Крещенский апельсин - Басманова Елена - Страница 38

• Предыдущая
• 38/55
• Следующая

Самсон огляделся, он так устал от бесконечных перепадов от надежды к отчаянию и обратно. Слева от себя он узрел икону Божьей Матери – темный, печальный лик в серебряной ризе с жемчугами. Он зажег свечу от другой, из тех, что горели на подсвечнике, и закрепил ее в свободную ячейку.

– Услыши убо стенание мое и приклони ухо Твое ко мне, Владычице Мати Бога моего, и не презри мене, требующего Твоея помощи, и ни отрини мене, грешного. Вразуми и научи мя, Царице Небесная…

Он благодарил Богородицу за то, что она защитила от смерти его дорогую Эльзу, и просил у нее заступничества. А также помощи в поиске жены. Он низко поклонился, еще раз истово перекрестил лоб и осторожно приложился губами к руке Божьей Матери.

– И у меня эта икона любимая, – услышал он за плечом жаркий шепот.

Обернувшись, Самсон увидел рядом прекрасную Римму. Фалалей был прав, она пришла на отпевание подруги. Прекрасные черные глаза ее смотрели на него печально и ласково.

– Я выражаю вам соболезнование. – Самсон нагнул голову.

– А ваш друг, Эльзин поклонник, он тоже здесь? – прошептала Римма Леонидовна.

– Обещал быть, – уклончиво ответил Самсон. – Но пока не вижу.

– Помянуть несчастную сам Бог велел, – Римма осторожно взяла Самсона под руку, – нам надобно подойти к гробу ближе. Прощание заканчивается…

Повинуясь своей спутнице, Самсон присоединился к кучке родных и знакомых покойной. Римма опиралась на его руку и легонько прижималась плечом к его плечу.

– Мне дурно, – слабеющим голосом шептала она, – от ладана у меня всегда голова кружится.

Самсон смотрел на несчастную покойницу, на согбенных старух вокруг гроба и судорожно соображал: что делать с Риммой? Неужели придется ехать вместе с ней? А что скажет Ольга Леонардовна? А если дома он встретит самого Лиркина?

Мимо них проскользнула девочка в светлой кроличьей шубке, закутанная в платок так, что наружу торчал лишь розовый носик. Девочка пробралась между старух и скрылась, чтобы появиться справа, у иконы Спасителя. Девочка потянулась на цыпочки, поставила свечку и неистово закрестилась, кланяясь в пояс.

Тут Римма повлекла своего спутника вперед, потому что провожающие уже отошли к стене, где стояли крышки гробов, и ждали последних желающих проститься. Самсон двинулся за Риммой, думая, что и самому было бы неплохо опереться на чью-нибудь руку: Фалалея, например, или бесценной госпожи Май.

Через два шажка он остановился и похолодел. К запаху ладана и свечей примешался какой-то посторонний, неприятный запашок. Самсон повел носом, и тут же за его спиной пронзительно завопили старухи:

– Караул! Горим! Пожар!

В ту же секунду кто-то оторвал от него прекрасную Римму, ее с криками повлекли к дверям – он понял, что сейчас Суламифь будут купать в снегу. А что еще оставалось делать, если юбка ее сзади – видимо, воспламенившаяся от неосторожной свечи – трещала, дымилась и горела!

Помощник дознавателя Казанской части Лев Милеевич Лапочкин одним своим видом отпугивал впервые видевших его людей: скуластый, со впалыми щеками, с глазами-буравчиками, будто из засады – из-под кустистых черных бровей – впивавшихся в собеседника. Но как он преображался, когда хотел проникнуть в душу человека. Его жесткое, морщинистое лицо могло выразить все: сердечную доброту, подкупающую наивность, мудрость, сочувствие, доброжелательность. Для сыскной работы такой тип был бесценен. И сам Лапочкин, этот двуликий Янус сыска, осознавал свои достоинства – поэтому вчера, почуяв, что его малоопытный начальник, Павел Миронович Тернов, мечтает улепетнуть из казенного кабинета, дабы избегнуть налета журналистов, Лапочкин вызвался отвадить наглых борзописцев самолично.

И действительно, чуть не до полуночи просидел он вместе с дежурным в конторке. Нашествия писак, правду сказать, не приключилось, но трех голубчиков – одного за другим – спровадил. С суровым отеческим внушением – меньше доверять сообщениям хмельных адвокатов, тем более что вчера вечером следователь самолично разослал официальное сообщение: депутат Гарноусов едва не пострадал от случайной пули хулигана.

По выражению начальственного лица Лапочкин смекнул, что случай в парикмахерском салоне не так прост, как предстает с первого взгляда. Молодого следователя Лапочкин почти любил за твердость и смелый нрав – предшественник его, пусть земля ему будет пухом, никогда бы не решился на такие современные штучки. Тернов в каждом человеке принимал живейшее участие и считал, что буква закона хоть и существует, но и на нее есть управа. Уж не первый раз доверял он Лапочкину конфиденциальные поручения. Вот и вчера: попросил отнести преступный пистолет эксперту из своих, да тот уж и знал, что надобно изготовить два заключения. Первое – о том, что из пистолета стреляли. А второе – не стреляли. Стоит это сто рублей. А эксперту не жалко: господин Тернов его еще ни разу не подвел, какое надо заключение, то и использует. А другое – в мусорную корзину…

Правда, сегодня утром Лапочкин был озадачен. Прежде эксперт никак не комментировал поручение, а на сей раз, не взяв денежки, вздохнул: «Зачем напраслину на человека возвожу? Грех ведь. Пистолет-то чистый».

Лапочкин понял результат экспертизы по-своему. И пока Павел Миронович Тернов в присутствие не явился, помчался на место преступления и подобно ищейной собаке прочесал окрестные улицы и дворы. Слава Богу, уже светлело! И людишки бодрствовали, шныряли туда-сюда.

Навестил и злополучный салон «Coiffeur Basilio». Хозяин заведения хлопотал о замене витринных стекол. Принял он Лапочкина едва ли не подобострастно, с причитаниями об убытках, которые неизвестно кто ему должен возместить. Помощник дознавателя слушал хозяина молча – и взгляд его был тяжел, как чугунная гиря. Затем исследовал кресла, на которых вчера сидели Гарноусов и неизвестный клиент, перелистнул иллюстрированные журналы, валявшиеся тут же для развлечения ожидающих, – потрепанные, с замусоленным углами, они ничего интересного не содержали.

В настенном зеркале зияла дыра, и от нее разбегались замысловатые трещины – сюда угодила шальная пуля.

Лапочкин непререкаемым тоном велел мастерам, свидетелям происшествия, нарисовать приблизительный портрет неизвестного клиента. Цирюльники повиновались – из трех изображений только одно напоминало человеческое.

– Кто это рисовал? – властно осведомился Лапочкин.

Мастера вытолкнули вперед парнишку – сельского вида, конопатого, с похожей на дамскую мушку родинкой на щеке.

– Вы, милейший, подлинный художник, – похвалил Лапочкин. – Вам бы в Академию…

Присутствующие переглянулись, но промолчали.

Лапочкин сложил листы бумаги с портретами, сунул в карман и обратился к портретисту:

– Ну-ка, братец, проводи меня черным ходом.

Возразить никто не посмел, и, пробравшись через хозяйственные закутки и чуланчики, помощник Тернова очутился во дворе, самом обычном, каких немало в Петербурге: сюда выходили черные лестницы домов, фасады которых были обращены на улицу. Слева виднелась арка, перекрытая чугунными воротами, справа – такая же арка, но проходная. Лапочкин шагнул направо и убедился, что за аркой есть еще двор, так же сквозной – с выходом на параллельную улицу.

Внимательно изучив запертые сарайчики и дровяники, сколоченный из широких крепких досок ретирадник – отхожее место для дворников и швейцаров, присыпанные снегом холмики погребов, он особое внимание уделил избушке для мусора: открыл скрипучую дверцу, поковырялся в неприглядных кучах. Затем направился к полуподвалу и забарабанил по двери кулаком. Минуты через три она открылась, и в проеме появился заспанный мужик с бритой бородой и жесткими седыми усами, видимо, из служивых солдат.

– Ты, что ли, дворник будешь?

– Так точно, ваш сияство, что изволите?

Дворник стоял в дверях, полностью закрывая своим могучим телом проем, и неспешно почесывал то широкую грудь, то могучее плечо, то внушительное пузо, прикрытое миткалевой рубахой. Он вовсе не обращал внимания на мороз – прямо на глазах Лапочкина усы дворника покрывались блестками инея.

• Предыдущая
• 38/55
• Следующая