Актриса - Минчин Александр - Страница 9

— Когда я уже увижу вашу дочь? Куда вы ее спрятали?

— Она на море, будет там до конца лета.

— Аввакум, относи все на стол, готово!

Он берет и несет. Я не верю, что это мой друг и что он может носить блюда и тарелки.

Меня сопровождают на мое место, так как я слегка качаюсь. Он садится рядом со мной.

— Я смотрю, ты хорошую школу прошел, — говорю.

— И какую! Укротитель почище тебя!

Почему у меня в руке опять оказывается рог? Впрочем, мне уже хорошо, и я никому и ничему не сопротивляюсь.

— Тост, — говорит тамада, — предоставляется бывшему близкому другу новорожденного, а ныне жителю не Востока и не Запада, господину Сирину. Представителю озверелого в погоне за капиталом Запада.

Я встаю. У меня предупредительно забирают рог из рук, но я что-то расплескиваю.

— Аввакум, я хочу выпить за твой дом…

— Это не мой дом, мой ремонтируется. Эту квартиру я снимаю.

— У богатых — свои привычки! Чтобы тебя всегда окружали такая жена, как Юля, дочь Анна, которую я и не мечтаю увидеть. И все твои близкие друзья, сидящие за этим столом, и те, кто отсутствует. За тебя, мой друг!

— До дна! — командует тамада. Рог выливается мне в горло. Меня шатает, но твердая рука друга удерживает и осторожно опускает, усаживая.

— Что вам положить? — спрашивает Юля.

— Что ты его спрашиваешь, он что, тебе может ответить? — говорит с улыбкой Аввакум.

Я пьяно смеюсь. Но еще держусь в седле. На моей новой тарелке появляется куриная нога, зажаренная с корочкой, и печеные овощи. Зелень, помидор и огурец. Я отрезаю или откусываю, я не понимаю (процесса), куриную ножку, и у меня тает во тру.

— Юля, я такой вкусной курицы в своей жизни никогда не ел. Не знал, что у вас таких классных курочек разводят.

Аввакум убрал — уже — Шурика от меня, и жена сидит рядом. Я вижу ее оголенное плечо. Кажется, непроизвольно я его целую. Или мне кажется. Или мне кажется, что мне кажется. У меня кружится голова, которую поддерживает заботливой рукой Аввакум.

Юля улыбается:

— Это ваши американские ножки, которые в поддержку прислал ваш президент.

— Узнал родные! — смеется Аввакум. — У нас такие в прошлом веке были, может, в следующем появятся! — Он дает мне «пять», я хлопаю — и попадаю.

Мы, кажется, пьем уже замороженную «Смирновскую» — из бокалов. Слава Богу, убрали этот рог… Вкус я еще различаю, но людей уже нет. Аввакум кормит меня с вилки курицей, которую я с удовольствием «нямкаю». От слова «ням-ням».

— Тебе надо подкормиться «отечественным», — говорит он, — а то на нашей водке тебя далеко унесет.

Я достаю из кармана (смотри, еще помню, где карман) пиджака тонкую коробку.

— Аввакум, я хочу тебя поздравить с днем рождения и подарить тебе главный подарок.

Я целую его в щеку и вручаю ему портмоне из итальянской кожи.

— Носи его каждый день, — говорю я.

— А ночью — буду брать с собой в кровать! — Он дает мне «пять», я хлопаю — и не попадаю, разбивая бокал. Все кричат «на счастье», мне неловко, и я прошу прошения.

Он обнимает меня за плечи и говорит:

— Дружок, мы еще до десерта не дошли и ликеров, ты погоди бить посуду! Еще успеешь!

— Скажи, я Юле плечо не целовал?

— Она говорит, ей понравилось! Чтобы приходил в гости чаще.

Я поворачиваю отяжелевшую голову к Юле:

— Это правда?..

— Сколько угодно. — Она подставляет мне снова. Я целую плечо.

— У вас такого товара нет, даже у президента, — говорит Аввакум. — Так хоть заграничного попробовать!

Я пытаюсь понять, кому он это говорит: ей или мне. И целую плечо опять. Как-то сладко плывет в голове.

— Алексей, спальня напротив. Для дорогого гостя… — говорит Аввакум. — …Себя отдам!

Раздается повальный смех, сотрясающий бокалы из хрусталя.

— А почему она трезвая? — спрашиваю я.

— А она не пьет никогда, встречал таких?!

Я задумываюсь и тихо говорю ему:

— Аввакум, мне нужен телефон, где никого нет, есть такое место?

— Мальчонке позвонить нужно?.. — улыбается он. — В спальне.

Аввакум берет меня под руки и, осторожно маневрируя, выводит. В спальне он включает мягкий свет.

— Останься, — говорю я. Он ложится на кровать и забрасывает руки.

Телефон стоит на подоконнике. В окно светит луна. Какие декорации и как подходят.

Я делаю мужественную стойку.

— Как ваши дела, Таиса?

— Мои хорошо, а как ваши?

— Я у своего лучшего друга, и мы справляем день рождения. Я тут слегка выпил…

— Я бы никогда не подумала…

— Поэтому я вас прошу ко мне приехать и сесть напротив.

— Я не думаю, что мне это удастся.

— Если же вы не приедете, то…

— То — что же будет? — с легким интересом спрашивает она.

— Я с вами прерываю всякие дипломатические отношения. Навсегда.

— А я и не знала, что у нас начались какие-то отношения.

— И больше вы меня не увидите — никогда!..

Металл звучал в моем голосе. Я шатнулся, но удержался за подоконник.

— Почему вы молчите?

— Дело в том, что я уже спала. И даже несмотря на такую страшную угрозу и боязнь осуществления ее, сомневаюсь, что я смогу вас увидеть, одновременно лишая себя такой радости…

Я не дослушал до конца и бросил трубку на кровать.

— Говори с презренной сам. Чтобы она была здесь через полчаса!.. — дал я команду. Аввакум взял трубку, улыбаясь. Он умел уговаривать камень, что это вода.

Я сел за стол, где продолжалось гулянье и водка лилась рекой. Через пять минут он вернулся.

— Это что-то новое?

Я кивнул.

— Твердый орешек, совсем не дрессированный.

— Дело времени, — махнул рукой я.

— Ты что, сюда переезжаешь? Или у тебя ускоренная дрессировка?

Мы расхохотались, «отбив» друг другу ладони.

— Поешь фрукты, помогает. — И он поставил передо мной вазу. Я взял клубничину.

— Чем она занимается?

— Актриса в известном театре.

— А я думал, что циркачка! Говорила, у нее трудное выступление завтра.

— Позвольте мне, как тамаде, произнести тост.

— Какое счастье, — сказал я, — неужели опять будем пить водку!

Все рассмеялись.

— Чай или кофе, Алексей? — спросила голоплечая римлянка Юлия.

— Только чай… И плечико! Позвольте-пожалуйста.

Она заколебалась, но наклонилась. В плечико я не попал, а, кажется, поцеловал в шею. Шея какая была, я не понял. Кажется, нежная…

Что было на десерт, я по сей день не помню. Так в жизни я не напивался никогда. Из-за стола я уже сам подняться не мог.

Последнее, что помню, это Аввакум и Шурик-акробат, ведущие меня под руки с обеих сторон. Я качаюсь и качаю их. Для этого сильно надо было качаться…

Первому остановившемуся Аввакум сует бумажку, а потом говорит «куда». Тот хочет заартачиться, но потом вдруг неожиданно узнает Аввакума и, не веря, спрашивает:

— Вы — тот самый?

— Да, тот самый, — говорит Аввакум. — Понимаете, друг из Америки приехал, надо отвезти.

— Никаких проблем, отвезем, — говорит тот, пряча бумажку.

Я совершенно не осознаю, что происходит. Вязкое забытье. Голова моя взбрасывалась из положения «риз», и я пытался понять, не завезет ли и не разденет ли догола? В кармане пиджака была тысяча их денег и около тысячи долларов. За последние могли отвинтить голову, навсегда, и не вернуть, так как это равнялось трем годовым заработным платам.

Как я ему показал, в какой переулок и к какому дому, загадка пьяного Сфинкса. По-моему, он еще дотащил меня до лифта.

— Мамуля!.. — сказал я, падая в дверях.

Сквозь туман, вязкость, дикую головную боль я слышу голос:

— Ну, сынок, ты вчера «на бровях пришел». Я вообще не представляла, что можешь быть таким пьяным.

Я тоже!.. Я давно уже не слышал этого оборота, обычно он применялся к старому поколению. Использовать надо… Усилие осмыслить отдалось невероятной болью в висках. Что же я вчера выпил?

— Я не пил, мне наливали.

Тот же голос, как с неба, говорит: