Убить Ланселота - Басирин Андрей - Страница 57
- Предыдущая
- 57/74
- Следующая
Люди обожают мифы. А что может быть красивее похищения? Аларикцы стали популярны. Их узнавали на улицах, угощали пирожками и вином. Рафаэлло кон Тутти Форца подослал к Харметтиру наемных убийц, но без толку: разъяренная толпа разорвала негодяев на части. Народ не прощает покушений на своих героев.
Даже Горацио при всем его опыте ошибся. Варвары приехали за рецептом дивной сальтибокки по-цирконски, решил он. С шалфеем и красным вином. Что ж… они свое получат. И не обрадуются.
– Господа, – испуганно прошептал шпион, – господа, на нас смотрят.
– Пусть смотрят. Ты переговорил с конюшенным дворца?
– Да. Карета перемазана пыльцой иван-чая, на ободе следы тины и белой глины. В торбе нашлись колоски овса – вот этого.
Шпион выложил на стол носовой платок с увязанным в нем мусором.
– Капюшон надвинь, дубина, – оскалился Длинная Подпись. – Картинней!
Оки и Харметтир переглянулись. Прирожденные возниц, они обладали сверхъестественным чутьем. По горстке пыли могли определить, откуда она, да и в сортах овса для лошадей разбирались.
– Доннельфам.
Оки поджал губы и подтвердил диагноз:
– Доннельфам.
Они обернулись к шпиону:
– Продолжай.
Тот развел руками:
– След обрывается. Гонец прибыл в карете без гербов-в такой ездят шарлатановы эмиссары. Затем отправился в неизвестном направлении.
– Хорошо. Вот твоя награда. – Харметтир придвинул к шпиону полотняный мешочек с монетами. – Пригласи второго. Сам можешь убираться.
Второй шпион выглядел солиднее. Щеки у него отвисали, как у добродушного бульдога, а немигающему взгляду могла позавидовать кобра.
– Векселя, – отрывисто рявкнул он.
Оки без разговоров выложил на стол второй мешочек: плоский и широкий, словно набитый кусками кожи. Ладонь варвара припечатала его к столешнице.
– Вильгельм, – сказал Оки. – Ты знаешь: слово варвара свято. Клан Длинной Подписи простит тебе все долги. Рассказывай.
– Я выяснил. Вот списки товаров. Цены выросли. Если так дальше пойдет – шляпные мастера зашибут хороший капиталец. Я уж не говорю о торговцах зеленым сукном.
Бумаги легли рядом с плоским мешочком. Две бороды нетерпеливо склонились над ними.
– О, как я был прав, – выдохнул наконец Харметтир. – Как прав!
Оки не отвечал, лишь комкал салфетку. Из бумаг следовало, что в Доннельфаме вырос спрос на зеленые ткани. На охотничьи шляпы с перьями, декоративные луки, топорики, кожаные пояса. Разбойникомания принесла свои плоды.
Если у варваров и оставались сомнения, где искать концы этой истории, то третий шпион их рассеял.
– Жрица в наш храм заглянула, прекрасна очами, – пропел он, оглаживая на животе жреческий хитон. – Из Доннельфама дорога вела, дивный град, о поверьте, драгие! Имя Фуоко ее, а прозвание – Бедная Лиза…
– Не части! – Оки раздраженно врезал кулаком по столу. – Записываю я.
– …с нею создания дивные: фея и ящерка-пламя…
Тут уж все стало ясно. Ляменто рассказывала о том, что Хоакин путешествует в обществе малолетних развратниц. О Лизе она высказалась так же категорично. Мозаика складывалась в единую картину.
– Благодарю, благодарю, святой отец. Ступай, спасибо!
Третий мешочек – на этот раз парчовый – перекочевал из рук в руки.
Оки поднялся, размял плечи.
– На сегодня все, господа, – объявил он в пустоту. – Нам следует удалиться в свои покои, поразмыслить.
По таверне прошел ропот.
– Впрочем, – добавил Харметтир, – кто-то может нам помочь. Похищение девиц – дело трудное. Если кто-то принесет хорошую веревочную лестницу, снотворного для часовых, ливерной колбасы для собак… что еще?…
– …отмычку! – заволновались завсегдатаи.
– …штаны запасные! Вечно у Тутти-Форцев забор гвоздями утыкан!
– …масла, корпии, камфары!… Там стражники!…
– … и добрую шпагу!…
– …и карету!…
– Вот-вот, – широким жестом прервал их Большой Процент. – Если кто-то нам это все доставит – к ночи нынешней, не позже, – будет назван тот героем, лучшим другом аларикца. Похитителем красавиц.
По залу промчался сквозняк. Зазвенели монеты, прыгая по стойке под алчным взглядом Кантабиле. Счастливцы, успевшие расплатиться первыми, выпархивали из «Свинцовой Чушки», словно дрозды из клетки.
– После обеда гулять пойдем. Не проворонь, – бросил Харметтир соглядатаю. – А то опять будешь бегать, как вчера. Стыдоба.
Широкополая шляпа склонилась в знак признательности.
– Пр-много благ-дарен, гс-да варвары, – донеслось из-под полей.
Варвары чересчур увлеклись донесениями шпионов. Играя в заговорщиков, они и мысли не допускали, что кто-то может следить за ними.
А этот кто-то существовал. Измученное лицо – словно мешковина с дырами, заскорузлый платок на выбитом глазу. Бродяга прятался в дальнем темном закутке, возле ведер с золой и метел.
Тальберт Ойлен не знал покоя.
Судьба показала ему, кем он способен стать. На миг дала видение кораблей, знамен, веселого бунтарства и – вновь швырнула в помойную яму. В запахи лука, гнилой ботвы, застарелой куриной крови.
Везение не оставило бродягу. Неведомое чутье привело его вслед за варварами в Циркон, загнало в «Свинцовую Чушку». Ойлену посчастливилось. Он нанялся в работники к Кантабиле, и дни его оказались заполнены колкой дров, беготней с помойными ведрами, разгрузкой подвод. Потеряв бродяжью душу, скульптор обрел видимость покоя. Ровно до того момента, как в «Свинцовой Чушке» поселились Харметтир и Оки.
После этого жизнь Тальберта превратилась в кошмар. Стоило Оки сказать: «На дворе тихо. Кинь мне тот кус баранины», – в ушах звучало: «Хоакин… раненый…» Если Харметтир спрашивал у Кантабиле: «Что, для кишок не вредно ли тесто?» – Ойлен слышал: «Нехорошо… предал Истессо…»
Он единственный понял суть заговора. Никому из здравомыслящих цирконцев не приходило в голову, что варвары охотятся за Ланселотом. Но Ойлен перешел ту грань, за которой логика утрачивает силу. Его разум блуждал в туманных далях, там, где возможное становится реальным, а схожее – одинаковым. Минус на минус дают плюс. Безумие Ойлена дало возможность проникнуть в суть вещей.
Быстро и неряшливо дометя пол, Тальберт бросил метлу и выбежал на улицу. Ему многое предстояло сделать.
– Не стоит благодарности.
Крылышки Маггары затрещали. Фея опустила на поднос мельхиоровый кувшинчик с крохотными капельками сапфиров на горлышке.
– Это амброзия. Сейчас еще чего-нибудь отыщу.
– Хорошо.
Лиза уселась на поваленную колонну, Сложила на коленях руки и принялась терпеливо ждать. Сквозь полуразрушенную крышу портика проглядывало солнце. Сияющие столбы пыли пересекали полумрак тут и там.
Эту часть храма никогда не ремонтировали. Его преосвященство заботился о символизме и эстетике. Разрушенный портик символизировал темную часть человеческой души. Здесь хранились ненужные святыни: старые, разбитые, списанные за ненадобностью.
Именно эти реликвии с такой легкостью повыбрасывала и разбила Фуоко. Пусть старичок Версус оплачет их: он жрец старой закалки, и все эти дароносицы, чаши, зеркала дороги ему как воспоминания былых дней. Ныне живущим незачем заморачиваться на древнем хламе. История рассудит, кто прав.
Боевые монахи из свиты его преосвященства привезли Фуоко с недвусмысленным приказом: устроить со всеми удобствами. А это значит: ковры, благовония, питание по высшему разряду.
Яства и благовония отец Люций устроил, а вот с коврами вышла заминка. Вешать их оказалось некуда. Достойные верховной жрицы покои еще только предстояло привести в порядок. Лизу временно поселили в портике Старых Святынь.
Сбежать из портика не удавалось никому. Скала, на которой его выстроили, обрывалась в океан, символизируя ограниченность человеческого познания. До возвращения его преосвященства деваться Лизе было некуда. Но старому жрецу это вышло боком. Те дни, что Лиза провела в портике, оказались роковыми для старых святынь.
- Предыдущая
- 57/74
- Следующая
