Убить Ланселота - Басирин Андрей - Страница 3

• Предыдущая
• 3/74
• Следующая

– Но, ваше преосвященство?

– Но на этот раз Ланселот родился преждевременно. Да, господа. Его надо убить. Или обезвредить.

– Браво, ваше преосвященство! Порадовал старика, порадовал… И вы согласны мне помочь?

– Несомненно, господин!

– Что ж… – Известковый палец вытянулся в сторону шарлатана: – Ты. Да, ты. Подойди сюда.

– Я?

– Ну не я же. Иди, не бойся. Не съем. Ха-ха. Шутка!

Когда Фортиссимо приблизился, Казначей сообщил:

– Бунтарь родился в твоих землях. Ты знал это?

– Нет, господин. В Тримегистии давно не переписывали население.

– Зря. Дело хорошее. Рекомендую. – Белая рука протянулась к небу. – Так вот, Ланселот родился в Тримегистии. Мы не знаем, под каким именем. Не знаем, где. Известно лишь время – сейчас.

Пальцы Казначея прикоснулись к комете. Они сомкнулись. Сжали комету и…

…медовое сияние погасло. На белой ладони лежала сверкающая жемчужина.

– Возьми это, Бизоатон. Найдешь Ланселота и погубишь. Иначе вашим зверям не жить. – Жемчужина упала в ладонь тримегистийца. – Я же присмотрю за вами. Облик Архитита мне нравится. Стану править Анатолаем. Временами буду гостить у вас – то у одного, то у другого. Нечасто, не бойтесь. Итак, до встречи, господа!

Эра Чудовищ исчез. О его присутствии напоминала лишь оленья шкура на снегу. Его преосвященство пошевелил шкуру носком башмака:

– Вот оно как… Ланселот, значит. И как на грех – в Тримегистии, – он укоризненно посмотрел на Бизоатона. – Не ожидали от тебя. Подвел, брат.

Коротышка поперхнулся:

– Клянусь, господа! В три… нет, в два дня все устрою. Не жить ему!

– Успокойтесь, ваше магичество. Мы вам верим, верим. Но и вы, уж будьте добры, не подведите.

В молчании дюжинцы вернулись обратно. Ударили лиловые вспышки порталов – числом одиннадцать. Правители возвращались по домам.

Вороны недоуменно посмотрели на опустевшее небо.

– Ну что? Значит, кар?

– Вот тебе и кар-р, дурра. Грошдества не будет. Спи, давай!

Ветка опустела.

Булькнула клепсидра в углу опустевшего зала. Стрелки на циферблате застыли, показывая без одной минуты двенадцать. Время Террокса остановилось на рубеже эр, и ни одна толком не была властна над этой землей.

Так прошло двадцать три года.

А потом еще сто лет.

Июньский лес плыл в кипучем зеленом сиянии. Щебетали птицы; белки сварливо переругивались, деля шишки… а впрочем, Эра их знает, что они делили. В воздухе витали ароматы хвои, зверобоя, иван-чая; откуда-то тянуло дымком костра. Аппетитно пахло овсянкой и мясным бульоном.

Женщина в клетчатом переднике и неуклюжих деревянных башмаках возилась у грубого очага. На закопченных рогульках висел огромный котел; языки пламени лениво облизывали его черные бока.

Что-то бормоча себе под нос, женщина помешивала в котле кулеш. Из кустов за ней наблюдали внимательные глаза. Оленята, барсучата и зайчата собирались сюда каждый вечер. Восторженно хлопая ушами, они тянули к котлу любопытные носы. Еще бы! Ведь кашу варила сама принцесса.

Дженни Кислая Мордашка взмахнула половником. Зверята шарахнулись врассыпную.

– Морду убери! Ты, тупая тварюга!

И тут же:

– Пшел вон! По рогам захотел?

Олененок скакнул в сторону. На мордочке его появилось озадаченное выражение. В своей недолгой, но наполненной событиями жизни он твердо усвоил две вещи.

1. Заблудившись, следует бежать к яркому белому пятну. Мамы-оленихи носят под хвостиком белую шерстку, чтобы оленята всегда могли их найти.

2. Девицы, разгуливающие по лесам в бальных платьях и хрустальных туфельках, любят чесать зверей за ушком. Могут угостить пирожными.

Но жизнь полна разочарований. Чудом увернувшись от половника, олененок обиженно затрусил в лес. Вслед ему неслось:

– Пшел вон! Пшел вон, пшел вон, ска-а-атина-а-а!

Это было непонятно и обидно. Жизненные устои олененка рушились, душа преисполнялась горечью и цинизмом. А ведь каких-то двадцать лет назад ее высочество Дженнифер была совершенно иной. Воздушной, легкомысленной, звонкоголосой. Могла на спор перепеть любого соловья. В крайнем случае кукушку.

Но жизнь в компании разбойников согнет в бараний рог самую восторженную оптимистку. Сперва ты замечаешь, что шелк для леса как-то не подходит. Затем туфелек на ногах становится мало. Меньше двух.

Встречать восходы пением становится все сложней и сложней…

…голос хрипнет, а руки покрываются цыпками…

…волосы секутся, лицо обветривается – сущее безобразие!…

…и, наконец, овеянные легендами вольные стрелки оказываются обыкновенными мужчинами. Такими, как все, – не хуже, но и не лучше. Их надо кормить, обстирывать, им надо штопать носки.

Единственное исключение из правила – капитан. И это ранит больнее всего. Даже сейчас, после всех этих унылых, мокрых, холодных лет в лесу, ничего не изменилось. Сиди Дженни во дворце, как тогда, помани ее Хок – сбежала бы, не задумываясь. Ну, разве шерстяные носки бы захватила.

Каша сонно ворочалась в своем закопченном ложе. Дженни постучала о край котла половником. Порыв ветра качнул верхушки сосен, и в кулеш упало несколько чешуек коры.

– Кашеваришь, Дженни? Славно! Что у нас на ужин?

Принцесса подняла взгляд. Торопливый румянец залил ее щеки. Перед ней стоял Хоакин Истессо. Тот самый капитан разбойников, из-за которого она когда-то бежала из дворца.

– Да, сударь… Простите, сударь… я…

Она попыталась спрятать под передник огрубевшие от работы руки. Ей стало невыносимо стыдно. Стыдно своего потрепанного платья и деревянных башмаков, уродливого полотенца на голове.

Своих тридцати восьми.

Капитан принюхался:

– Диво-аромат! Да ты свой парень, Дженни, – он небрежно потрепал повариху по подбородку. – Молодчина. И ребята в тебе души не чают.

Сказал и умчался – длинноногий, высокий. Лицо загорелое, брови вразлет, подбородок решительный. Шпага на поясе – умереть не встать! Такой же молодой, как двадцать лет назад.

Нисколько не изменившийся.

– Я молодчина, – прошептала Дженни, опускаясь на траву. – Я свой парень…

Слезы полились из глаз. Олененок просунул мордочку под локоть бывшей принцессы. Дженни обняла зверька:

– Он совсем не помнит меня… Слышишь? Он забыл свою Дженни. Ну как, как такое может быть?!

Олененок сочувственно завилял хвостиком. Лизнул принцессину щеку – та оказалась соленой. Вот незадача… Легенда о пирожно-сахарных принцессах рушилась на глазах.

Тем временем над Деревудом сгустились сумерки.

Пламя костра стало ярче. Тени уползли в лес, притаившись среди деревьев; там, меж теней, притаился Хоакин Истессо. К костру он не спешил. Не то чтобы он ненавидел веселье и смех – о нет! В двадцать три нужно быть безумцем, чтобы бежать развлечений. Но встреча с Дженни растревожила его. Напомнила что-то давнее, основательно забытое.

У костра прозвучал женский смех. Ему ответил китарок Реми Дофадо.

– Для вас, сударыня! – заявил бард галантно. – Исключительно для вас аранжирую.

Он извлек из глубин китарка залихватский аккорд.

запел Реми.

…Да, господа, жизнь разбойничья – сплошные песни и пляски. Ну, хорошо, хорошо… иногда приходится делать перерыв. Грабить виконтов, например. Когда дождь на улице, тоже не особо попляшешь. Физзборн иногда с облавами приходит, епископ из Неттамгора предает лесных язычников анафеме. Но по пятницам повеселиться – святое дело.

• Предыдущая
• 3/74
• Следующая