Наследие. Трилогия (ЛП) - Джемисин Нора Кейта - Страница 11

Так, хватит с меня этой лицемерной белиберды. Может, он и повыше меня рангом в этой их семейной иерархии, но я устала, растеряна и скучаю по дому, а день был трудным, и я хочу, чтобы он скорее закончился. Так что пусть поторопится со своим делом, а я пришпорю его истинно варварским хамством.

— Так что же, Энефадэ означает «орудие»? — грубо оборвала я обещавшую быть пространной речь. — Или, в переводе на другой язык, «раб»?

— Энефадэ значит «те, кто помнит Энефу», — отчетливо проговорил Сиэй.

Он так и сидел, опершись подбородком на кулачок. Предметы на столе выглядели точно так же, но я могла руку дать на отсечение — что-то он с ними такое сотворил.

— Итемпас убил ее давным-давно. А мы сразились с ним, чтобы отомстить за убийство.

Энефа. Жрецы никогда не произносили ее имени. Они называли ее…

— Предательница. — Оказывается, я сказала это вслух.

— Никого она не предавала! — огрызнулся Сиэй.

Вирейн поглядел на Сиэя из-под полуприкрытых век, и во взгляде его нельзя было прочесть ничего.

— Истинно так. Она была шлюхой, а блуд и предательство — разные вещи. Правда, дружок?

Сиэй зашипел. Мне почудилось, что сквозь его облик проглянуло нечто нечеловеческое, превратив детское личико в острую и свирепую мордочку. Но нездешние черты тут же перетекли в обычные мальчишеские — правда, этот мальчик дрожал от ярости и медленно сползал со стула. Мне показалось, что он сейчас покажет язык, если бы не ненависть в его глазах — она была жгучей и очень, очень древней.

— Я буду смеяться, когда ты умрешь, — тихо сказал он.

Волоски у меня на теле встали дыбом, ибо сейчас мальчишечка говорил голосом взрослого мужчины, низким и полным дикой злобы.

— Я потребую твое сердце и буду играть с ним, как с мячиком, пиная и подкидывая, — век за веком. А когда я все-таки обрету свободу, я отыщу и уничтожу всех твоих потомков и поступлю с их детьми точно так же, как вы поступили с нами.

Выплюнув это, Сиэй исчез. Я ошеломленно моргнула. Вирейн вздохнул.

— Вот почему, леди Йейнэ, мы пользуемся сигилами родства, — наставительно произнес он. — То, что вы слышали, — лишь глупая и бессильная угроза, но если б у него была возможность, он бы с наслаждением привел ее в исполнение. Но возможности у него нет, и порукой тому — сигила, хотя и она не является совершенным залогом безопасности. Приказ вышестоящего Арамери или глупая оплошность с вашей стороны могут привести вас к гибели, миледи.

Я нахмурилась, припоминая, как Теврил заклинал меня бежать как можно быстрее в комнаты Вирейна. Лишь чистокровный Арамери способен отогнать его от тебя… А Теврил — он… как он там себя называл?.. полукровка, вот.

— Глупая оплошность?.. — переспросила я.

Вирейн одарил меня строгим взглядом:

— Они обязаны повиноваться всякому вашему высказыванию в повелительном наклонении, миледи. А теперь подумайте, сколько таких фраз мы произносим, не думая об их значении, не имея в виду сказанное и даже не подозревая, что их можно понять буквально.

Я снова нахмурилась в глубокой задумчивости, и он обреченно закатил глаза:

— Простолюдины весьма привержены фразе «А пошло оно все к чертям собачьим!» Наверняка даже вам, миледи, приходилось произносить такое в запале?

Я медленно кивнула, и он заговорщически придвинулся:

— Естественно, вы хотите всего лишь сказать, что не желаете более заниматься тем или иным делом. Но ведь ее можно понять так, что вы хотите, чтобы черти, причем собачьи, действительно забрали и вас, и всех остальных к себе.

Он замолк, проверяя, дошел ли до меня смысл его слов. Он дошел. Я вздрогнула и поежилась, он кивнул и снова сел прямо.

— Не стоит вступать с ними в разговор без крайней необходимости, — наставительно произнес он. — Итак, приступим.

Он прикоснулся к блюдцу с чернилами и тут же выругался — стоило ему дотронуться до посудины, как она перевернулась: Сиэй умудрился каким-то образом подложить под нее кисточку. Чернила разлились по столешнице, тут Вирейн осторожно дотронулся до моей руки:

— Леди Йейнэ! Вам нехорошо?

*

Собственно, именно так это и произошло. В первый раз.

*

— Ч-что?..

Он снисходительно улыбнулся — мол, что возьмешь с этой деревенской дурочки.

— Вы, верно, устали за сегодня. Но не тревожьтесь, это не займет много времени.

И вытер чернильную лужу. В блюдце осталось порядочно, так что Вирейн вполне мог завершить начатое.

— Не могли бы вы отвести волосы со лба и так их придержать?

Я оставалась неподвижной.

— Почему мой дед, лорд Декарта, сделал это, господин писец Вирейн? Почему он вызвал меня сюда?

Он поднял брови, всем видом показывая, что удивлен вопросом:

— Я не поверенный его тайн, миледи. Даже не знаю, что вам сказать…

— Он страдает старческим слабоумием?

Он застонал:

— Да вы и впрямь сущая дикарка! Нет, он не страдает старческим слабоумием.

— Тогда почему?

— Я же только что сказал…

— Хотел бы убить — меня бы уже казнили. Под каким-нибудь дурацким предлогом — если он необходим для такого человека, как Декарта Арамери. Или… он мог бы поступить со мной так же, как с матушкой. Убийца в ночи, отравленный шип в теле.

Ага, мне все-таки удалось его удивить. Он застыл, встретился со мной глазами — и тут же отвел их.

— Я бы на вашем месте, миледи, не стал трясти уликами перед Декартой.

Ну хоть не отрицает.

— А мне и не нужны улики. Отличающаяся отменным здоровьем женщина чуть за сорок вдруг, ни с того ни с сего, умирает во сне. Но я приказала лекарю тщательно осмотреть тело. На лбу он обнаружил отметину. Крохотный след от укола. Прямо на месте… — тут я осеклась и неожиданно для себя поняла, что всю жизнь смотрела на важную вещь и не придавала ей значения, — на месте, где на коже у матушки остался шрам. Вот здесь.

И я дотронулась до лба там, где должна была появиться сигила Арамери.

Вирейн развернулся ко мне полностью. Теперь он очень серьезно смотрел на меня.

— Если подосланный Арамери убийца оставил столь видимый след преступления, а вы его искали, зная, что он непременно отыщется, — что ж, леди Йейнэ, похоже, вам о намерениях Декарты известно больше, чем мне, и больше, чем кому-либо другому. Так как вы считаете, зачем он вас сюда вызвал?

Я медленно покачала головой. Подозрения зародились давно, а по дороге в Небо только окрепли. Декарта был зол, очень зол на матушку. Он ненавидел моего отца. Ничего хорошего приглашение мне не сулило. В глубине души я была уверена, что меня в лучшем случае казнят, но, скорее всего, будут пытать, причем, возможно, все это произойдет прямо на белоснежных ступенях дворца Собраний. Бабушка очень за меня переживала. А главное — бежать некуда. Было б куда, она бы без сомнения благословила меня на побег. Но от Арамери не скроешься.

А еще — даррская женщина свершает дело мести, чего бы ей это ни стоило. И не бежит от своего долга.

— Эта отметина, — наконец произнесла я. — Она ведь поможет мне выжить во дворце?

— Да. Энефадэ не смогут причинить вам вреда — если, конечно, вы не совершите какую-то непростительную глупость. Что до Симины, Релада и прочих опасностей… — тут он красноречиво пожал плечами, — магическая защита не сможет уберечь вас от всего.

Я прикрыла глаза и вызвала из памяти мамино лицо. Я вспоминала его часто. Постоянно. Десять раз по десять тысяч раз вспоминала я его. Мама умерла со слезами на глазах, щеки ее были мокры. Наверное, она знала, что мне предстоит.

— Ну что ж, — спокойно сказала я. — Приступим.

5

ХАОС

В ту ночь он приснился мне.

*

Мне снилась ночь — облачная, удушливая, отвратительная.

Над облаками светлело небо — близилось утро. Под облаками зарю не видели, но и не нуждались в солнце — в руках ста тысяч выстроившихся на поле боя солдат горели тысячи факелов. Достаточно света, чтобы вступить в бой. Столицу тоже укрывало неяркое зарево. А ведь это не Небо — другой город. Он растянулся на полдолины, а не стекает с холма, и дворец стоит на земле среди других зданий, а не парит в облаках. И я в этом сне — совсем не я.