Зона зла - Щелоков Александр Александрович - Страница 8
- Предыдущая
- 8/78
- Следующая
Ирма была круглолицей, хорошо сложенной пышечкой из семьи учителей. Она училась на отделении языка и литературы, любила говорить на возвышенные темы, с придыханием произносила имена Павки Корчагина, Алексея Мересьева.
Лукина мало волновали проблемы идеалов в современной литературе. Он с удовольствием читал книги из серии военных приключений, которые печатали «Воениздат» и журнал «Советский воин». Оказываясь с Ирмой наедине, он старался побыстрее от бесед о возвышенном перейти к разговору руками. Ирма умело изображала девичью неприступность, и добиться от нее благосклонности Алексею удалось не сразу. Он долго пытался забраться подруге под платье, но та с завидным упорством отбивала его атаки. Впрочем, нет таких крепостей, которые нельзя взять осадой.
После долгих усилий настал момент, когда руки Алексея прорвались под легкую ткань, и нервные пальцы начали искать застежку бюстгальтера. Ирма вдруг оттолкнула его и недовольно проговорила: «Погоди. Я сама. Ты, медведь, оборвешь мне все пуговицы».
Что-то щелкнуло, и подпруга ослабела. Рука Алексея жадно ухватила прекрасный, зрелый теплый плод, гениально созданный природой, и сжала его. Ирма с притворным неудовольствием и осуждением сказала: «Доволен? Дорвался?»
Они решили сочетаться браком: в Тьмутаракань офицеру одному ехать не пристало.
В училище Лукина научили многому, но даже умудренные жизнью преподаватели (впрочем, может, они и не были такими уж умудренными?) не объяснили курсантам, что, выбирая жен, до свадьбы стоит познакомиться с будущими тещами, дабы лучше представить, какими со временем станут их собственные супруги.
Лукин подобной рекогносцировки заранее не провел и увидел мать Ирмы уже после похода в загс. Анна Ивановна заведовала начальной школой и была женщиной щедрых форм. Природа для нее ничего не пожалела – ни роста, ни объемов, ни образующих фигуру мягкостей. Всей своей конструкцией она походила на дирижабль, который поставили на попа. В большом теле – большой объем страсти.
При жизни мужа Анна Ивановна в какой-то мере еще скрывала свои увлечения на стороне. Правда, несколько раз попадалась на горячем, была изрядно колочена мужем-математиком, но зато, оставшись вдовой, отыгралась за все упущенное. Временные мужья стали в ее жизни явлением постоянным. Правда, первыми сбегали от Анны Ивановны они сами. Не у каждого мужчины надолго хватает сил крепко обнимать и ублажать пылкую страсть стокилограммовой вдовушки.
Знание таких подробностей скорее всего не изменило бы планов Лукина на женитьбу, но задуматься кое о чем помогло. Впрочем, и это скорее всего домысел. Учитывать наследственность – собственную и чужую – нас никогда не учили, и делать этого мы не умеем.
А генетика, выбрав подходящий момент, идет на прорыв.
Уже на втором году супружества Ирма поплыла – стала полнеть, терять девичью стройность, обленилась, бросила работу.
Второе наследственное качество – появление больших страстей в большом теле – ждать себя не заставило. И, как всегда, для мужа такое открытие явилось полной неожиданностью.
В один из летних дней, когда парашютно-десантный батальон, в котором Лукин командовал взводом, собирался на прыжки, лейтенанта вызвали в штаб полка и приказали срочно ехать в командировку. Ему поручалось получить в арсенале и привезти в часть партию новых автоматов. Оформив проездные документы, Лукин отправился домой собрать чемодан.
Автобусом он доехал до окраинной улицы городка, где располагались дома, принадлежавшие квартирно-эксплуатационной службе гарнизона. Лукин жил в сборно-щитовой избушке, рассчитанной на две семьи. Домику было по меньшей мере уже лет двадцать, и офицеры по заслугам именовали подобное сооружение «сборно-щелевым». Для утепления все пустоты в двойных стенах при строительстве забили теплоизоляцией, и она стала удобным прибежищем для мышей. По ночам грызуны шебаршили так, что казалось, дом вот-вот рассыплется. Тем не менее офицерам, не избалованным жилищными благами, своя квартира казалась пределом мечты.
Мой дом – моя крепость. Входя к себе, Лукин испытывал приятное чувство возвращения в родную гавань. Открыв наружную дверь ключом, он пересек полутемную прихожую. Легко миновал полосу малозаметных препятствий – ведро с водой (водопроводная колонка находилась на улице), оцинкованный бак для кипячения белья и коляску с хозяйственной сумкой для перевозки овощей. Ничего не задел, ничем не грохнул. Вошел в кухню и остановился в недоумении. Из спальни слышались вскрики Ирмы.
Сдавленные, полные страдания. Что же могло случиться? Когда он уходил, с женой все было нормально. Заболела? Упала и побилась? Сломала ногу и не может подняться? Мысль о возможном несчастье была единственной, пришедшей на ум в ту минуту.
Лукин толкнул запертую дверь коленом. Она распахнулась. Увиденное заставило Лукина на миг застыть на пороге.
Возле семейной кровати на пушистом коврике, который они вместе купили на рынке, в позе скачущей лошадки стояла нагая Ирма. А на ней, как лихой наездник, в такой же степени обнаженный, как и она, восседал тщедушный мужичонка. Он тяжело дышал, дергался, изображая бешеную скачку, и при каждом его рывке Ирма вскрикивала и стонала.
Лукин шагнул вперед, схватил голого мужичка за шкирман, как котяру, забравшегося в хозяйскую сметану, и швырнул в угол. Тот скользнул голым задом по полу, шмякнулся спиной о стену и остался лежать в позе лягушки, распластавшей ноги.
В «наезднике» Лукин узнал соседа, прапорщика Щенкова. Тот заведовал продовольственным складом, был тих, обходителен, незаметен. Внешне прапорщик выглядел тщедушным подобием человека – впалые щеки, обтянутые желтой восковой кожей скулы, ребра, выпиравшие наружу, как шпангоуты лодки с ободранной обшивкой. Короче, не человек, а медицинское пособие для студентов, изучающих кости скелета.
Прапорщик лежал на полу, перепуганный до смерти. И было чего бояться: Лукин одним щелчком мог перешибить удачливого соперника пополам. Но хладнокровие не оставило лейтенанта. В приключившемся он видел не столько трагическое, сколько комическое.
Надо же, его, лихого орла, десантника, общипал, оставил без перьев и выставил на всеобщее обозрение бледный червь-опарыш, вылезший из мешка муки в продовольственном складе.
Обычно в таких случаях моральное потрясение у мужчины вызывает не столько очевидная потеря жены, сколько эгоистическое осознание того, что его предпочли кому-то другому.
Именно оскорбленное чувство собственника заставляет обманутых мужей убивать жен, их любовников, а то и самих себя.
Что следует сделать и как поступить, спроси его об этом заранее, Лукин не знал. Все остальное, что он делал, происходило будто в густом тумане, и многие подробности случившегося даже не остались в памяти.
Первым делом Лукин сгреб шмотье прапорщика, которое тот в беспорядке разбросал по комнате. Затем сдернул простыню с жены, укрывшейся ею до подбородка. Та перепуганно дернулась и рукой прикрыла густую рыжую шерсть в треугольнике под животом.
Лукин увязал барахло прапорщика в узел, закинул за спину. Замахнулся, занес кулак над головой Щенкова. Тот в испуге закрыл глаза и пригнул голову.
– Вперед марш!
Держа руки лопаточкой на причинном месте и боязливо переступая ногами (не врезали бы кулаком по затылку!), прапорщик двинулся к выходу. Они вышли на крыльцо.
На улице светило солнце. Перед домом в траве копошились и ссорились воробьи. На старом тополе, вытягивая шею, словно стараясь вылезти из перьев, противно орала ворона. Две женщины, сидевшие на лавочке возле соседнего двора, увидев странную процессию, подняли головы.
Лукин довел Щенкова до угла, где стояли железная противопожарная бочка с водой и лестница, приставленная к крыше.
– Полезай!
– Я-я… – прапорщик заикался.
– Марш!
Сверкая голым задом и грязными пятками, Щенков полез вверх. Лукин бросил узел и поднялся за ним.
От среза крыши по крутому скату к коньку вела драбина – доска с прибитыми к ней перекладинами.
- Предыдущая
- 8/78
- Следующая
