Черный трибунал - Щелоков Александр Александрович - Страница 15

• Предыдущая
• 15/41
• Следующая

— Что же это было?

— Запись разговора майора с кавказцем.

— О чем же они говорили, если вас испугало?

— Кавказец спросил: «Кто тэбэ мэшает, майор? » Он говорил с сильным акцентом, и его трудно спутать. Мудрак засмеялся: « Будто не знаешь — кто! Недобитые партократы». Я к этому слову уже привык и отнесся без удивления. Оно ровным счетом ничего не означает. И Горбачев партократ, и Ельцин. Наверное, и кавказец их так же воспринял. Он сказал: «Ты нэ круты, майор. Меня нэ интэрэсует политика. Ты говоры, кого убрать для дэла. Я убэру. И нэ бойса замарат руки. Когда получишь денги, купишь всякого мыла — отмоэшьса. Называй фамилию». Тогда Мудрак покряхтел и сказал: «Главный стопор — Бураков». Кавказец обрадовался: «Тужился, тужился, наконэц родыл. Ну, ладно, Буракова можешь в расчэт не брать. Мои рэбята его пасут и завтра, самое большее послезавтра — сдэлают».

— Он так и сказал «сдэлают» или как-то иначе?

— Точно, как я говорю: «сдэлают». Когда вашего отца положили, а Ивана ранили, я сразу понял, о чем шел разговор. Вот и все, собственно...

Костров откинулся на спинку кресла и вытер лоб рукой. Андрей потрясенно молчал. Если все происходило именно так, как ему рассказано, значит, убийство отца каким-то образом связано с Мудраком. Но чем отец мог мешать майору? Представить, что тот претендует на оставшуюся свободной должность, — значит совсем не знать армейских порядков. Ни при живом отце, ни без него майору такая возможность продвинуться не светила. На подобное место, как у отца, назначала своих людей Москва, а у нее выбор куда как велик, и бывший начальник вооружения дивизии из провинциальной глубинки майор Мудрак вряд ли не понимал этого. Что же тогда встало между ним и отцом?

— Как вы думаете, Михаил Васильевич, — спросил Андрей, — чем мог мешать майору отец? Почему тот назвал его главным стопором?

— Не знаю, — развел руками Костров. — Все, что слышал, — я рассказал. Большего не знаю и знать не хочу. Вы уж извините, Андрей.

Откровенный страх опять звучал в словах Михаила Васильевича. Он, по всей видимости, передался ему от дяди Вани, а тот уже имел основания бояться. Человек, хоть раз взглянувший в дуло, направленное на него, не скоро отходит от замораживающего ужаса смерти.

— Кто этот кавказец? — спросил Андрей, пытаясь уточнить хоть какие-то детали той странной встречи. — Вы его раньше видели?

— Никогда.

— Но с майором, судя по всему, он знаком давно. Так?

— Похоже на то.

— В каком часу он подъехал к скверу?

— Примерно в половине одиннадцатого.

— Сколько длилась их беседа?

— Я уже говорил. Минут двадцать...

— Давно в машине майора магнитофон?

— Нет, купил он его совсем недавно. Я сам его монтировал.

— Как майор объяснил его необходимость?

— Зачем объяснять? Я ж не совсем дурак. Он принес, я приладил. И все. Ежу ясно — для чего. Когда мы ездили, майор часто включал трясучку.

— Что это?

— Трясучка? Так я называю музыку. Рок.

— Вы, уходя, глушили двигатель?

— Нет, уже жарко, а у нас кондиционер. Без него в машине не усидишь.

— Значит, майор мог спокойно вести запись?

— Думаю, так оно и было. — И сразу, без перехода, Костров спросил: — Чайку попьете?

— Спасибо.

Андрей встал. В тот же миг дверь приоткрылась. Пахнуло дорогими духами. В беседку заглянула Наташа:

— Пап, я ухожу. У меня дела.

— Позвольте вас проводить, — предложил Андрей.

Она улыбнулась, сверкнув глазами.

— Позволяю. Высокие офицеры — моя слабость. Верно, папа?

Они дошли до остановки троллейбуса.

— Вам куда? — спросила Наташа.

— Разве мы не вместе? — Андрей сделал удивленное лицо. — Я же вас провожаю...

— Вы всегда так напористы с женщинами?

— Нет, только в этот раз. Вы мне очень нравитесь.

— Это признание?

— Конечно.

— Хорошо. Мы едем в художественную галерею. У меня там встреча.

— Он что, художник? — осененный внезапной догадкой, поинтересовался Андрей.

— Да, но вам это ничем не грозит. Я ведь сказала — мне нравятся высокие офицеры. Кстати, вы слыхали о художнике Васильеве? Андрей напряг память. Удивляя самого себя, сказал:

— О Федоре Александровиче? Наташа изумленно приподняла брови:

— Браво, поручик! Я просто потрясена. Покажите мне еще офицера, который бы помнил о Федоре Александровиче!

— Я его запомнил потому, что на многих его картинах есть лужи, — сказал Андрей так, будто оправдывался.

— Теперь у вас будет возможность познакомиться с другим Васильевым. С Константином. Этого вы тоже никогда не забудете...

— Ревную к такой рекламе, — признался Андрей.

— Не надо. Его уже нет в живых.

Андрей давно не бывал в городской художественной галерее, и потому в памяти оставалось то, что видел там еще в школьном возрасте: белые, блестящие двери со сверкающими бронзовыми ручками, старинный паркет, светящийся воском, высокие потолки, украшенные ажурной лепниной, — мир добрый, гостеприимный, торжественный. Сейчас, войдя под тихие своды, он даже усомнился: туда ли они пришли? Выщербленные, поцарапанные ступени парадной лестницы — должно быть, по ней волокли какой-то тяжелый предмет, и он своим весом безжалостно крошил старинный мрамор — без слов свидетельствовали о бесхозности и небрежении. Следы запустения и убогости с первых шагов бросались в глаза тем, кто приходил сюда прикоснуться к истории и культуре. Дверные бронзовые ручки тронула неумолимая зелень — спутник нужды и безвременья. Белая эмаль на филенках и подоконниках потрескалась и местами лупилась.

У входа сидела сгорбленная женщина с наброшенной на плечи пуховой шалью. В одном лице она являла кассира, торговавшего билетами, и контролера, который пропускал посетителей в залы.

— Здравствуйте, — сказал Андрей, и женщина, подняв голову, удивленно взглянула на него поверх очков. Сюда, должно быть, теперь входили не здороваясь. Дух перемен диктовал новые правила поведения, а по ним «господам» не обязательно замечать присутствие, суету и угодливость обслуги.

Они вошли в первый зал, и прямо перед входом Андрей увидел картину. Остановился перед полотном ошеломленный.

• Предыдущая
• 15/41
• Следующая