Свисток - Шумахер Тони - Страница 7
- Предыдущая
- 7/37
- Следующая
«Думайте о чем-нибудь приятном, – внушала она мне. – Отпуск, пляж, море, солнце. Руки и ноги наливаются тяжестью. Тепло расходится по телу. Вы собраны. Вы играете, хотите поймать каждый мяч, разорвать его. Как тигр, ждете свою добычу. Молниеносно ринуться, впиться…»
Поначалу я проделывал это по полчаса в день, потом по часу, чтобы освоить технику. С тех пор я применяю аутотренинг во время тренировки и перед каждой ответственной игрой.
Собраться, отключиться, проделать это тысячекратно. Подлинное величие – это владение собой. Как на чемпионате мира-86 в ведьмином котле Монтеррея… перед одиннадцатиметровыми в игре с Мексикой Франц Беккенбауэр рассказал об этом так: «Тони сидит на газоне, ладони прижаты к вискам. Я знал, что игра вымотала его совершенно. Хотя большее время он стоит, теряет при этом от трех до четырех литров жидкости. Он концентрируется так, что иногда у него случаются судороги. Я иду к нему. Никто не может представить, какой груз давил на Тони. Я сам могу лишь догадываться, потому что мне как полевому игроку никогда не доводилось испытывать подобное. Если ты сейчас расклеишься, команда «вылетит». Надежда только на тебя. Я обращаюсь к нему, но он кажется каким-то отрешенным. «Что, Тони?» – спрашиваю тихо. Он не слышит меня. «Что случилось?» – спрашиваю еще раз. Вновь никакого ответа. Потом, наконец очнувшись: «Франц, успокойся. Ну что может случиться?» И затем он зевнул. Все выглядело так, будто я пробудил Шумахера ото сна». Франц подметил все очень точно. Я восстанавливался перед боем.
Пригасить рвущуюся наружу энергию, выждать.
После этого я смог взять два пенальти.
Одиннадцатиметровый – пытка… Требуется обуздать рефлексы и «выстрелить» в последнюю из сотни долей секунды. Восприимчивость обострена до предела. Мышление попросту отключено. При одиннадцатиметровом вратарь для остальных игроков то же, что и сумасшедший для нормальных. Он ловец молний, он должен как магнит притянуть к себе летящее со свистом кожаное ядро.
Я благодарен фрау Шреклинг за то, что могу придавать своему безумству нужное направление.
Назад, в год 1977-й. Менеджером клуба был в ту пору Карл-Хайнц Тилен, который затем, в октябре 1986-го, ушел в отставку уже с поста вице-президента «Кельна». Он не был высокого мнения о моей аутогенной тренировке. В один из дней за пять игр до конца сезона он без обиняков, что было ему свойственно, выдал мне следующее: «Тони, мы ищем нового вратаря. Тебя хотим отдать. Нет никакого смысла держать дальше. Вайсвайлер не желает больше с тобою работать».
Тренировки. Собранность. Все это коту под хвост?
Разве ошибок у меня не тем меньше чем чаше я играю? Их количество снизилось с 30 до 27 процентов.
Я должен был попытаться сыграть в этих пяти оставшихся матчах безошибочно. Если удастся, вплоть до кубкового финала 1977 года. В душе я примирился и оставаться больше в «Кельне» уже не хотел. Но стремился показать на поле все, на что способен, чтобы при переходе в другой клуб добиться хотя бы выгодных условий. Моим преемником уже был назван Норберт Нигбур. Отчаяние. Мучительное нетерпение. Шанса показать себя все не было. Топалович, которого ставили чуть выше меня, проводил все игры в бундеслиге. Я сидел наготове среди запасных. Наконец шанс в игре против «Герты». Топалович, страшно боявшийся летать на самолете, отказался от поездки.
Я полетел вместо него – и играл в этот день фантастически. Ни одного промаха, блестящие броски. Результат 1:1 – моя заслуга. С этого момента я стал первым вратарем «Кельна».
1977 год, Ганновер. Финал против «Герты». Норберт Нигбур еще стоял в воротах напротив, но он уже вел переговоры с «Кельном». Его договор с клубом был на 90 процентов решенным делом.
Мы победили 1:0. Нигбур бушевал, препирался с арбитром, утверждал, что мы, кельнцы, подкупили судью. Разумеется, после этого инцидента для членов правления клуба он перестал существовать. Два дня спустя мы летели в Японию на товарищескую встречу. Признававший только успех Вайсвайлер подсел в самолете ко мне. «Послушай, Тони, – проворчал он, – я не хочу особенно распространяться. Знай единственное. Ты для меня теперь номер один».
Я был неописуемо рад. Дела пошли в гору. Но, вспомнив Рюдигера Шмитца, заставил себя вернуться на землю: великим, самым лучшим стану я лишь тогда, когда буду и дальше тренироваться минимум на 20 процентов больше, чем мои соперники. Потому что по-настоящему борьба начинается только в минуты смертельной усталости. Быть в нокауте и говорить о'кей. Такой секрет успеха.
В Кельне достигнуто немало. Маленький Харальд из Дюрена стал большим Тони. Тони, потому что у меня двойное имя, вторая его часть • – Антон. Но прежде всего это был намек на Тони Турека, нашего лучшего вратаря послевоенного времени. Тони. Вторая часть имени стала для меня титулом.
В 1977-м «Кельн» завоевал Кубок, в 1978-м выиграл первенство бундеслиги и Кубок.
В 1978 году в Аргентине проходил чемпионат мира. Гельмут Шен был тренером сборной, а в воротах стоял мой кумир Зепп Майер. Я был бы счастлив оказаться с ними в команде вторым или третьим вратарем. «То, что могут Нигбур, Франке и Бурденски, я делаю не хуже», – заявил я одной из газет, обиженный, что меня не пригласили в сборную.
Предосудительная нескромность. Гельмут Шен, строгий саксонец, расценил это еще строже.
«Шумахер? Хвастливый мальчишка», – гласил его приговор.
Впоследствии я осознал, что тренер поступил все-таки верно. Майер был великолепным вратарем. Он отыграл надежно и стабильно 400 матчей подряд. Для чего же тренеру сборной создавать проблемы, приглашая меня? А если бы это вызвало раздражение Зеппа Майера?
В 1978 году Гельмута Шена заменил Юпп Дерваль. Поначалу он относился ко мне точно так же, как и его предшественник. Только однажды мне предоставился шанс: я вышел на один тайм в календарной игре с Исландией. Затем – целый год затишья.
Пресса поддерживала меня: «Шумахер очень хорош, прекрасные броски, он заслуживает места в национальной сборной».
Дерваль попал под нажим прессы. Должен ли он взять меня в сборную? Его фаворитом оставался Норберт Нигбур. Вплоть до того драматичного обеда: Нигбур сидел за столом со своей подругой и уже хотел встать после роскошной трапезы, но не смог этого сделать. Колено потеряло подвижность. Ущемление мениска – таким был диагноз врачей. Конец его карьеры и… начало моей?
Франке или Шумахер? Дерваль стоял перед необходимостью сделать выбор накануне игры в Мюнхене, на этот раз со сборной Англии.
«В этом матче хочу играть я, причем все 90 минут», – было заявлено мною в одном из интервью.
«Бесстыдство, шантаж, неслыханная дерзость», – бушевал тренер сборной вне себя от негодования, прежде чем он все же сдался.
Чемпионат Европы 1980 года в Риме стал взлетом нашего футбола. В команде играли молодые таланты Бернд Шустер, Ханси Мюллер, Карл-Хайнц Румменигге. При этом в команде не было звезд первой величины, таких как Оверат, Беккенбауэр, Нетцер. Настроение было отличным, дух команды идеальным. Свежесть и вдохновение. Дервалю почти не приходилось вмешиваться. Мы стали чемпионами. И это было почти как нечто само собой разумеющееся. С того момента я стал бесспорным первым вратарем команды. Со всеми последствиями: тяжестью нагрузок, сознанием, что номер два и номер три только и поджидают, когда у тебя защемит мениск, когда ты сломаешь себе ногу или что-нибудь еще. Нельзя быть стопроцентно застрахованным от несчастья. Это в руках господа бога. Тут я бессилен. Успех, как и красота, не может быть вечным.
- Предыдущая
- 7/37
- Следующая
