Воины бури (ЛП) - Корнуэлл Бернард - Страница 37
- Предыдущая
- 37/70
- Следующая
Я стянул с себя кожаную безрукавку, что носил под кольчугой. Она воняла. Во дворе толпились просители, как и обычно. Люди приходили в поисках справедливости, за милостью или просто чтобы напомнить о своем существовании. Теперь они ожидали, спрятавшись под крытым проходом на краю двора. По-прежнему шел дождь, хотя буря уже растеряла свою злобу. Среди просителей я увидел Гербрухта, здоровяка-фриза. Перед ним на коленях стоял пленник. Я не узнал его, но решил, что это один из людей Этельфлед, пойманный на воровстве. Гербрухт заметил мой взгляд и заговорил.
— Позже, — сказал я ему и снова повернулся к бледному священнику. — Ты сочинишь песню, Глэдвайн.
— Да, господин.
— Песнь об Эдс-Байриге.
— Конечно, господин.
— Это песня поведает о том, как Рагналл, Король Моря, Рагналл Жестокий, явился в Честер и был там побежден.
— Побежден, господин, — повторил Глэдвайн. Он моргнул, когда ему в глаз попала капля дождя.
— Ты расскажешь, скольких его воинов убили, скольких женщин захватили, скольких детей взяли в рабство.
— В рабство, господин, — кивнул он.
— И сколько мерсийских воинов пошли с мечом на врага и заставили его ползать в грязи.
— В грязи, господин.
— Это будет ликующая песнь, Глэдвайн!
— Конечно, господин, — ответил он нахмурившись, и встревоженно оглядел двор. — Но разве у тебя нет собственных поэтов, господин? Своих арфистов?
— А что мои поэты споют про Эдс-Байриг?
Он всплеснул покрытыми чернильными пятнами руками, гадая, какого ответа я жду:
— Конечно же, расскажут о твоей победе, господин.
— А я этого не желаю! — прервал его я. — Это будет песнь о победе леди Этельфлед, ясно тебе? Пусть меня там не будет! Расскажи о том, как леди Этельфлед повела воинов Мерсии, чтобы уничтожить язычников, скажи что её вел твой бог, вдохновлял её и подарил победу.
— Мой Бог? — потрясенно переспросил он.
— Мне нужна христианская поэма, придурок.
— Тебе нужна... — начал было придурок, но проглотил остаток вопроса. — Победа леди Этельфлед, да, господин.
— И принца Этельстана, — добавил я, — его тоже не забудь.
Этельстан был с моим сыном и хорошо себя проявил.
— Да, господин, и о принце Этельстане.
— Он убил множество врагов! Скажи об этом! Как Этельстан истреблял язычников. Это песнь про Этельфлед и Этельстана, мое имя упоминать не следует. Можешь сказать, что я остался в Честере из-за больного пальца на ноге.
— Из-за пальца на ноге, господин, — повторил Глэдвайн, нахмурившись. — Желаешь приписать эту победу воле Всевышнего?
— И Этельфлед, — настаивал я.
— И ведь сейчас пасхальная неделя, — пробормотал Глэдвайн себе под нос.
— Праздник Эостры, — поправил я.
— Я могу назвать победу пасхальной, господин! — радостно провозгласил он.
— Как пожелаешь, — огрызнулся я, — но я хочу, чтобы песню распевали в каждом доме. Хочу, чтобы ее пели в Уэссексе, услышали в Восточной Англии, рассказывали в Уэльсе и напевали во Франкии. Сочини хорошую песню, священник, пусть она будет кровавой и ликующей!
— Разумеется, господин!
— Песнь о поражении Рагналла, — заявил я, хотя, конечно, Рагналла не победили, пока еще нет. У него осталось больше половины армии, и эта половина, вероятно, больше всей нашей, но ему показали, что он уязвим. Он явился из-за моря и захватил почти всю Нортумбрию, быстро и смело, и пойдет молва об этих подвигах, пока люди не поверят, что Рагналл — прирожденный завоеватель, и потому настало время рассказать людям, что Рагналла можно побить, и что он будет побит. И лучше сказать, что к гибели его приведет Этельфлед, потому что многие не позволят распевать в своих домах песни об Утреде. Я язычник, а они христиане. Они услышат песню Глэдвайна, что припишет победу пригвожденному богу и рассеет страх перед Рагналлом. К тому же еще остались глупцы, что считают, будто женщина не может править, так пусть же глупцы услышат песнь о триумфе женщины.
Я дал Глэдвайну золота. Как большинство поэтов, он заявлял, что придумал большую часть своих песен, потому что не мог иначе.
— Меня никогда не просили слагать песни, господин, — сказал он мне как-то, — слова просто приходят сами. Приходят от самого Духа святого! Он мой вдохновитель! ?Может, это и правда, хотя я заметил, что святой дух вдохновляет гораздо сильнее, когда чует запах серебра или золота.
— Сочини хорошую песню, — велел я и отпустил его.
Когда Глэдвайн улизнул к воротам, просители хлынули вперед, их сдержали мои копейщики. Я кивнул Гербрухту:
— Ты следующий.
Тот толкнул ко мне пленника.
— Норвежец, господин, — сказал Гербрухт, — из рагналловского сброда.
— Тогда почему у него на месте обе руки? — спросил я. Вместе с женщинами и детьми мы захватили несколько мужчин, и я приказал отрубить им руку, в которой они держат меч, а потом отпустить. — Его следует отправить обратно в Эдс-Байриг, — сказал я, — с кровавой культяпкой вместо запястья.
Я взял у служанки кружку эля и залпом выпил. Оглянувшись, я заметил, что пленник плачет. Он был хорош собой, двадцати с небольшим лет, с покрытым шрамами сражений лицом и изображенными на щеках топорами. Я привык к плачу мальчишек, а этот выглядел закаленным в битвах, но рыдал. Это меня удивило. Большинство мужчин относятся к увечьям стойко или с вызовом, а этот рыдал как дитя.
— Погоди, — сказал я Гербрухту, который уже вытащил нож.
— Я и не собирался резать его прямо здесь, — возразил Гербрухт. — Только не здесь. Леди Эдит не понравится кровь по всему двору. Помнишь ту свинью, что мы прирезали на Йолль? Леди Эдит так расстроилась! — он пнул рыдающего пленника. — Этого мы захватили не в стычке на заре, господин, он только что прибыл.
— Только что прибыл?
— Проскакал через наши ворота, господин. За ним по пятам гнались какие-то ублюдки, но он прибыл первым.
— Тогда не калечь его и не убивай, — сказал я. — Пока не надо, — я поднял подбородок пленника носком сапога. — Назови свое имя.
— Видарр, господин, — ответил он, пытаясь сдержать рыдания.
— Норвежец? Датчанин?
— Норвежец, господин.
— Зачем ты здесь, Видарр?
Он глубоко вздохнул. Гербрухт явно решил, что пленник не ответит, и врезал ему по голове.
— Моя жена! — поспешно произнес Видарр.
— Твоя жена.
— Моя жена! — повторил он, и его лицо исказилось от горя. — Моя жена, господин.
Похоже, больше он не в состоянии был ничего произнести
— Оставь его, — велел я Гербрухту — тот уже собрался снова ударить пленника. — Расскажи о своей жене, — приказал я Видарру.
— Она твоя пленница, господин.
— Да?
Его голос был едва ли громче шепота.
— Она моя жена, господин.
— И ты ее любишь? — резко спросил я.
— Да, господин.
— Господь небесный, — усмехнулся Гербрухт. — Он ее любит! Наверное, она...
— Помолчи, — рявкнул я и посмотрел на Видарра. — Кому ты присягнул?
— Ярлу Рагналлу, господин.
— Так чего же ты ждешь от меня? Что я верну тебе жену и отпущу восвояси?
Он покачал головой.
— Нет, господин.
— Человеку, что нарушает клятвы, нельзя доверять.
— Я принес клятву и Аскатле, господин.
— Аскатле? Это твоя жена?
— Да, господин.
— И эта клятва значит больше, чем клятва ярлу Рагналлу?
Он знал ответ, но не хотел произносить его вслух, а вместо этого поднял голову и посмотрел на меня.
— Я люблю ее, господин, — взмолился он. Звучало жалко, и Видарр это знал, но на унижение его толкнула любовь. Женщины способны на такое. Они обладают властью. Мы можем лишь сказать, что клятвы господину движут нашей жизнью, эти клятвы связывают нас и главенствуют над всеми другими клятвами, но мало кто из мужчин не готов позабыть все клятвы этого мира ради женщины. Я тоже нарушал клятвы. Тут нечем гордиться, но почти всегда я нарушал клятвы из-за женщины.
— Назови хоть одну причину, чтобы я не прирезал тебя в канаве, — сказал я Видарру. Он промолчал. — Или отошлю тебя обратно к ярлу Рагналлу, — добавил я. Мы не смеем признать, что женщины обладают такой властью, потому я был с ним так суров.
- Предыдущая
- 37/70
- Следующая
