Книжка с настроением (СИ) - Денисенко Кристина - Страница 2

В которых светится бенгальскими огнями каждый атом,

И юноша-рассвет, без двух минут жених, без трёх — женатый,

Разучит пятистопный анапест, и мишкой косолапым

Заденет колокольчики на шторах, торопясь исчезнуть… 

Растает тонкий сон под звуки ласковой виолончели,

И поэтесса во хмелю стихи разложит на фланели 

Ночной рубашки той, в которой улетала на качелях

В далёкие миры воспоминаний скромных и помпезных,

И улыбнется небесам — сетям творений соль-диезных. 

Полуночный покой теплым ветром любимое имя,

Незапятнанное крепким чаем обманов и ссор,

Прошептал в отворенное настежь окно, и глухими

Танцевальными па растворился за складками штор. 

Не догнать на осенних аллеях, туманом залитых,

И со мной не заставить остаться до зябкой зари,

И листай не листай отрывной календарь — нет защиты

От печали делить с одиночеством ночи и дни,

От сомнений, что мир никогда не настанет, и пламя

Слижет пышные степи, поля, города, чью-то жизнь…

Но забавный медведь на подаренной мужем пижаме

Снова тянет ромашку, и хочется с птицами ввысь

Окрыленной надеждой на скорую встречу подняться,

В зеркалах синих рек прочитать предсказания звёзд,

Чтобы знать, где соломку стелить, где упасть не бояться,

Как развеять «циклон» мокрых перьев в подушке и слёз,

Сколько раз лунный свет обожжет серебристо-ячменным

И болезненным лазером шрам на открытой душе…

Но не с птицами ввысь — на пустую кровать манекеном

Опускаюсь без сил даже выключить на ночь торшер.

И мне снятся волшебные сны о весенних прогулках,

И несломленный «Градом» сиреневый куст у моста,

Но от слов «Извини, я иду воевать» сразу гулко

Начинает в висках дикой болью тревога стучать. 

Просыпаюсь, и холодно даже в пижаме с медведем.

Хоть срывайся кленовым листком и лети за мечтой,

Но любимый домой без победы над злом не поедет —

Остается молиться и ждать, чтоб вернулся живой...

Тихий дождь вышивал твое имя

На зеленых манжетках в саду…

С лепестков я узор, как алхимик,

Собирала в безумном бреду…

Все до капельки, бусинки, блеска

Осторожно сливала в бокал,

Чтоб меня ненаглядной невестой

В белом платье венчаться позвал.

Приворотное зелье варила

Поздней ночью под полной луной,

Повторяя сто раз твое имя

Над кипящей, игривой водой. 

Искры радугой жгли мои руки,

Сладкий пар я вдыхала, смеясь…

Ошалела, сдурела, и звуки

Дикой страсти вели меня в пляс.

Танцевала, свеченьем волшебным

Озаренная, в платье до пят…

Я тебя опоила! И пленным

Обольстила без всяких преград!

Целовала, влекла и дурманила,

В твоем сердце устроив пожар!

Воедино сплетала нас магия

На шелках золоченных от чар!

Ласковой ночью поддамся соблазну  

И ускользну вместе с тенью за шторы,

Чтобы сорвать, как удушливый галстук, 

Твой поцелуй ни на что не похожий. —

Жгучий, бесстыдный! Луна, не краснея,

Молча  закроет глаза, отвернется…

Небо из синего в цвет карамели 

Перетечет… Я целована солнцем! 

Самое светлое в осиротевшей каморке — 

рубашка на мне

и серебристое яблоко 

на неразлучном и преданном друге.

Место рубашки

пустует в шкафу, 

где костюмы к костюмам тесней

жмутся как серые голуби, 

тщетно спасаясь от дьявольской вьюги. 

Место для друга

на скомканном пледе, 

на крае понурой тахты,

в давних ожогах от кофе, 

любимого тем, кто теперь обжигает

знатный топчан с кружевным балдахином 

«мадам неземной красоты»… 

Серость пространства не красят пионы 

на праздничном шелковом мае

пододеяльника.

Не застилаю постель. 

Беспорядок, и что? 

Комната стала убогой

без солнца и ласковой палевой кошки,

греющей раньше пушистую шерсть

между двух орхидей высотой

в «Башню Халифа» 

с плаката, висящего шторой на южном окошке.  

Мыслей не скрасить

рассеянным взглядом на улицу в хмурых тонах,

где от оранжевой осени

только пожухлые клены и небо —

мутная сепия… 

бьется дождями в окно и давленьем в висках,

а на душе пустота, 

будто старый умелец забрасывал невод. 

Пусто, 

и стыдно расправить поникшие плечи, 

чтоб выпрямиться,

будто увидят мою пустоту 

как кусочек груди неприкрытой

мрачные стены, 

и треском глухим

унизительным 

выплеснется

смех пожелтевших обоев, 

размытым рисунком лесных маргариток

люстра качнется, 

от смеха чуть на пол не падая. 

Страшно  до слёз.

Рана в душе глубиной в Марианскую впадину

щиплет и колет,

мазью не лечится, травами тоже, 

работой с утра и до звёзд, 

даже походами по магазинам — 

ничто не спасает от боли,

и не заполнить дыру 

ни конфетами, 

ни мармеладным суфле —

временно яблоком, 

но непременно надкушенным с правого бока.

Там за экраном 

безбрежный и солнечный мир предложений извне:

то сковородка в подарок, 

то книга рецептов… 

а мне одинокой 

ужин готовить уже две недели как некому. 

Я же сыта:

кашей овсяной без соли и сахара, 

грустью, обидами, бредом…

Пусто в душе, в холодильнике… 

мне фиолетово. 

Буду мечтать

в комнате с тусклым светильником 

и раритетным комодиком деда,

где грампластинки времен Магомаева 

шепчут, что скоро апрель.  

Станет ли проще смириться, не знаю. 

Ковер еще пахнет шафраном —

самой желанной приправой к омлету 

любителя кофе в постель…

Надо сменить… 

и обои… 

Привыкну одной засыпать, и воспряну…

Вышью пионы 

простыми стежками 

на белом льняном полотне,

рыжего принца 

возьму в переходе, 

и, верю, отступят недуги… 

Ну а пока,

в спальне 

самое светлое — кляксы: 

рубашка на мне

и серебристое яблоко 

на неразлучном и преданном друге.

Стекай по стеклам, дождь. Не бойся разбудить.

В такую ночь мне спать не разрешает осень.

Она пришла опять о грустном говорить,

На плечи шаль  из золотой листвы набросив.

Ее рассказ неторопливый о былом —

Воспоминаний пожелтевшие страницы.

И горький дым сигар с губ-карамелей в стон

Перерастает, как в растения крупицы.

Стекай по стеклам, дождь. Не бойся помешать.

Наш диалог ничто нарушить не сумеет.

Ведь в унисон подруги-души голосят

О том, что сделать в свое время не успели.

Ты слышишь, дождь, как осень плачет,  как дрожит?

Сжимая тонкой кистью кружевной платочек,

В моих глазах она читает, что болит

Не только сердце осени — всех одиночек.

Да, одинока, дождь. Да, как и осень, зла.

Кусаю локти за безволие и слабость.