Хэллоуин (сборник) - Матюхин Александр - Страница 3

Захар взирал на пролетария, как победитель на поверженного врага. Ему пришлось вновь пожимать мозолистую лапу.

– Ты гений, черт подери. Я не силен в живописи, но ты Леонардо да Винчи! Мой сахарок, как вылитый. Один в один!

Эдуард Петрович поцеловал собственное предплечье, коснулся губами свежей татуировки. И лизнул языком чернила и сукровицу, лицо своей дочери.

– Надеюсь, малышке рисунок тоже понравится, – вежливо сказал Захар.

Ему в голову пришла нелепая мысль: он жалел, что этот тип будет носить на себе такую искусную работу.

«Что за глупости, – одернул он себя. – Это же его дочь».

Сияющий от счастья Эдик расплатился с татуировщиком.

– Ты хороший парень, – сказал он. – Несмотря на это…

Он, конечно, имел в виду рога.

– До свидания, – отрезал Захар, не желая жать Эдику руку еще раз.

Клиент подхватил со стола газетную вырезку и быстро ушел.

Захар вспомнил, что вопреки обыкновению не сфотографировал свою работу.

– Хрен с ним, – пробормотал он.

Прекрасно сделанная татуировка, возможно одна из лучших его работ, впервые не принесла ему удовольствия. Клиент оставил после себя грязные следы и неприятный осадок. Захар попытался читать, но путешествия Данте по кругам ада вдруг показались ему глупыми и надуманными.

Он захлопнул книгу и вышел из студии. В салоне красоты не было посетителей. Соня сидела в кресле, забросив длинные ноги на стеклянный столик. Она ела чипсы и смотрела телевизор.

– Что такой кислый?

– Не знаю. Обычная депрессия перед Новым годом.

– Тебе надо крепко забухать. И покурить. Мы собираемся праздновать у Вики. Можешь присоединиться к нам. Будет много девчонок. Ну и парней, если ты вдруг все-таки педик.

– Спасибо, но я уезжаю на Рождество.

– Как знаешь.

Захар посмотрел на экран. Заплаканная женщина говорила что-то в камеру.

– Сделай погромче.

Соня включила звук.

– Я прошу вас вернуть мне мою Сашеньку. Я взываю к вашему сердцу. Она – моя единственная доченька, она никому не причинила зла. Верните ее, не делайте ей больно.

Картинка сменилась. Теперь на экране появилась фотография девочки лет семи. Светлые волосы, ямочки на щеках. Это была та девочка, которую Захар вытатуировал полчаса назад на предплечье Эдуарда Петровича. Это была та же самая фотография.

Зазвучал голос диктора:

– Если у вас имеется какая-то информация о местонахождении ребенка, просим сообщить в милицию или по телефонам…

– Ты домой собираешься? – зевнула Соня. – Я буду закрывать салон.

– Ага, – отстраненно сказал Захар.

Нахмуренный, задумчивый, он вернулся в свой кабинет и оделся. Часы показывали половину десятого. В студию заглянула Соня:

– Тебя к телефону.

В трубке стационарного телефона отчаянно хрипели помехи, и он уже хотел отключиться, когда из шума пробился далекий голос:

– Не смей! Я знаю, что ты задумал! Не смей!

– Пап, я ничего не слышу, – сказал он и повесил трубку. – До завтра, Соня.

– Не отморозь яйца, Кривец.

На улице бушевала метель. Мир обрывался в двух шагах стеной движущегося снега. Во мраке скользили лучи фар.

Захар поднял воротник и посмотрел себе под ноги. На снегу чернела едва заметная точка. Он наступил на нее и пошел, сутулясь, в метель.

Снежный саван накрыл город, заглушил его привычный шум, затер рекламные огни. Вой ветра шугал пьяных Дедов Морозов.

Захар спустился в метро, протиснулся сквозь коченеющую толпу. В зимней одежде он не привлекал внимания. То, что ему нужно сейчас.

Сосредоточенный, он сел в поезд. Пассажиры вдавили его в двери. Прямо на уровне его глаз по поручню стекала черная капля.

Он пропустил свою станцию и доехал до конечной. Пересел на другую ветку. В вагоне на этот раз было не так тесно. Черный мазок на стекле рассказал ему, что делать дальше.

Захар вышел из метро на окраине города. Побрел, сражаясь с ветром, направо, налево, через переход и прямо во тьму. Дома закончились. Перед ним лежала закованная в лед река.

Ветер на набережной резал кожу не хуже скальпеля. Кривец присел на корточки и снял перчатку. Он коснулся черной точки на снегу, поднес палец к глазам. Капля свежих чернил осталась на подушечке. Выпрямившись, он зашагал к нависшему над водой зданию.

Надпись на табличке гласила: «Спасательный пункт, прокат лодок». Калитка отворилась сама по себе.

Стрелки часов сошлись на двенадцати, когда он остановился у запертого ангара. Замок требовал кода. Он нажал те кнопки, на которых застыла черная краска, и ворота поплыли вверх. Огромное пустое помещение открылось перед татуировщиком. Он подождал, пока ворота опустятся на место, и пошел в темноте, держась стены. Шаги отзывались гулким эхом, и было почти так же холодно, как на улице.

В конце склада находились три двери. За третьей скрывался гараж с лестницей в подвал.

Двигаясь в абсолютном мраке, Захар спустился по каменным ступенькам. Рука уткнулась в выключатель. Лампочка прыснула желтым светом.

Подвал напоминал склеп, жуткий и тоскливый. Здесь не было ничего, кроме крошечного, не справляющегося со своей задачей, обогревателя и голой панцирной кровати. И еще здесь была Сашенька. Абсолютно голая, прикованная к спинке кровати цепью.

Захар подошел к девочке. Она не отреагировала. Глаза закрыты, худенькая грудь не вздымается. Захар взял ее за руку. Сердце его кольнуло, когда он ощутил ледяной холод плоти. Но через миг он вздохнул с облегчением. Пульс прощупывался. Девочка просто спала.

Захар осмотрел Сашу. Опасных для жизни повреждений он не обнаружил. Только многочисленные ссадины, царапины и рана на кисти, там, куда впилось кольцо наручника. Он погладил девочку по щеке, не такой мягкой, как на фото, впавшей и грязной, но все равно воплощающей невинность.

Опомнившись, он быстро снял с себя пальто и укутал ребенка.

Сзади послышались шаги. Кто-то спускался по лестнице.

Захар повернулся.

Человек, вошедший в подвал, застыл, словно врезался в невидимую преграду. Ошарашенное лицо открылось мычащим ртом. Хозяин подвала не верил своим глазам:

– Т-ты? – заикаясь, спросил он.

Наверное, появись в подвале Иисус Христос, Эдуард Петрович удивился бы меньше.

– Как ты нашел меня? Какого хрена ты здесь делаешь?

– Я пришел за девочкой, – отчеканил Захар.

Эдик решил отложить удивление на потом. Он отбросил в сторону ужин, который нес для пленницы: тарелку картошки в мундире и железную чашку с кипятком.

– Она моя.

– Я так не думаю, – спокойно возразил Захар.

Эдик посмотрел на татуировщика, как посмотрел бы на пекинеса, решившего его атаковать.

– Сейчас поглядим, – хмыкнул он, вытаскивая из-за пояса охотничий нож. Он пошел вперед – пуленепробиваемая махина с клинком наперевес. – Зря ты это, сынок. Зря.

Ручища взметнулась вверх. Свет лампочки отразился в лезвии. В нем отразилось лицо Захара. Настоящее лицо.

И в это мгновение кровь хлынула из-под бинтов на предплечье Эдика: так много крови, будто невидимая дрель впилась в мясо. Нож упал на пол. Кровь, смешанная с чернилам, хлестала из руки, но Эдик не замечал этого. Он видел лишь одно: Захара Кривца, возвышающегося над ним, нового, настоящего Захара.

Эдик упал на колени.

Его глаза вылезли из орбит.

– Ты… ты… твои рога… они…

– Настоящие, – закончил мысль Захар и протянул руку навстречу Эдику. В руке поблескивала роторная татуировочная машинка. Ни к чему не подключенная, она зажужжала. Чернила закапали с острого конца.

Эдик стоял на коленях посреди подвала, как преклоняющийся перед божеством адепт.

– Кто ты? – спросил он хрипло.

– Принц из страны боли. – Захар положил левую руку на бритый затылок здоровяка. – Наследник ее престола.

Игла дергалась у обезумевшего лица Эдуарда Петровича. Он не сопротивлялся. Он только и мог, что смотреть на Захара, на его новый облик, на его…

– Сейчас будет больно, – предупредил татуировщик и воткнул машинку в глаз Эдика. Не только иглу: всю машинку до корпуса. Каким-то образом она продолжила жужжать внутри, перерабатывая мозг, смешивая его с чернилами.