Против Сталина и Гитлера. Генерал Власов и Русское Освободительное Движение - Штрик-Штрикфельдт Вильфрид Карлович - Страница 1

• 1/64
• Следующая

В январе 1941 года в мое инженерное бюро в Познани явился офицер германского Генерального штаба. После краткого предисловия он сказал мне, что ему известна моя служба в императорской русской армии, а также моя работа при Международном Комитете Красного Креста после первой мировой войны. Он знал, что тогда я, со многими друзьями, организовал широкую кампанию помощи голодающим в России, еще до того, как за это дело взялись Фритьоф Нансен и Герберт Гувер. И, наконец, он заявил мне, что, поскольку я знаю русский язык, фельдмаршал фон Бок хотел бы взять меня в свой главный штаб как офицера-переводчика.

Сперва я был поражен точностью сведений о моей деятельности. Затем у меня возник вопрос: Зачем фельдмаршалу понадобился русский переводчик? Разве Гитлер и Сталин не поделили по сговору добычу от своих походов, приведших к уничтожению Польши и государств Прибалтики? Разве Советский Союз и Германия не стали союзниками? Офицер Генерального штаба любезно ответил, что на все вопросы фельдмаршал ответит мне лично. Вскоре после этого разговора меня вызвали в главный штаб фельдмаршала фон Бока.

Федор фон Бок был образцом хорошего прусского офицера старой школы: скромный, любезный, – без монокля, – и лишенный той надменности, которая нам, немцам, воспитанным в России, была столь неприятна.

Бок разговорился со мной о первой мировой войне, о русской революции и о разных балтийских ветвях «Боков» – немецких и шведских (к последним принадлежала моя мать). Фельдмаршал рассказал мне о своем двоюродном брате, также фон Боке, морском атташе императорского русского правительства в Берлине.

– Я не могу сказать вам ничего больше, – заявил он потом, – но, может быть, нам в близком будущем понадобятся ваши услуги.

Я был призван на военную службу в качестве «майора для особых поручений», но пока мог заниматься своими обычными делами.

Вскоре после этого я должен был держать в Берлине экзамен на звание переводчика. Когда председатель экзаменационной комиссии спросил меня, какую школу я окончил, и я назвал мою немецкую школу в Санкт-Петербурге, председатель сказал:

– Господа, экзамен излишен. Этот кандидат владеет русским языком лучше, чем мы с вами.

Я получил удостоверение переводчика класса А и был зачислен в германскую армию в чине капитана. То, что я так и не получил звания майора, как оказалось впоследствии, было мне же на благо.

Главная квартира фон Бока в Вартегау была как бы оазисом в пустыне. В этой пустыне, то есть в оккупированной нами части Польши, были перевернуты понятия права и справедливости, нравственности и порядка, правдивости и верности. Польское имущество конфисковали. Поляков свозили в так называемое генерал-губернаторство. Евреев отправляли еще восточнее. На место выселенных евреев и поляков селили немцев из Прибалтики.

«Домой в рейх» – гласил лозунг для переселяемых из-за границы немцев. «Богатыми домой» – звучал этот лозунг для авантюристов всех оттенков, хлынувших из рейха во вновь занятые области. Честные люди, как исключение, лишь подтверждали правило.

Очень скоро, однако, новые колонизаторы увидели, что они не могут отказаться от широкого использования работников польской национальности, так как рушилась вся экономика. Но «польские роботы» и в будущем не должны были получить те же права, что и немцы. Преступления и террор стояли у колыбели нового германского порядка в Вартегау, строить который было поручено рейхсфюреру СС Гиммлеру.

Представители старших поколений переселенцев из Прибалтики видели всю творившуюся неправду и все вытекающие отсюда последствия. Молодежь поддавалась мечтаниям о новом и славном будущем. Фюрер строил новый мир. «Лес рубят – щепки летят.» Поляки и евреи – враги, и враги побежденные. (Правда, в то время еще не было никакого представления о предстоящих ужасах.) О темных делах властей можно было открыто говорить лишь с пожилыми людьми, а также, слава Богу, в главной квартире фельдмаршала фон Бока.

Однажды в июне 1941 года, после обеда, начальник разведывательного отдела штаба группы армий «Центр» майор барон фон Герсдорф вручил мне листовку. Тут я прочел черным по белому: германская армия выступит на борьбу с Красной армией за освобождение народов России от большевизма.

У меня перехватило дыхание. Итак, мы стояли перед новой действительностью, о которой раньше я не хотел и думать. Мы были, следовательно, в преддверии войны на два фронта, что ранее решительно отвергалось Адольфом Гитлером. Когда она начнется? В ближайшие недели? В ближайшие дни? У меня не было никаких данных, так как я бывал в штабе редко и большую часть времени работал, как и раньше, в своем инженерном бюро.

Листовка содержала обращение к советскому населению и к солдатам Красной армии, призывала не оказывать сопротивления и приветствовать немцев как освободителей от большевизма. В то же время красноармейцев и население призывали разделываться со своими угнетателями и убивать всех комиссаров, коммунистов, комсомольцев…

Герсдорф просил меня лишь проверить русский текст с точки зрения правильности языка и перевести его на немецкий. Я выполнил эту просьбу. Затем, все еще под впечатлением только что пережитого, пошел с женой в театр.

Шла оперетта Легара «В стране улыбок», никак не соответствовавшая моему настроению. Я был весь захвачен известием о близкой войне с Россией, а также и роковым содержанием листовки. Людей там, в Советском Союзе, призывают не оказывать немцам сопротивления. А тех, кто это сопротивление должны возглавлять, обрекают на смерть.

О чем думали составители этого обращения? В своем ли они уме? Ведь оно было и нарушением божественных заповедей, и противоречило здравому смыслу: обреченные на смерть станут не только сами оказывать ожесточенное сопротивление, но сумеют заставить бороться и подчиненных им людей.

Я не видел и не слышал ничего, происходившего на сцене. В антракте я сказал жене, что должен вернуться в главную квартиру, а к концу представления приду за ней.

В главной квартире я высказал Герсдорфу все, что было у меня на сердце. Стоит лишь представить себе обратную картину: все состоящие в СС и СА, все члены партии, Германской рабочей службы, Гитлерюгенд и члены всех прочих нацистских организаций – обрекаются на смерть! Каждый будет защищаться! Герсдорф тотчас же меня понял. Мы составили нашу первую совместную докладную записку, которая в тот же вечер была представлена фельдмаршалу. Герсдорф сказал:

– Записка должна быть не больше, чем на полстраницы. Никаких ссылок на божественные заповеди, на гуманность или что-либо подобное – это не убедит. В ней должен быть упор на неизбежное ожесточение сопротивления врага, которое, без сомнения, вызовет листовка.

Когда на следующее утро я пришел в главную квартиру, меня тотчас вызвали к Боку. Он поздравил Герсдорфа и меня с успехом нашей докладной записки, переданной им, за своей подписью, дальше по телетайпу: члены партии и комсомольцы вычеркнуты из листовки! Комиссары, однако, остались!

Так один росчерк пера спас жизнь множеству русских людей, и многим немецким женщинам сохранил мужа или сына, детям – их отца. Но сама мысль о том, что вечерний разговор между молодым офицером германского Генерального штаба и коммерсантом из Риги мог привести к столь важному решению, зародила во мне первое сомнение в германском военном руководстве. Неужели никто на верхах не задумался еще над политическими проблемами?

• 1/64
• Следующая