Таверна трех обезьян - Бас Хуан - Страница 8
- Предыдущая
- 8/48
- Следующая
Мы снова ненадолго прервали прогулку. Погода стояла ясная, но довольно студеная. Мы с Томасом завернули в один кабачок, чтобы согреться, выпив по чашке бульона и пропустив по стаканчику. В кабачке работало радио, и мы смогли послушать двенадцатичасовые новости. В ежедневной медицинской сводке сообщалось, что состояние каудильо, хотя и тяжелое, но по-прежнему стабильное. Что им стоило сказать прямо: диктатор при смерти, и искра жизни в нем теплится только благодаря аппаратам.
Мы с Томасом украдкой чокнулись: без слов было понятно, за что.
Компаса ни у кого не оказалось. Каждый божий день они гребли по много часов, на восток, к берегам Европы, ориентируясь по солнцу и уповая на то, что в этом направлении пролегали основные морские пути. Не имело значения, кто их подберет, немцы или союзнический корабль; главное, чтобы их хоть кто-нибудь нашел. После катастрофы прошло три дня, и все шестеро распростились с надеждой на помощь собственного военного конвоя.
Несмотря на суровое нормирование съестных припасов, проблема пополнения продовольствия в скором времени грозила превратиться в самую насущную. Они попробовали рыбачить, приспособив для этой цели весло и кусок железа, согнув его на манер крючка, но опыт успеха не имел, и от бесплодной затеи довольно быстро отказались: по логике вещей, на улов рассчитывать не приходилось — пока рядом резвились акулы, другая рыба держалась от них подальше.
Помимо прочего, попытка порыбачить закончилась ужасной кровавой сценой, за которой последовало некое необъяснимое явление, пробудившее в глубине души неприятное, тревожное чувство. Одна из акул заглотила самодельный крючок. На худой конец годилось и это, если уж ничего лучше им поймать не удавалось. Урибе с помощью Кловица и Либейнона стал тянуть за конец стального троса, закрепленного на весле. Едва голова акулы показалась на поверхности, Бутс всадил в нее две пули из автоматического пистолета. Бездыханную тушу следовало срочно втащить в лодку, однако чудовище в длину достигало по меньшей мере двух метров и Бог весть сколько весило. Но не успели они и глазом моргнуть, как пять оставшихся хищниц с жадностью впились зубами в убитую акулу. Вода окрасилась красным, яростные рывки грозили опрокинуть суденышко, если несчастные жертвы кораблекрушения не бросят свою добычу, вернее то, что от нее еще оставалось. Им пришлось обрубить трос, растерзанные останки скрылись в круговороте кровавой пены…
На другой день к ужасу бедолаг, затерянных в океане, новая акула — всего одна — присоединилась к поредевшему эскорту: их снова стало шесть.
На четвертый день прошел ливень, и таким образом решилась по крайней мере проблема питьевой воды. В кусок брезента удалось собрать достаточно жидкости, чтобы восполнить уменьшившийся запас воды во фляге, небольшое количество набрали в каску рядового Либейнона, которая в момент катастрофы была у него на голове.
В вынужденном безделье часы тянулись один за другим нестерпимо медленно. Кроме того, компания на шлюпке подобралась далеко не самая удачная. Старший сержант был груб и несносен, отсутствие курева — ни у кого в кармане не нашлось ни пачки — лишь усугубило неприятные черты его характера, вспыльчивого от природы.
При общей враждебности ко всем, особую неприязнь он питал к Томасу: статус иностранца вызывал подозрение — об Испании и ее географическом положение сержант имел весьма смутное представление; кроме того, Урибе не нравился морскому пехотинцу сам по себе. Но волей неволей приходилось держаться с испанцем в рамках приличий. Зато с Марионом Прайсом, чернокожим помощником кока, сержант отводил душу, давая волю своему расовому деспотизму. Бутс донимал его идиотскими приказами и старался унизить, без конца осыпая оскорблениями, какие только был способен изобрести его примитивный мозг. Такое поведение обострило противостояние старшего сержанта и Урибе, между ними нередко вспыхивали ссоры по разному поводу, дело едва не доходило до драки.
Новобранец морской пехоты Джек Либейнон, темный и неотесанный деревенский парень, находился на низшей ступени интеллектуального развития. Его ума хватало лишь на то, чтобы охотно идти на поводу у Бутса и хихикать над его сомнительными остротами.
Уже упоминавшийся Марион Прайс не отличался многословием, был типом на редкость блеклым, лишенным индивидуальности. Он сносил возмутительное отношение Бутса с покорностью, унаследованной от многих поколений чернокожих рабов.
Моряк Гарри Кловиц, напротив, оказался славным человеком, к тому же, оптимистом. Он старался сохранять миролюбивое настроение и бодрость духа. Он много лет провел в море — ему было около сорока, самый старший из всех — и бедствие переживал с завидной стойкостью, не теряя надежды на спасение. Он быстро проникся симпатией к Томасу, и таким образом пассажиры шлюпки окончательно разделились на два лагеря, между которыми Марион, просто в силу полной пассивности, удерживал нейтралитет.
Наконец, медсестра Элис Рампино. Очень молодая, всего двадцати двух лет от роду, необыкновенная красавица: знойная красота роскошного тела. Одна из тех женщин, кто даже помимо своей воли источает флюиды чувственности. Элис была застенчивой и скромной девушкой из итальянской католической семьи; постоянное пребывание в тесном соседстве с пятью мужчинами, наверное, огорчало ее больше, нежели само бедственное положение, грозившее голодной смертью. Жестоким испытанием для нее стала необходимость отправлять свои естественные потребности — благо рацион был весьма скудным — на корме, закутавшись по мере возможности в просторную куртку, которую одолжил девушке Гарри Кловиц. Либейнон и Бутс, испражнявшиеся за борт на виду у всех, а иногда и Марион Прайс, словно праздновали торжество плоти, бесстыдно глазея на нее.
Элис относилась с опаской ко всем без исключения. И хотя она не скрывала неприязни к Бутсу и Либейнону, вместе с тем не баловала вниманием и других своих спутников.
Гарри Кловицу пришла в голову удачная мысль: в свободные от гребли часы немного развеять скуку с помощью французской колоды из аварийного запаса. Все члены команды проголосовали за покер, кроме девушки, которая не умела играть и не желала учиться.
Играли в обычный покер втемную с одним сносом. Ставки, естественно, были воображаемыми — на что хватало фантазии. Тысячи долларов, машины, недвижимость, трепетные кинозвезды, а также жены и невесты становились призрачными трофеями вымышленных розыгрышей.
Томас и я неторопливо дошли до реки Нервион, до подвесного моста. Мучительные воспоминания о прошлом с каждым мгновением овладевали моим другом все сильнее, и он уже почти не замечал милые сердцу пейзажи, которые не видел много лет. Мы подождали, пока кабина фуникулера пристанет к нашему берегу, и переправились на другую сторону, в Португалете.
На шестой день продукты закончились, паника усилилась. Погода держалась хорошая, океан оставался спокойным, шесть акул были на посту. Потерпевшие кораблекрушение решили больше не грести, чтобы сберечь силы перед лицом неминуемого голода.
Напряжение между ними только усилилось, хотя до открытой вражды дело пока не доходило; атмосфера сгустилась, как перед бурей, готовой разразиться в любую минуту. Они по-прежнему играли в покер, но брались за карты с каждым разом все неохотнее, едва ли не заставляя себя следовать заведенному порядку, обязывавшему всех участвовать в коллективных мероприятиях.
Еще через три дня скверные последствия голодовки начали проявляться в полной мере, усугубив и без того нелегкие отношения. Люди почти не разговаривали, долгие дни тянулись час за часом в полном молчании.
Бутс не замедлил продемонстрировать свою животную сущность: он без конца твердил Элис, что если уж им всем суждено умереть, почему бы напоследок не позабавиться, попробовав такую сочную телку, по крайней мере ему, коли у других нет аппетита. Девушка воспринимала его разглагольствования всерьез и содрогалась от ужаса.
Однажды Бутс и Либейнон зашли слишком далеко и грянула буря. Полуденное солнце припекало вовсю, тонкая рубашка Элис, пропитавшись потом, облепила роскошные формы девушки, обрисовав ее полные груди. Бутс и Либейнон уселись перед нею и принялись мастурбировать, словно обезумевшие павианы, с неистовством, внушавшим страх. Урибе и Кловиц возмутились и попытались их остановить. Свободной рукой Бутс наставил на них пистолет и не опускал ствол даже когда он сам, а затем его прихвостень, извергли семя на спину девушки, которая свернулась клубочком на носу шлюпки и рыдала, прикрыв голову руками.
- Предыдущая
- 8/48
- Следующая
