Таверна трех обезьян - Бас Хуан - Страница 10

• Предыдущая
• 10/48
• Следующая

Несчастные кое-как продержались еще сутки, но такое существование превращалось в сплошную муку: с момента катастрофы прошло двадцать четыре дня. Томас носил пистолет за поясом, поставив его на предохранитель, но со взведенным курком и досланным патроном: он ни на грош не доверял чернокожему.

Элис могла скоро умереть, если немедленно не поест. Урибе без труда читал сокровенные мысли Мариона: пришел черед девушки. Но такое решение, естественным образом вытекавшее из предсмертного состояния медсестры, явилось непосильным бременем для Томаса.

Он предложил разыграть в покер, кому из троих придется пожертвовать собой ради остальных. Пистолет за поясом не допускал возражений.

Они усадили Элис, прислонив ее спиной к борту, чтобы она могла следить за партией. Девушка не знала правил игры, поэтому Томас собирался сдать каждому по пять карт в открытую, проигрывал тот, кто получал самую слабую комбинацию. Он оставил в колоде всего двадцать карт — тузы, короли, дамы, валеты и десятки.

Мой друг признался мне, что никогда в жизни он не испытывал такой тревоги и напряжения, чем тогда, в тот самый миг, когда по одной сдавал карты на три руки, выкладывая их на расстеленный брезент. Справа от него находилась Элис, слева Марион.

Томас перетасовал колоду и начал сдачу: туза — Элис, короля — Мариону, другого короля — себе. Вторая карта: десятку — Элис, еще десятку — Мариону, даму — себе. Третья карта: туза — Элис: пара тузов, валета — Мариону, дамусебе: пара дам. Четвертая карта: десятку — Элис: две пары, туза — Мариону: хорошие шансы образовать стрит, короля — себе: две пары, уступающие по достоинству двум парам Элис…

Сдача пятой карты стоила Томасу немалых усилий, у него затряслись руки, он боялся выронить колоду… Элис получила валета, оставшись с двумя парами тузов и десяток. Пятая карта Мариону…

Если выпадет дама — он выиграл, если любая другая — проиграл: пришла дама, достроив стрит. В проигрыше останется теперь или Элис, или он сам… Кровь застучала в висках, когда он взглянул на свою последнюю карту: третий король — фулл. Элис проиграла… Девушка тоненько заскулила, когда ей это растолковали… Томас вынул оружие и снял его с предохранителя, мечтая покончить со всем этим кошмаром как можно скорее.

Возможно, причиной стал огонек гнусного торжества, загоревшийся в глазах Мариона, а, может, подсознательно он принял такое решение еще в начале игры: он отвел дуло от поникшей девичьей го-" ловки и послал пулю в лоб помощника по камбузу.

В последовавшие за тем дни Томас сумел настоять, чтобы Элис подкрепила силы кровью, разбавленной водой, но было поздно — истощение достигло необратимой стадии.

Девушка скончалась 3 августа 1943 года, на двадцать седьмые сутки с момента кораблекрушения. Перед смертью она попросила Томаса поцеловать ее в губы и перекрестила его.

Спустя неделю Томаса подобрал гидроплан британского военно-морского флота. Его нашли в шлюпке в полном одиночестве, и ни малейшего намека на то, что с ним был кто-то еще в течение долгого плавания. Спасителей удивило, что он не походил на изголодавшегося человека, но они не стали донимать его расспросами, полагая, что на земле все скоро разъяснится.

В Лондоне сержант Томас Урибе предстал перед военным судом американской морской пехоты. Он твердо стоял на своем: тридцать четыре дня он в одиночку боролся за выживание, питаясь исключительно продуктами из аварийного запаса и мясом парочки дельфинов, которых ему удалось подстрелить из пистолета. Алиби выглядело правдоподобно еще и благодаря тому, что акулы исчезли, едва показался гидроплан, как будто их и не было.

Теперь, в январе 1976 года, когда бренные останки моего друга Томаса Урибе покоятся в земле, я вспоминаю умиротворенное выражение, разгладившее его черты, когда он облегчил душу, поведав свою леденящую кровь историю хоть кому-то. Кстати, в конце у меня возникли кое-какие вопросы, но я интуитивно чувствовал, что ему не захочется отвечать на них. Еще я вспоминаю, что в «Каса Лукас» — хорошем рыбном ресторане на улице Капитана Мендисабаля, куда мы зашли пообедать — меня смутило, что он заказал мясо; вернее, меня насторожило то, в каком виде он его заказал: Томас попросил принести толстую отбивную, хорошо разогретую, но совершенно сырую внутри.

Нет, это была явно глупая затея, и еще глупее то, что я так дешево купился. Я имею в виду не только злополучный выбор именно той части страны-снявши голову, по волосам не плачут, как просто и ясно говаривал Джек-Пот, главный казначей труппы, когда ему приходилось выуживать медяки из загашника, Я апеллирую к более раннему и судьбоносному решению приехать сюда, на этот огромный континент, населенный дикарями и самыми низкопробными мошенниками, которых роднило общее происхождение: обездоленные оборванцы и висельники со всех уголков света.

В Лондоне мы тоже терпели нужду, я не отрицаю; откровенно говоря, дела шли из рук вон плохо, но мы были дома, и бедность являлась, как бы лучше выразиться, привычной, знакомой, пожалуй, даже уютной.

Так вот, я проклинаю от всего сердца день, когда Корнелий Эразм Торндайк, наш «ненаглядный» режиссер, собрал в полном составе «Постоянную Труппу Театра Духа Шекспира из Стратфорда-на-Эйвоне» в «Бешеной зеленой собаке», том самом вонючем кабаке, где нас еще поили в кредит… иногда, а точнее, в те моменты, когда хозяина, Перри Грушу, валила с ног можжевеловая водка из собственных запасов, и за стойкой распоряжалась его жена, Глупышка Агнес, чьи плотские желания частенько удовлетворял Джимми Моденкрасс, наш второй герой-любовник; кстати я, Персиваль Бэкфайр, выступаю, вернее, выступал в амплуа первого… Пока красавчик Джимми ублажал трактирщицу — а Джимми Моденкрасс, по слухам, был удальцом — мы изрядно нагрузились и разомлели, прикончив в мгновение ока несколько бутылок рома «Веселый моряк», а потому нам вовсе не показалось нелепым совершено безрассудное в сущности предложение свихнувшегося Корнелия: всем театром переехать в края, которые он считал землей обетованной, где текут молочные реки, и подарить наше бессмертное искусство душам, свободным от предрассудков — гражданам Соединенных Штатов Америки… Если жив он, пусть Бог воздаст ему по заслугам и покарает более сурово, чем даже в день светопредставления.

Одиннадцатого марта 1878 года, когда истек срок оскорбительного карантина, которому подверглась целиком вся труппа, мы ступили, наконец, на «землю свободы». Теперь мы могли отправиться в турне, которое дало бы нам средний, зато стабильный доход, представляя «Гамлета» и «Короля Лира» или шотландскую пьесу (по общему мнению, произносить вслух название сей пьесы не следовало, ибо это сулило ужаснейшие бедствия; нам и так предстояло множество раз мямлить его) на сцене второразрядных театров в Вашингтоне, Бостоне, Балтиморе или Филадельфии, в городах, где, по утверждению людей сведущих, просвещение принесло первые скудные плоды, и невежество уже не было столь удручающим, как дремучее варварство, царившее на территории, составлявшей две трети, если не более, Соединенных Штатов. Но нет, Корнелий Эразм Торндайк горел желанием двинуться прямо на восток и с помощью вдохновенных проповедей убеждал нас направить стопы наши именно в этом направлении. Он вещал:

— Нет сомнений, что там обитают души невинные, которых не коснулось тлетворное веяние цивилизации… люди простые, которых повергнет в восторженный трепет наше воплощение на сцене бессмертного искусства… в миг духовного катарсиса они зарыдают, ибо светоч совершенной поэзии великого Билла просветлит их разум, пробудив в них любовь и тягу к красоте, — тут Корнелий эффектным движением сорвал с себя шляпу, метнул в стену пустую бутылку, которую держал в другой руке, и возвысил голос. — Наконец, друзья мои, это идеальная публика для «Духа Шекспира из Стратфорда», созданная словно в ответ на наши молитвы. Ее святое предназначение увенчать нас немеркнущей славой, которую мы столь давно и заслуженно ждем.

• Предыдущая
• 10/48
• Следующая