Зеленоглазое чудовище. Венок для Риверы - Марш Найо - Страница 84

Алмазные серьги, которые он поднес Маурин в качестве подарка к помолвке, по-прежнему лежали в бежевой коробочке. Эндрю открыл ее. Серьги слабо поигрывали отблесками. Подобно почти полностью потускневшим фотографиям, стал всплывать образ Маурин: и когда он дарил их, и буквально перед вечеринкой у Билла Стентона, когда она именно их выбрала, чтобы легче найти путь к примирению.

Я люблю тебя теперь даже больше, чем когда мы только поженились. Ты самый покладистый человек в мире, тебя так легко любить.

Миссис Тэтчер… Розмари… Она любила тебя. Безумие сомневаться в этом хоть на мгновение. Надежда вернулась, дикая, разрушительная надежда, которая, если бы и оправдалась, не принесла бы ничего, кроме отчаяния.

Он щупал одну серьгу, автоматически пробуя вынуть ее из подкладки. Она зацепилась. Он потянул посильнее, и вся верхняя часть обшивки выдернулась вместе с ней. Внизу лежал свернутый кусок газеты. Он вынул его и развернул. Там была фотография, аккуратно вырезанная из какого-то бульварного листка, что-то связанное с уличным происшествием. Довольно неясная фигура женщины со светлыми волосами, которую либо поддерживает, либо забирает полицейский. Три крошечные собаки, прыгающие вокруг них. Одна из собак, казалось, вцепилась зубами и повисла на штанине полицейского. Заголовок внизу под картинкой гласил:

«Собака кусает копа. Три чихуахуа, принадлежащие мисс Ровена Ла Марш, 215 Вест, Шестьдесят первая улица, свирепо набросились на копа, который пришел к их хозяйке на помощь, когда та упала в Центральном парке Веста. Мисс Ла Марш была отправлена в Белевью на обследование. А куда трех чихуахуа — к собачьему психиатру?»

Эндрю тупо смотрел на фотографию. Зачем, спрашивается, Маурин вырезала это и спрятала в коробочку с серьгами?

Ровена Ла Марш, 215 Вест, Шестьдесят первая улица.

Он услышал, как Нед вышел из кухни, и засунул фотографию в карман. Нед снова непринужденно улыбался.

— Черт, незадача. Потолок забрызган кофе. Я почищу позже. — Он сел на кушетку рядом с Эндрю. — Дрю, прости, пожалуйста. Мне очень жаль. Что ты собираешься делать?

Пойти к лейтенанту Муни? Сказать, что Нед подстроил грабеж и взял драгоценности? То, что раньше казалось решением, теперь совершенно не подходило.

— Когда придет лейтенант, — сказал Эндрю, — ты ничего не знаешь.

— О’кей. — Нед посмотрел на драгоценности. — А это?

— Я возьму их. Позже, если придется, избавлюсь от них.

Эндрю взглянул на часы. Два часа. Два часа до встречи с лейтенантом Муни. Ровена Ла Марш. Эта женщина должна иметь какое-то отношение к Маурин. А к ее смерти? Это был выстрел наугад, но какие у него еще ходы? 215 Вест, Шестьдесят первая улица.

Он положил драгоценности в карман и поднялся.

Нед спросил:

— Ты уходишь?

— Ухожу. Я заберу шкатулку. Выброшу где-нибудь.

Эндрю подошел к столу и запихнул разбитую шкатулку в бумажный пакет. Нед пошел проводить его.

— Дрю, я знаю, как ты себя чувствуешь. Плохо, да? Я имею в виду, пусть даже Маурин и была грязной маленькой шлюхой, но…

Эндрю не мог снова обсуждать Маурин с Недом — не сейчас. Он сказал:

— Позвони после того, как лейтенант побывает здесь.

— Конечно, позвоню.

Выйдя из дома, Эндрю проехал через весь город до Плацы, поднялся в свою комнату и сложил вещи в сумку. У него была смутная надежда, что мать заплатит по счету, но та не позаботилась об этом. Он рассчитался и пошел по парку по направлению к Колесу Колумба. Когда Эндрю добрался до Шестьдесят первой улицы Веста, он увидел там санитарную машину, сгружающую мусор. На тротуаре стоял один полупустой ящик с отбросами. Эндрю опустил в него шкатулку и пошел дальше. Он был совершенно уверен, что ни один человек его не заметил.

Номер 215 был у старого, выложенного кирпичом дома, еще большей развалюхи, если только это возможно, чем жилище Неда. В пропахшем мочой коридоре Эндрю нашел нужный звонок. Квартира 3, Ровена Ла Марш. Он нажал на звонок, и через некоторое время, наружная дверь щелкнула; Эндрю пошел вверх по темной лестнице с викторианскими перилами красного дерева. «Нью-Йорк, — подумал он, — чудо-город Будущего». Было слышно, как вверху лают собаки, маленькие визгливые собаки, тявкающие с бешеным неистовством. Чихуахуа? Когда он добрался до двери Ровены Ла Марш и позвонил, внутри началась настоящая собачья истерия.

Дверь открыла женщина, крупная, лет пятидесяти, в мятом выцветшем голубом халате. Три чихуахуа, продолжая визжать, прыгали вокруг нее. Ее спутанные волосы были выкрашены в сверкающий платиновый цвет. Косметика и помада, наложенные довольно хаотично, создавали странный эффект совмещения, одна на другую, двух масок. Женщина, казалось, не совсем уверенно держалась на ногах, однако улыбалась широкой открытой улыбкой, выдававшей одиночество и желание пообщаться.

— Привет. — Ей приходилось перекрикивать гавканье собак. — Все нормально, дорогие, все нормально. Это друг. — Она сделала рукой неуловимый жест в их сторону, и, удивительно, собаки успокоились. — Привет, — сказала она еще раз, и приглашающая улыбка растянулась еще шире. — Давайте проходите.

И только когда она неуклюже подвинулась, пропуская его, Эндрю удостоверился, что она, не мелодраматически, но пьяна до отупения, когда начинают с маленького глоточка джина — и по нарастающей. «Мисс Ла Марш была отправлена в Белевью на обследование».

— Всегда неприятно, — сказала она, — когда собаки писают повсюду. Я не могу винить их сильно. Если бы ваша мать была законченной лентяйкой и не выводила бы вас в парк погулять, вы бы тоже писали повсюду, не так ли? Простите, у меня нечего предложить вам выпить. Не держу этого в доме. Не прикасаюсь к этому.

Они расположились в гостиной, а чихуахуа сновали у них под ногами, словно бабочки. Все здесь было розовым и голубым и, что только возможно, очень запущенным. Это было любовное гнездышко фермерской дочки 1929 года, которое не переменилось с тех пор, как был уложен краеугольный камень Радио-Сити. Ровена Ла Марш, улыбаясь, со смущенной любезностью указала рукой, с подстриженными оранжевыми ногтями на пальцах, на розовую кушетку, предложив садиться.

— Садитесь, молодой человек. Садитесь.

Осторожно она добралась до кресла и села. Эндрю устроился на кушетке, положив сумку рядом на пол. Три чихуахуа растянулись в угрожающую линию перед ним. Одна собака залаяла.

— Нет, любимые мои, — сказала Ровена Ла Марш. — Друг. Я же говорила вам. Это хороший друг.

Немедленно все три собаки запрыгнули к Эндрю на колени и, царапая его по груди своими лапами, пытались лизнуть в лицо.

— Уймитесь, — сказала Ровена Ла Марш. — Они — проклятие моей жизни. Но у всех есть право на жизнь, не так ли? — Она наклонилась вперед, близоруко щурясь на него сильно подведенными глазами, сузив их до маленьких щелочек. — Простите, — сказала она. — А я знаю вас?

— Нет, — сказал Эндрю. — Я Эндрю Джордан.

Мгновенно ее выражение переменилось, но оно менялось так много раз и с такой скоростью, что прежде чем он успевал отметить, что она почувствовала: потрясение, страх или радость, — та уже снова улыбалась своей до одури дружелюбной улыбкой.

— Вот те на, — сказала Ровена Ла Марш, — не муж ли Маурин?

— Он самый, — подтвердил Эндрю.

— Я прочитала в газетах. Ужасно. Просто ужасно. Если бы вы знали, что я почувствовала. — Две маски начали осыпаться с лица и разваливаться. Она приподняла большой зад и вытащила носовой платок, лежавший под подстилкой кресла. — Маурин. — Она начала прикладывать платок к глазам. — Бедная, бедная Маурин.

Затем она зарыдала с полным слезливым роскошеством вконец опьяневшей женщины. Чихуахуа перестали лезть Эндрю в лицо. Усевшись в ряд на его коленях, они равнодушно наблюдали за ней.

— Маурин, — всхлипывала Ровена Ла Марш. — Она была моей подругой. Моей единственной настоящей подругой во всем мире. Никогда не будет другой Маурин…

Бессвязно, всхлипывая, она рассказывала дальше. Эндрю удавалось улавливать нить повествования. Ровена Ла Марш работала швеей в ателье. Маурин была моделью в этой фирме. И Маурин, только Маурин была добра к ней. Когда она заболела, ей сделали операцию, Маурин, только Маурин приходила навестить ее в больнице. После операции она была чересчур слаба, чтобы работать. Кого это волновало? Кто регулярно приходил к ней, всегда приносил цветы и сладости? Маурин не давала ей почувствовать, что она старая, всеми забытая женщина, оставшаяся за бортом жизни. Маурин, ничего не получая…