Заговорщики (книга 2) - Шпанов Николай Николаевич "К. Краспинк" - Страница 22

• Предыдущая
• 22/140
• Следующая

Однако Ли Юн стал подробно расспрашивать его обо всём виденном: о действиях других лётчиков звена, эскадрильи и даже всего полка. Он особенно интересовался тем, кто, сколько и при каких обстоятельствах сбил самолётов противника.

— Такой странный народ, — как бы в оправдание своей настойчивости заметил Ли Юн, — от самих никогда не узнаешь ничего ясного: «товарищи видели, они скажут»… Я бы не решился назвать наш народ чересчур стеснительным, а тут вдруг превращаются в девиц.

— Позволяю себе думать, что у вас-то ошибок, наверно, не бывает, — не без язвительности ответил Чэн.

Ли Юн не заметил иронии или, хорошо владея собою, не подал виду, что заметил её.

— О да, я люблю порядок, — просто ответил он. И, словно взвесив ещё раз сказанное, повторил: — У меня порядок!

— А я, извините меня, наоборот, — сам не зная зачем, сказал Чэн, — не люблю слишком большого порядка.

— Это очень печально. — Ли Юн поднял брови. — Я думал, что вы, как инструктор, выработали в себе большую любовь к порядку. И, кроме того, считаю необходимым заметить: порядок никогда не бывает слишком большим. Наоборот: в любом, даже самом большом порядке всегда немного нехватает до полного.

Чэн отлично понимал правоту начштаба и знал, что сам он сказал о себе неправду: он любил порядок, умел его добиться и знал ему цену. Но Ли Юн принял его слова за чистую монету и наставительно повторил:

— Если вы не любите порядка, вам никогда не удастся достичь хороших результатов. Командир Лао Кэ и товарищ Фу Би-чен чрезвычайно требовательны в отношении порядка. Мы очень строго относимся к нашим людям. — Ли Юн пристально посмотрел на Чэна и ещё раз раздельно повторил: — Особенно товарищ Фу Би-чен.

С этими словами он взглянул на часы и, прямой и точный в движениях, пошёл к следующему экипажу.

Густая горячая тишина висела над степью. Воздух был недвижим. Но у горизонта, словно увлекаемая могучим вихрем, стена пыли вздымалась до самого неба. Она вихрилась, как от дуновения огромного вентилятора, на некоторое время повисала в воздухе и начинала медленно оседать.

Тот, кто вместе с лучами заходящего солнца поглядел бы спереди на этот извивающийся по пустыне песчаный вихрь, увидел бы в его центре мчащийся с большой скоростью автомобиль. Вихрь измельчённого в тончайшую пудру песка тянулся за ним шлейфом в несколько километров. Автомобиль летел к повисшему над горизонтом солнцу.

Лучи солнца ударяли прямо в ветровое стекло автомобиля. Водитель и сидевший рядом с ним адъютант опустили синие щитки.

Адъютант полуобернулся к заднему сиденью. Темносиний блик от щитка лежал на нижней части смуглого лица Соднома-Дорчжи. Хорошо видимыми остались только маленький, с горбинкой нос, широкие блестящие скулы и высокий лоб с упавшей на него прядью чёрных волос. Небольшие, глубоко запавшие, с узким разрезом глаза Соднома-Дорчжи были устремлены вперёд, мимо головы адъютанта.

Коренастый, с широкими плечами и высокой грудью, с глубоко засунутыми в карманы пыльника мускулистыми руками Содном-Дорчжи в течение нескольких часов не сделал иного движения, кроме необходимого для закуривания папиросы. Закурив, он держал её во рту до тех пор, пока не начинал тлеть картон.

Содном-Дорчжи ни разу не посмотрел на сидевшего по левую руку от него человека. То был ничем не приметный монгол с плоским рябым лицом. Осыпь рябин была так густа, что от набившейся в них пыли лицо стало совершенно серым. Монгол сидел, откинувшись на подушку, полуприкрыв глаза. Тонкие, почти чёрные от загара кисти его рук были зажаты между коленями.

Он сидел так же неподвижно, как Содном-Дорчжи. Его одежда состояла из одних рваных коротких штанов и куртки. Тело монгола было похоже на туго свитый жгут почерневших на солнце мускулов. Несколько больших ссадин, покрытых свежезапекшейся, ещё не успевшей почернеть кровью, виднелось на руках и пруди.

Шли часы. Нижним краем солнце уже почти коснулось гребёнки холмов на горизонте.

Содном-Дорчжи впервые, не поворачивая головы, бросил соседу.

— Гомбо, не провозись вы столько времени в Араджаргалантахите, мы были бы уже в Улан-Баторе.

— А если бы вы ещё немного опоздали к Араджаргалантахиту, я навсегда остался бы там, — спокойно ответил монгол.

Некоторое время снова длилось молчание. Потом Содном-Дорчжи бросил, ни к кому не обращаясь:

— Если лётчик не сядет в Ундур-Хане до захода солнца…

Содном-Дорчжи не договорил, но адъютант понял, что слова относятся к нему. Прежде чем ответить, он смерил взглядом часть солнечного диска, которой оставалось ещё спрятаться за горизонтом.

— Успеет, — сказал адъютант и, чтобы отвлечь мысли начальника, указал на промелькнувшую мимо автомобиля группу глинобитных домиков и юрт. Их западные стены были облиты густым багрянцем заката.

— Мунху-Ханый-сомон, — сказал адъютант.

Лай собак на миг прорезал ровный гул мотора.

Содном-Дорчжи не повернул головы.

Шофёр поднял синий козырёк: солнце ему уже не мешало.

— Скорей! — бросил Содном-Дорчжи.

Шофёр нажал на акселератор. Стрелка спидометра перешла за отметку «100».

Шофёр больше не сбрасывал газ на поворотах. Автомобиль угрожающе кренился, скрипели баллоны. Седоков прижимало то к одной, то к другой стороне кабины Содном-Дорчжи не менял позы.

Дорогу перерезал заболоченный рукав Хэрлэнгола. Шины прошуршали по воде. Брызги, как рикошетирующие пули, наискось ударили по стёклам, сбивая пыль. Автомобиль взлетел на пригорок. Это была последняя гряда пологих холмов перед спуском в долину Ундур-Хане.

Дорога пошла неглубокою балкой, тесной и извилистой. Шофёр сбросил газ и через минуту остановил автомобиль: поперёк пути медленным потоком двигалось овечье стадо. Большая его часть скрывалась за завесой пыли, из-за которой доносился только многоголосый шум.

Давать сигналы было бесполезно.

Шофёр растерянно оглянулся.

— Поезжай, — сказал Содном-Дорчжи.

Автомобиль медленно тронулся, раздвигая стадо. Ближайшие к автомобилю овцы заметались, но со всех сторон их сжимала плотная масса животных. Они давили друг друга с такой силой, что некоторые овцы взбирались на спины соседей и бежали по ним. Одинокий верблюд, неизвестно как затесавшийся в стадо, задрал голову и, высоко поднимая ноги, пытался проложить себе путь в месиве блеющих овец.

• Предыдущая
• 22/140
• Следующая