Неприкасаемые (другой перевод) - Буало-Нарсежак Пьер Том - Страница 12

Я не даю Вам ни минуты покоя. Простите меня. Мне пришла в голову мысль, которая очень меня мучает. Совершенно очевидно, что в «суперетке» от меня пользы мало. Я вижу, что мадам Седийо переведена сюда не случайно. То и дело я замечаю ее за своей спиной. И мне кажется, будто она все за мной подмечает, будто ей вменено в обязанность докладывать обо мне. Так что я нет-нет да и задумаюсь, а не доверил ли мсье Дидисхайм мне этот пост исключительно для того, чтобы сделать Вам приятное? Не оказывается ли мне таким путем своего рода вспомоществование? Не бывает ли у мсье Дидисхайма и мадам Седийо тайных разговоров обо мне, когда она говорит: «Это мертвый груз. Он никогда и ничем не будет нам полезен», а он отвечает: «В известном смысле мне его навязали. Потерпим!»

Вполне возможно, что я неверно истолковываю некоторые взгляды, некоторые ситуации. Хорошо бы я ошибался. Но, будучи человеком честным, хочу Вас предупредить. Вы взяли на себя труд, поручившись за меня, и Вашего разочарования я не переживу. Уж лучше мне отказаться от места. Так что действуйте напрямик. Если случайно, в разговоре, мсье Дидисхайм выскажет Вам претензии на мой счет, предупредите меня. Я люблю, чтобы все было ясно.

Вероятно, я усложняю дело. Я прекрасно вижу, что должного контакта с персоналом у меня нет. Может быть, оттого у меня и возникает ощущение изолированности, затаенной враждебности вокруг. Но что поделаешь? Как могу я изменить это? Некоторые люди умеют держаться с эдакой сердечностью, на которую я неспособен. Мне бы очень хотелось быть веселым и открытым, но это не в моей натуре. А раз я сдержан, то, естественно, вызываю недоверие — это я прекрасно сознаю. Кассирши со мной любезны — не более. Правда, у них и времени нет на болтовню. Целый день перед ними, словно неиссякаемый поток, с гулом течет разноликая толпа и волна за волной появляются покупки — пакеты, бутылки, фрукты, флаконы, банки. Левой рукой кассирши продвигают товары по узкой ленте, а правой с немыслимой скоростью стучат по клавишам кассового аппарата. Сдача и пластиковый пакет каждому клиенту. Следующий!

Но я же не могу сказать им: «Вы выполняете непосильную работу». Не для того я здесь. Да и потом, не я в ответе за подобную систему. Но мне страшно жаль нас всех — вот почему мне так хочется приносить пользу. Однако напрасно я стараюсь. Все делаю невпопад. Вчера я расставлял на видном месте бутылки с маслом (товар, который мы особо предлагаем вниманию публики). Какая-то молодая женщина спрашивает, где стоят варенья. Я из вежливости сопровождаю ее. Тут же возникает вездесущая мадам Седийо. «Пусть ищут сами, — говорит она. — Это увеличивает оборот».

Короче говоря, любезность, сочувствие, услужливость запрещены. Так чего же удивляться, если вокруг я встречаю лишь безразличие или холодность? В какой-то мере меня это успокаивает. И все же торговля без продавца никогда не перестанет быть для меня загадкой. Правда, мало-помалу я привыкаю. Ведь я работаю тут уже три недели! Не бойтесь, дорогой друг, заговорить обо мне с мсье Дидисхаймом, если такая возможность представится. Пусть лучше меня выгонят, но только не держат из милости.

Не зря я волновался. Я потрясен. Короче говоря: я нашел у себя в ящике анонимное письмо. Как раз когда пришел домой готовить ужин. К счастью, Элен сейчас возвращается поздно. В противном случае именно она наткнулась бы на этот кошмар. О, текст совсем несложный: «Первое предупреждение». Написано заглавными буквами. И все. Но этого вполне достаточно. Я тотчас понял, откуда последовал удар. Наверняка это кто-то из моего окружения. Иными словами, кто-то из магазина. Прав я был, когда подозревал, что они на меня злятся. Брошено письмо на улице Литтре, то есть очень далеко от магазина, чтобы сбить меня с толку. Но Вы, конечно, понимаете, что меня не так легко провести. Со вчерашнего дня я пытаюсь разгадать эту загадку. За что мне угрожают — ведь речь идет об угрозе, не правда ли? Неприятностей я никому не причинял. Ну, пусть меня не любят! Но чтобы со мной желали разделаться! И вот я ломаю голову. Ищу. Почему «Первое предупреждение»? Значит, будет и последнее? А что потом?.. Полная бессмыслица. Нет сомнения, что мадам Седийо — препротивная тварь, но я не представляю ее себе в роли ворона. Да и остальных тоже. К тому же стиль совсем не их. Они способны скорее на оскорбления. А тут сухие, словно приговор, слова.

Но если автор письма не имеет отношения к магазину, кто же он? Простите, что досаждаю Вам этой историей, но я не могу не поделиться. Может быть, Вы мне что-нибудь посоветуете? Я перебрал все гипотезы. Я даже подумал, уж не… Но кто помнит обо мне через десять лет? На какую-то минуту меня смутил почтовый штемпель. Улица Литтре — в двух шагах от вокзала Монпарнас. Вокзала западных направлений. Вокзала, куда прибывают пассажиры из Ренна! Но опять же — через десять лет! Если бы кто-то хотел как-нибудь проявиться, он сделал бы это через месяц-два после моего поспешного отъезда. Нет! «Первое предупреждение» заставляет думать о насилии, мысль о котором только начинает созревать в чьей-то голове, иначе говоря, кто-то совсем недавно решил за меня взяться. А «недавно» совпадает только с началом моей работы в магазине. Так что я вернулся к первым своим предположениям, которые тем не менее кажутся мне абсурдными.

Вы даже не представляете себе, в какое отчаяние повергает меня эта история. Я словно коснулся тупой, затаенной, ползучей злобы, которую я наблюдал уже в среде литераторов; правда, тогда меня их злоба не касалась, ибо я был слишком ничтожной для них фигурой. А теперь, вероятно, я кому-то мешаю. Я — мешаю! Я, который так хотел затеряться в стаде! Может быть, мое место было обещано другому? И я, сам того не ведая, кого-то отпихнул? Должность — это ведь тот же спасательный круг. И очевидно, нужно биться насмерть, чтобы завладеть им! Запрещенных приемов тут нет. Представляете себе, в каком состоянии духа иду я на работу? Я с трудом решаюсь заговорить с ними.

Мадам Седийо не выглядит смущенной. Как всегда, она держится чуть отчужденно, чуть-чуть этакой «школьной учительницей». «Из-за дождей овощи поднялись в цене, — говорит она мне. — Так что увеличится спрос на консервированный горошек, на консервированные салаты. Будьте во всеоружии». А я все смотрю на нее, вглядываюсь в ее лицо — гладкое словно стена, на которой написано: «Расклейка афиш запрещена». Замечает ли она мое смятение? А остальные? Может быть, они смеются надо мной, когда собираются все вместе в гардеробе? «Видала его рожу? Погоди, у него еще желчь разольется».

Я слоняюсь между моим кабинетом и торговым залом, не в силах сосредоточиться. Заложив руки за спину, прохаживаюсь вдоль «линий» (так называются ряды стеллажей). Не правда ли, плакать хочется, глядя на вконец разбитого человека, который вышагивает среди пирамид съестного, в то время как из громкоговорителя льется томная музыка? Иду вдоль «замороженных продуктов». И думаю: «Первое предупреждение» — это ведь напоминает мужественный акт, что-то вроде вызова на дуэль! Возвращаюсь к духам и думаю: «А если будет второе предупреждение, должен я рассказать обо всем Элен?» Сворачиваю в сторону изделий из теста и мясной гастрономии. «А может быть, это шутка? Просто кто-то хочет меня разыграть? Так как сразу раскусил, что я не боец». Обход манежа подходит к концу. И вот я у касс. Аппараты подсчитывают дебет. Тележки стадом сгрудились у входа. Никто, кажется, не обращает на меня ни малейшего внимания.

Время идет, и груз, давящий мне на сердце, становится легче. Я начинаю вдумываться в ситуацию. Ну что в конце-то концов может со мной случиться? И я снова отправляюсь в обход манежа. Попытаются лишить меня места? Невозможно. Я под надежной защитой законов о труде. Без работы ты затерян в некой необитаемой стране. Но если ты получаешь жалованье, ты в безопасности. Так что теперь я жду — кто же намеревается меня спихнуть. И злюсь на себя за чрезмерную ранимость. И вспоминаю изречение Ланглуа: «Жизнь — это мозговая кость. Ее не надо грызть, ее надо сосать». А я только и делаю, что ломаю себе зубы. Клянусь Вам, оставаться верным себе, принципам, которые ты для себя избрал, — мучительно трудно. Когда отказываешься сдаться, как Вы это называете, «на милость божию», когда плывешь против течения, когда приходится в себе самом отыскивать силы, чтобы выстоять, — ох, дорогой мой друг, да будет дозволено мне время от времени проявлять малодушие и признаваться в том Вам.