Филимон и Антихрист - Дроздов Иван Владимирович - Страница 42

• Предыдущая
• 42/70
• Следующая

— Вы у неё спросите. Пусть сама выбирает.

Галкин погрустнел; не хотел отпускать Ольгу, но знал: Ольга от него уйдет.

— В науку вернуться не хотите? — спросил директор у Галкина. — Расчёты по фильерам хотел вам поручить.

Галкин пожал плечами, смутился. Он вошёл в роль начальника, и ему казалось нелепым вновь залезать в шкуру рядового сотрудника. Филимонов же предлагал искренне, он ради дела готов был забыть недавнюю обиду.

— Ладно, — улыбнулся Филимонов. — Проблема импульсатора тебя, я вижу, так же интересует, как зайца велосипед. Ты родился командиром и теперь вошёл во вкус. Сегодня получишь приказ о реорганизации производственной службы. Её теперь надо ладить под импульсатор.

Филимонов с первого дня работы в роли директора решил беречь время, до предела сжимать совещания, собрания, стихийно возникающие разговоры.

— А теперь прошу вас, как старых боевых соратников, помочь мне составить план работ по созданию семейства импульсаторов. Заметьте: не одного, а многих импульсаторов, целого семейства. Нужна новая структура института.

Вынул из кармана блокнот, стал писать: сектор фильер, приборная группа, сектор побочных эффектов.

— Жду ваших предложений.

Галкин заметил:

— Производственному сектору потребуется опытно-экспериментальный завод.

— Верно! Сразу же заложил его в финансовые планы.

— Куй железо, пока горячо! — оживился Галкин. — Сейчас-то, по горячим следам, вам всё утвердят.

Ольга заметила:

— Это хорошо, что побочные эффекты выделяете в особый сектор. Конечно, из меня руководитель плохой, но структуру сектора могла бы разработать.

Филимонов смотрел на неё серьёзно. Наклонился к девушке:

— Помнится, вы докторскую писали. Возьмите меня в руководители и даю вам месяц сроку. И повёл Ольгу к себе на этаж.

На следующий день после обеда директор спустился на четвёртый этаж, в правое крыло, где размещалась лаборатория тегоюизмерительных приборов во главе с доктором технических наук Таран-Зайченко. Здесь было много подразделений: два цеха по изготовлению опытных экспериментальных приборов, мастерские с большим количеством рабочих.

Поражало обилие приборов электронных, оптических и каких-то иных устройств и машин. Они стояли здесь в комнатах и даже в коридорах; многие — с эмблемами зарубежных фирм; другие ещё находились в ящиках, в заводской упаковке. «А мне не давали простейшую счётную машинку», — думал Филимонов, разглядывая аппараты, приобретавшиеся за золото у капиталистов. Вспомнил ходившие по институту рассказы — почти легенды — о способностях Тарана-Зайченко «пробивать тараном то, что ему было нужно». А нужно ли было ему всё это?

Филимонов зашёл в самую большую комнату, — здесь размещались рабочие места для двенадцати научных сотрудников, — прошёл к столу и стал звонить по запискам.

Положил трубку — рядом мужчина стоит. Невысокий, с орденской колодкой на груди, с усами вразлёт — на кота похож.

— Я начальник мастерской Кучеренко Андрей Сергеевич. Чем обязаны, Николай Авдеевич? Буранов у нас сроду не бывал — потому несколько обескуражены.

— Колодка орденская у вас — как у маршала.

— А-а, да, чтобы птенчики не заклевали. Чуть наскочат — я грудь вперёд — фронтовик, мол, не троньте! Ну и того — не трогают!

— Кого вы так… птенчиками кличете?

— А их вон, молодёжь! — сказал тихо, так, чтобы присутствующие в комнате не слышали. Впрочем, молодые люди разбились по углам и праздно беседовали. Их не смутил и директор, видимо, его никто не знал.

— С молодёжью не в ладах? Конфликт поколений?

— Молодёжь люблю, на неё вся надежда, но эти… — Кучеренко склонился к уху директора, — сынки маменькины, по записочкам приняты. Все они без понятия, иные так и без образования. А гонору, гонору… Да вы посмотрите. Вон видите: с ракетками три субчика пришли. Играли. Притомились малость, отдыхать будут.

В комнату, шумно разговаривая и ни на кого не обращая внимания, вошли три молодых сотрудника. У двоих через плечо большие сумки со словами: «Цинциннати» и «Виннипег». Из сумок теннисные ракетки торчат. Бросили сумки в угол, к столу подошли. Один на угол присел, другой — на стул, третий к подоконнику привалился. И в позах, и в каждом жесте — непогрешимость исключительных особ, неудовлетворённость людей, имеющих права на внимание и не получающих его.

В их святом негодовании, в нежелании кого-либо видеть, с кем-либо считаться было что-то от библейского величия и ангельской непорочности. Они даже не взглянули в сторону стола заведующего, не ответили на приветствие двух женщин, пришедших с сумками, полными продуктов.

— У вас обеденный перерыв? — спросил Филимонов своего собеседника.

— Обед час назад кончился. Ох, Николай Авдеевич! Да у нас тут и в любое время никого не увидите. Птенчики играют, женщины по магазинам ходят — вольница! Запорожская Сечь!

— Совсем молодые ребята.

— Сынки-доченьки, зятьки-племяннички. Зяблик их как из мешка сыплет. Месяца такого не пройдёт, чтобы двух-трёх детишечек нам не подкинул. Знакомства у него обширные. А и других Зябликов в институте немало, поменьше калибром. Зачнут тебе своячка вталкивать — не отбояришься! Нет, не против я молодых! Наоборот — за! Молодёжь — задор, страсть, двигатель прогресса, но не эта золотая плесень!

— А заведующий? Куда он-то смотрит?

— Заведующий, он что ж — Таран-Зайченко. Больше Зайченко, чем таран. Да и то сказать: как устоишь против Зяблика? Он это, Зяблик, кадры натаскивает.

Филимонов позвал через всю комнату:

— Товарищи! Идите-ка сюда, пожалуйста!

Повернулись игроки на голос, но трогаться с места не торопились. Сидевший на углу стола слева повернулся к Филимонову. Нехотя тронулись.

— Слушаем вас, — проговорил один из них вяло, с кривой иронической усмешкой.

— Вы меня не знаете? — спросил Филимонов.

— Видели, — пожал один плечами.

— Я директор института Филимонов Николай Авдеевич.

— Академик Буранов у нас директор, — сказал один запальчиво.

Фронтовик шепнул Филимонову: «Знает, подлец, а куражится».

Филимонов не удивился. Подвинул стул фронтовику, пригласил сесть. И ребят попросил принести для себя стулья. И, когда они сели, продолжал:

— Давайте знакомиться.

Спесь на лицах поубавилась, но крепко усвоенного чувства превосходства над людьми не теряли. В глазах прочно держалось высокомерное пренебрежение.

— Вы только сейчас пришли на работу?

Спокойствие рухнуло, глаза забегали.

— Да, сейчас. Мы были в библиотеке. Я был в библиотеке. Они — не знаю.

— Я тоже работал в библиотеке.

— И я.

Слепой мог увидеть: ребята врут. Они уже не смотрели в глаза директора, на щеках пылал румянец. «Стыд не потеряли», — думал Филимонов.

— Хорошо. Какую же литературу там брали, — вот вы, например?.. Ну, ладно, вижу — солгали. Наперед знайте: ложь — оружие слабых. Меня сейчас занимает ваша судьба; институт, как вы, наверное, слышали, меняет профиль, и тематика вашей лаборатории передаётся в уральский центр.

— Мы люди столичные. Будем жить в Москве.

— А как же наука? Вы ведь, верно, избрали тему и преданы ей?

Ребята переглянулись, на лицах гуляла циничная улыбка. Один из стоявших сзади выдвинулся вперёд, с раздражением заговорил:

— Товарищ директор! Зачем высокие слова: «наука», «преданы теме», — да кто тут в нашей лаборатории служит науке? Да у нас и завлаб-то не скажет вам, чем мы тут занимаемся. А вы, если профиль меняете, подумайте и о нас. Мы тоже хотим жить.

— Хотите жить. Но кто вам сказал, что жить можно только в нашем институте?

Кивнул фронтовику:

— Пойдёмте ко мне.

По дороге Кучеренко развивал свои мысли:

— Вот таких институтов в Москве больше тысячи: кормушки для бездельников, пенсии с молодых, почти юных лет. Здесь он гнездится, новый класс эксплуататоров, мафия паразитов, детище государственной управляющей камарильи. Если в среднем в институте копошится пятьсот человек, то и выйдет полмиллиона научных сотрудников, а с семьями — полтора-два миллиона! И только в одной Москве, только в научно-исследовательских институтах. А прибавьте институты учебные, да есть конторы, министерства, театры, редакции.

• Предыдущая
• 42/70
• Следующая