Домик у пролива - Шпанов Николай Николаевич "К. Краспинк" - Страница 12
- Предыдущая
- 12/38
- Следующая
Но даже в человеческом потоке, протекавшем сейчас перед Ласкиным, можно было отличить обломки жизни ещё более убогие, нежели это тёмное месиво истомлённых трудом и лишениями теней жизни. То были профессиональные калеки-нищие. Хромые, размахивая обнажёнными культями, совершали уродливые скачки на примитивных костылях. Безрукие раздвигали толпу плечами, из которых торчали розовые хрящи суставов. Слепцы брели за поводырями, чьи спины и лица были изъязвлены кровоточащими ранами. Гной и струпья оставались открытыми — они выставлялись напоказ. Это была реклама. Взывающие к состраданию раны были средством существования для их обладателя и источником наживы для его «хозяина». Да, да, и у этой гнилушки, плывущей среди страшного потока бедствий, имелся хозяин, эксплуататор — все тот же господин Ляо, владелец этого страшного квартала. Крайняя степень отчаяния низводила безработных на положение животных, над которыми трудилась целая корпорация специалистов по увечьям. Лишившись ноги или руки, чернорабочий шёл к врачам господина Ляо. Под обязательство отдавать хозяину, то есть тому же господину Ляо, половину собранной лепты, хирурги-специалисты превращали увечья в отвратительное зрелище напоказ сердобольным людям. Загнанный судьбою землекоп, лишившись правой руки, соглашался на то, чтобы специалисты господина Ляо ампутировали ему и левую. Нищий без обеих рук представлял собою лучший источник дохода, нежели однорукий, — такие уж не были диковиной! Особо желанными объектами для врачей Ляо были обожжённые. Если ожог был так удачен, что не только обезображивал лицо страдальца, но ещё лишал его глаз, это было отлично. Его веки можно было вывернуть и, смазывая разъедающей жидкостью, заставить слезиться кровавыми слезами; вместо рта ему можно было сделать оскаленную пасть. В ней были видны гноящиеся десны и распухший язык. Такому нищему прохожие кидали столько медяков, что и половины их господину Ляо хватило бы на парочку хороших сигарет. А ведь он, говорят, курил только лучшее, что имелось на мировом рынке.
Над печальной чередой бредущих людей висела тяжкая мгла, это был все тот же чад все того же бобового масла. Его вонь, смешавшись с острым запахом чеснока, пота и отхожих мест, ударила в нос так, что даже попривыкший уже Ласкин замотал головой. Ничуть не легче было под крышей полутёмной харчевни, куда прачка повелительно втолкал Ласкина.
Ласкин попросил только чаю. А прачка наслаждался. Причмокивая, шипя от удовольствия, он навивал на палочки длинные шнуры лапши я набивал их за щеку. После лапши ему подали креветок. За креветками последовала испускающая острые пары смесь из морской капусты и трепангов.
Ласкин с раздражением следил за тем, как китаец насыщается. Казалось, конца-краю не будет блюдам. Наконец, не выдержав, Ласкин спросил:
— Нам не пора? — и показал на часы.
Прачка громко рыгнул. Раз, другой. Искоса оглядев харчевню, он убедился в том, что слежки нет. Молча расплатился и так же молча, уверенный в том, что с Ласкиным не о чём говорить и что русский поспешно пойдёт за ним, не оглядываясь, вышел из харчевни.
Там, где кончался ряд харчевен и лавок, они свернули в тёмный проулок. Стены домов сошлись тут так тесно, что два человека едва могли разойтись. Было почти совершенно темно. Чуть слышно ступая на железные ступени, прачка стал уверенно подниматься по лестнице, проложенной снаружи стены дома. Ласкин едва поспевал за ним. Ступеньки были узки и скользки. Ласкин мысленно представил себе, как трудно было бы удержаться на них, если бы кто-нибудь толкнул его. Миновав два этажа, вошли в дом. В чёрном, как сама чернота, колодце, ориентируясь только по звуку шагов впереди, Ласкин с трудом поднялся ещё да один этаж. Этот недолгий подъем утомил его, как горное восхождение. Все пять органов чувств были бессильны ему помочь. Он мог только догадываться, что находится в просторном коридоре. Он шёл осторожно, выставив вперёд руки. Вокруг слышалось шуршание многочисленных шагов. Щеки ощущали иногда чьё-то дыхание. Но никто на него не натыкался. Это до жути смахивало на то, что вокруг снуют летучие мыши. Но Ласкин знал: это люди. Он только удивлялся тому, что они так уверенно двигаются во тьме.
Внезапно в лицо ему ударил ослепительный свет. Сверкнул и тут же погас. Ласкин растерянно остановился. Неподалёку он услышал голос своего проводника. Тот что-то произнёс по-китайски. Очень коротко в негромко. Ещё тише, по-видимому из-за затворенной двери, прозвучал ответ.
— Джангуйды здесь нет, — сказал проводник, и Ласкин понял: эти слова предназначены ему, речь идёт о господине Ляо.
Они снова спускались по тёмным лестницам, пока под ногами не оказалась скользкая, залитая помоями земля. Высоко над головой Ласкин на миг увидел ласковую чернь ночного неба и несколько робко мигнувших звёзд. Видно, там прояснело.
Не давая ему опомниться, проводник подтолкнул Ласкина к новей двери. И снова — непроглядная темень бесконечного коридора. Вот они спугнули кого-то. Человек побежал перед ними. Его шуршащие шаги замерли вдали. То ли он убежал, то ли остановился впереди и поджидал их, — Ласкин ничего не видел. Прачка отрывисто крикнул. Ровно настолько громко, чтобы кто-то невидимый мог его слышать. И скоро Ласкин почувствовал, — не увидел, а только угадал, — что убежавший вперёд пропустил их перед собой и вернулся на свой пост у дверей.
Скоро прачка остановился и постучал. Опять отрывистый пароль, и они прошли мимо нового сторожа. Этот, видимо, был уже не так начеку. Ласкин угадал это по мигнувшему в темноте красному глазку трубки. Только этот крошечный огонёк, затлевший при затяжке, и снова темнота.
Ещё несколько десятков шагов. В щель из-под двери стал заметён свет. Они вошли в подвал, освещённый керосиновой коптилкой и разгороженный надвое переборкой из нестроганных досок. Стены были глухи. Ни окна, ни отдушины. Настоящий каменный мешок. Могила, где можно похоронить любые дела и откуда наружу не вылетят никакие вопли.
В одной половине стоял стол. Простой, дощатый, до глянцевой черноты отполированный человеческими прикосновениями. Окутанные густыми клубами дыма игроки тесно окружили банкомёта. В полном молчании, с азартом, походившим на ожесточение, они выкидывали карты. Слышалось шлёпанье по столу узких ленточек китайских карт. Стопка кредиток посреди стола быстро нарастала и ещё быстрее расхватывалась после каждого круга игры.
- Предыдущая
- 12/38
- Следующая
