Дело Ансена - Шпанов Николай Николаевич "К. Краспинк" - Страница 23

• Предыдущая
• 23/28
• Следующая

Пока фогт и Кручинин беседовали в своём уединении, врач, осмотрев Хеккерта, заявил, что опасности для жизни нет. Сделав профилактическое вспрыскивание, он переменил повязку и сказал, что утром извлечёт застрявшую в левом боку Хеккерта пулю.

И вдруг все вздрогнули от смеха, которым огласилась гостиная. Оказалось, что смеётся пастор.

— Простите, — сказал он, несколько смутившись. — Не мог сдержать радости. Он будет жить! Это хорошо, очень хорошо! Хвала всевышнему и неизречённой мудрости его! — Пастор подошёл к врачу и несколько раз потряс ему руку.

Это было сказано и сделано с такой заразительной весёлостью и простотой, что все улыбнулись, всем стало легче…

Как раз в это время вернулась и Рагна. Она привела аптекаря. Но, к счастью, ему уже нечего было делать около больного.

Грачик все ещё не мог понять, почему Кручинин держит фогта в неведении и не расскажет ему, кто истинный убийца шкипера. Когда же наконец он намерен навести власти на правильный след и избавить их от поисков ни в чём не повинного Оле?

— Кстати, нам так и не удалось найти след Ансена. Парень исчез. Боюсь, что он перешёл границу, — сказал фогт.

— Десница всевышнего настигнет грешника везде, — уверенно ответил пастор. — Мне от души жаль Оле: он заблудился, как многие другие, слабые волей. Нацисты хорошо знали, в чьих рядах им следует искать союзников. Моральная неустойчивость, чрезмерная тяга к суетным прелестям жизни… Да, жаль нашего Оле!

— Таких нужно не жалеть, а беспощадно наказывать! — сердито поправил фогт.

— Позвольте мне с вами поспорить, — неожиданно сказал Кручинин. — Мне все же кажется, что Оле наказывать не следует.

— Вы хотите сказать, что в преступлениях молодёжи бываем виноваты и мы, пастыри, не сумевшие воспитать её? — спросил пастор. — Я сразу в этом признался.

— Вас я тоже не хочу решительно ни в чём обвинять.

— Простите меня, но я совершенно не понимаю, о чём идёт речь, — удивился фогт.

— Надеюсь, что очень недалека минута, когда вы всё поймёте, — сказал Кручинин.

Все невольно замолчали и тоже напрягли слух. В наступившей тишине можно было расслышать лёгкое гудение, потом едва слышный щелчок — и все смолкло. Кручинин рассмеялся.

— Я едва не забыл об этой игрушке, — сказал он и достал из-под дивана, на котором лежал кассир, ящик магнитофона.

Приезжие с изумлением смотрели на аппарат; не меньше удивился и пастор.

— Как он очутился здесь? — сдерживая раздражение, спросил он у Кручинина.

— О, мы забыли предупредить вас, господин пастор, — виновато проговорил хозяин гостиницы. — Мы разрешили русскому гостю записать вашей машинкой несколько песен… Верно, Эда?

Пастор сделал было шаг к аппарату, но Кручинин преградил ему путь.

— Зачем вы его запустили сейчас? — негромко спросил пастор.

— По оплошности, — сказал Кручинин.

— Прошу вас… дайте сюда аппарат! — В голосе пастора слышалось все большая настойчивость.

— Позвольте мне сначала взять мои ленты.

— Нет, позвольте мне взять аппарат! — настаивал пастор.

По лицу Кручинина Грачик понял, что пастору не удастся овладеть своим аппаратом.

И тут в пасторе произошла столь же резкая, сколь неожиданная перемена: минуту назад высказав требование вернуть ему аппарат, он уже, как всегда, заразительно смеялся и, беззаботно махнув рукой, сказал:

— Делайте с этой штукой что хотите. Я дарю её вам на память о нашем знакомстве… и, если позволите, в залог дружбы… Вместе со всем, что там записано.

— Вы даже не представляете, какое удовольствие доставляете мне этим поистине королевским подарком! — воскликнул Кручинин.

Он поднял с пола аппарат и переключил рычажок с записи на воспроизведение звука. Аппарат долго издавал монотонное шипение. Пастор принялся набивать трубку. И когда все были уже уверены, что ничего, кроме нелепого шипения, не услышат, совершенно отчётливо раздались два голоса: один принадлежал пастору, другой — кассиру. Между ними происходил диалог:

Кассир. …сохраните мне жизнь…

Пастор. Вы были предупреждены: в случае неповиновения…

Кассир. Клянусь вам…

Пастор. А эти деньги?! Он знает все. Он сам сказал мне.

Кассир. Я честно служил вам…

Пастор. Пока вы служили, мы платили… а изменников у нас не щадят… Единственное, о чём сожалею: вас нельзя уже повесить на площади в назидание другим дуракам. Никто не будет знать, за что наказан ваш глупый брат и вы сами… Готовьтесь предстать перед всевышним… Во имя отца и сына…

Больше присутствующие ничего не услышали: два удара — по магнитофону и по лампе — слились в один. Прыжком звериной силы пастор достиг двери. Ещё мгновение — и он очутился бы на улице, если бы Кручинин не оказался у двери раньше него. Грачик услышал злобное хрипение пастора. Через мгновение фонарик помог Грачику прийти на помощь другу. Им удалось скрутить пастору руки. Тот лежал на полу, придавленный коленом Кручинина.

Но преступник не смирился. Он пускал в ход ноги, зубы, голову, боролся, как зверь, не ждущий пощады, и успокоился лишь тогда, когда ему связали ноги.

Первое, что Грачик увидел в ярком свете электричества, было лицо кассира Хеккерта. Без кровинки, искажённое судорогой боли, оно было обращено к фогту. Слезы текли из мутных глаз Хеккерта. Это было так неожиданно, что Грачик застыл от изумления.

— Подойдите ко мне, — обратился кассир к фогту. — Я знаю, меня нужно арестовать. Я должен был раньше сказать вам, что он был оставлен тут гуннами, чтобы следить за нами, следить за мною, чтобы охранять ценности. Он должен был переправить их в Германию; когда гунны прикажут.

— Пастор ?! — удивился фогт.

— Он никогда не был пастором, он… он фашист.

— Вы знали это? — укоризненно сказал фогт. — И вы… вы скрыли это от меня, от нас всех?!

Кассир упал на подушку, не в силах больше вымолвить ни слова.

— Прежде всего, господин фогт, — сказал Кручинин, — вам следует послать своих людей в горы, чтобы они взяли спрятанные там ценности. Рагна Хеккерт знает это место.

— Как, и вы?! — воскликнул фогт.

Девушка молча опустила голову.

— Рагна искупила свою вину, — вмешался Кручинин. — Она показала, где спрятаны ценности, награбленные нацистами.

— Она знала это и молчала?! — не мог успокоиться фогт.

— Вы узнали все на несколько часов позже меня, — сказал Кручинин. — А скажи я вам все раньше, вы сочли бы меня сумасшедшим. Кто поверил бы, что шкипера убил пастор? Кто поверил бы, что в кассира стрелял пастор? Кто, наконец, поверил бы тому, что пастор спрятал ценности? Вот теперь, когда вы знаете, что этот человек никогда не был тем, за кого вы его принимали, я объясню вам, как все это случилось, и тогда вы поймёте, почему я молчал.

— Но Оле! Где же Оле и что с ним будет? — вырвалось у Рагны.

С чего же начать?.. — задумчиво проговорил Кручинин, когда все уселись, и поглядел на сидящего рядом с Грачиком связанного по рукам и ногам лжепастора. — Если я в чём-нибудь ошибусь, можете меня поправить, — начал Кручинин. — Итак, первую совершенно твёрдую уверенность в том, что так называемый пастор…

— Насколько я понимаю, — скривив губы, сказал пастор, — речь пойдёт обо мне?! Вы считаете это достойным: глумиться над связанным?..

— Вы имеете возможность возражать мне, спорить со мной, — спокойно произнёс Кручинин. — Или вам хотелось бы участвовать в беседе как равному?

— Я не дам вам говорить!.. Слышите, я не дам вам произнести ни слова!.. Я буду кричать! — взвизгнул пленник.

— Это не принесёт вам пользы.

— Если вы не трус, — крикнул преступник, — развяжите меня — и тогда можете говорить что хотите… Иначе я буду кричать. — И с лицом, перекошенным злобной гримасой, он процедил сквозь зубы: — Разве это не унизительно для вас — спорить со связанным?

— А разве я собираюсь с вами спорить?! — удивился Кручинин.

• Предыдущая
• 23/28
• Следующая