Вершина холма - Шоу Ирвин - Страница 3
- Предыдущая
- 3/64
- Следующая
Вечерами наряду с краткими обзорами чудес он выслушивал от любящей матери лекции по правилам хорошего тона. Сквернословие – непростительный грех, онанизм приводит к страшным последствиям, испорченные девчонки и дурные мужчины будут заманивать его в укромные уголки и соблазнять разными мерзостями, о которых и говорить-то стыдно. Такая черта характера, как агрессивность, послужила причиной смерти отца, а также бесчисленных войн, унесших жизни миллионов замечательных молодых людей. Майкл должен служить матери опорой и всегда помнить ее слова: Майкла ждет прекрасное, большое будущее, дедушка охотно ему поможет, если не разочаруется во внуке; она не любит никого, кроме сына, и поэтому он не должен ее огорчать. Если бы при этой беседе присутствовал Фрейд, его мученический стон разносился бы по всей Европе.
Результат был такой, какого и следовало ожидать. К двенадцати годам Майкл превратился в замкнутого толстяка, меланхоличного и не по годам развитого, что, однако, не способствовало его популярности даже среди учителей. Когда мальчик в раздражении повышал голос или мать замечала у сына малейшие проявления упрямства, касалось ли это занятий музыкой или провожаний в школу, его не наказывали явно – не шлепали, ничего не лишали, не оставляли без ужина. Майкл рано усвоил, что мать все равно отомстит ему своими вздохами, слезами, печальными взглядами. Он завидовал одноклассникам, которых родители поколачивали. Всегда аккуратно одетый, он выделялся из среды сверстников, напоминавших порой последний отступающий батальон южан, и легко становился добычей школьных остряков и задир. На переменах, которые Майкл ненавидел, он, окруженный гомонящей и дерущейся толпой, испытывал острую муку.
Он был достаточно умен, чтобы скрывать свои переживания. Стоило бы ему сказать хоть слово матери, и она немедленно ворвалась бы в кабинет директора с гневными жалобами. Через час об этом знала бы вся школа, и то, что ему приходилось терпеть, показалось бы в сравнении с новыми издевательствами безобидным дружеским подтруниванием.
Время от времени он разглядывал стоящую на камине фотографию отца – красивый беспечный мужчина в футболке и джинсах на борту небольшой яхты. Майкл думал, какой могла бы быть его собственная жизнь, если бы в тот злополучный вечер отец не зашел в бар. У него сохранились смутные воспоминания о том, как однажды отец взял его кататься на паруснике. Майклу дали спасательный пояс и привязали к мачте. Улыбающийся, залитый солнечным светом отец ловко управлялся с румпелем. Через месяц после его смерти лодка была продана.
Дедушка и бабушка, к которым Майкла каждое воскресенье возили на ленч, не проявляли к внуку большого интереса. Ему задавали обычные вопросы о школе, а затем семья, поглощенная беседой, забывала о мальчике. Его участие в разговорах взрослых не поощрялось. Ее родители, как и она сама, не любят дурно воспитанных мальчиков, объясняла мать. Она часто говорила Майклу, как ее радует примерное поведение сына, особенно когда она видит, что позволяют вытворять своим детям за семейным столом другие матери.
Однажды теплым воскресным днем, когда Майкл сидел в одиночестве на крыльце большого старого дома, он услышал, как его тетя, которую он считал самым лучшим человеком на свете, говорила бабушке: «…Она же его губит. Нам надо подыскать ей любовника или хотя бы мужа, иначе он превратится в такого жалкого рохлю, что и представить страшно».
Он догадался, что тетя говорит о нем, и, не смея подслушивать, молча отошел от окна. Но именно тогда Майкл решил, что он им еще покажет. В мечтах Майкл видел себя скачущим верхом на необъезженном коне, он сражался с врагами и кутил с игривыми нарумяненными девицами, фотографии которых видел в порнографических журналах – ученики иногда оставляли их в классе.
Наградой за примерное поведение служили концерты симфонической музыки, походы в зоопарк. Майклу подарили проигрыватель и разрешили слушать пластинки с классикой, которые были у матери. Ему накупили прекрасных альбомов с цветными репродукциями картин, знакомых мальчику по музеям Франции и Италии. Только спустя много лет он избавился от ненависти к искусству.
Заботясь о его физическом развитии, мать пригласила женщину – тренера по теннису, поскольку круг его потенциальных партнеров в этом виде спорта устраивал ее больше, чем если бы он играл в футбол или бейсбол. Трижды в неделю Майкл тренировался на заросшем корте за дедушкиным домом, а мать следила за тем, чтобы сын не переутомился и не забыл после занятий надеть свитер. На корте он был неловок и стыдился себя, считая, что теннисистка презирает его, и когда она нашла новую работу во Флориде и уехала, Майкл обрадовался. Теперь он ненавидел теннис так же сильно, как искусство.
В доме не было телевизора – передачи могли оказать на мальчика пагубное влияние, а единственный радиоприемник находился в комнате матери, куда он не смел входить без разрешения.
Зимы в Сиракьюсе, где они жили, были морозные, ветреные, и мать заставляла его носить теплое, взрослого покроя пальто и меховую ушанку. Излюбленной забавой школьников было сорвать с Майкла шапку и наблюдать, как он, задыхаясь, бегал и пытался ее перехватить. Когда звенел звонок на урок, последний мальчик швырял ушанку за проволочную ограду, и Майклу приходилось тащиться за ворота, чтобы подобрать ее. Из-за этого он опаздывал на построение, и учитель, который выходил во двор после звонка, делал ему замечание.
Тогда Майкл еще не знал, что подобные унижения и жестокая травля во все века выпадали на долю будущих поэтов и героев и формировали их души. Ему оставалось только терпеть и ждать, когда умрет мать.
Переломный момент в его школьной жизни настал, когда во время привычной игры, как раз перед звонком, шапка оказалась в руках у Джозефа Линга, мальчишки одинакового с Майклом роста. Линг не стал, как раньше, бросать шапку за ограду, а сказал:
– Хочешь получить шапку – дерись.
Мальчишки окружили их и внезапно притихли. В списке предосудительных поступков, составленном матерью Майкла, участие в драке стояло на первом месте, перед онанизмом. У Линга было маленькое смешливое курносое лицо обезьянки, будто его родителям не хватило генетического материала на полноценный нос или глаза, и Майкла распирало желание вмазать ему как следует. Но предупреждение матери: «Твой отец погиб в драке, всегда помни об этом», – слишком крепко сидело у него в мозгу и сковывало его. Он стоял, не произнося ни слова, а вокруг звенела тишина.
Линг с презрением бросил красивую меховую шапку под ноги и втоптал ее в грязный снег.
Раздался звонок. Майкл молча поднял шапку, надел и стал в строй. По дороге в класс он принял решение покончить с собой и оставшуюся часть дня обдумывал различные доступные ему способы самоубийства. Позже, спустя много лет, этот случай не раз снился ему, и он всегда просыпался в холодном поту.
На следующий день игра продолжилась. Только теперь его и вовсе не считали за человека. Ему ставили подножки, и он падал под крики насмешников: «Маменькин сынок! Маменькин сынок!» Наконец Линг, как и день назад, схватил шапку, остановился и сказал:
– Хочешь получить шапку – дерись.
Майкл понял, что у него нет выбора. И внезапно обрадовался этому. Он медленно подошел к Лингу и изо всех сил ударил врага в лицо. Линг, практически целый и невредимый, очень удивился и отступил на шаг, и тут Сторз бросился на него, не видя перед собой ничего, кроме противной ехидной рожи. Майкла охватило неведомое ему прежде возбуждение, он наносил удары и получал сам, затем вместе с противником упал на грязный снег, почувствовал, что из носа течет кровь, и все равно продолжал молотить кулаками, душить Линга, не замечая ни звонка, ни учителя, который склонился над дерущимися и пытался их разнять.
Когда наконец мальчишек растащили, их лица были в крови, шапка скомкана, пальто Майкла перепачкано и разорвано у плеча.
– Сам напросился, – сказал Майкл и обозвал Линга нецензурным словом. Он не помнил, где подцепил это словцо, никогда прежде им не пользовался и не вникал в его смысл, но сейчас получил огромное удовлетворение и еще раз громко повторил ругательство. Оно звучало как божественная музыка, и Майкл стоял как зачарованный, не обращая внимания на учителя, который говорил:
- Предыдущая
- 3/64
- Следующая
