Возвращение в Африку - Горюнов Дмитрий Петрович - Страница 17
- Предыдущая
- 17/49
- Следующая
Озеро Рудольф — одно из цепи Великих африканских озер. Оно четвертое по величине после Виктории, Танганьики и Ньясы. Длина его 220 км, наибольшая ширина — 50 км, площадь — 8,5 тыс. кв. км. Глубины достигают 73 м. Залитые лавой прибрежные долины и оплавившиеся скалы свидетельствуют о значительной вулканической активности в бассейне озера.
Последнее извержение вулкана Телеки на южной оконечности озера произошло в 1898 году. На озере, не считая мелких, три главных острова вулканического происхождения — Южный, Центральный и Северный. Все они необитаемы, хотя черепки от посуды и мусорные кучи, найденные на Южном острове, доказывают, что когда-то люди умудрялись там жить. В озере сравнительно высокое содержание различных солей. Такой состав воды в сочетании с высокой температурой и продолжительным солнечным сиянием создает благоприятные условия для роста синезеленых водорослей. Потому-то озеро называют еще Нефритовым морем. А местные жители — и Бассо-Нарок — темной водой…
Времени у нас до устройства на ночлег оставалось в обрез, и все же было выше сил удержаться от купания. А крокодилы? Ну почему они должны быть именно здесь, как будто другого места у них нет? Во всяком случае, в факторе внезапности шансы у нас и у крокодилов были равны. Насыщенная содой вода, казалось, закипала от соприкосновения с нашими разгоряченными телами, и хотя вода была так же горяча, как и воздух, ощущение блаженства трудно передать. Надо было только, вынув все из карманов, лезть в воду прямо в одежде — мы сразу убивали двух зайцев: отмывались сами и стирали одежду. Под здешним солнцем и ветром одежда высыхала буквально за пять минут! В дальнейшем мы не раз будем пользоваться этим, как оказалось, испытанным методом. Но под тем же солнцем и ветром эффект от купания испарялся за те же пять минут…
Лет двадцать назад я месяц жил на Байкале, у истока Ангары. Стоял тихий теплый август; в прибрежной тайге, в распадках, по которым я любил бродить, было даже жарко, все время тянуло в воду — прозрачную, холодящую зубы, манящую глубиной. И хотя говорили, что в этом месте Байкала не купаются, вода ледяная, я однажды увидел, как девушка из соседней деревни, живописно притулившейся в распадке, вышла со двора в купальнике, с разбегу бросилась в воду и довольно долго плавала. Попробовал и я. Обошлось, и купался потом каждый день. Больше двух-трех минут я не выдерживал, но этих коротких мгновений хватало, чтобы потом долго чувствовать себя как бы заново родившимся. Хорошо бы и сейчас окунуться в живительную воду Байкала!..
Вот и Лойянгалани. От разграбленного кемпинга уцелело тростниковое бунгало, в котором вполне можно укрыться. Присматривавший за помещением «по совместительству» настоятель католической миссии, единственный постоянно живущий в оазисе европеец Джозеф Полетт, охотно предоставил его в наше распоряжение; он пустил воду горного источника в сохранившийся небольшой бассейн. Через недолгое время чаша наполнилась до краев и засверкала голубизной под светом выкатившейся из-за горы Кулал полной луны.
Джордж Адамсон, в дни своей молодости безуспешно искавший золото по берегам озера Рудольф, узнав, что я собираюсь на озеро, посоветовал «побыстрее работать ложкой».
— Надо бояться того, что крокодилы перехватят еду? — пошутил я.
— Нет, ветер.
— Простите, Джордж, при чем тут ветер?
— Во время моего бродяжничества по берегам озера ветер свистел с такой силой, что еду сдувало с тарелок раньше, чем мы успевали донести ее до рта.
Я сразу поверил: уж если молчаливый Джордж, обходящийся обычно скупыми «да», «нет», «хорошо», «плохо» да еще несколькими восклицаниями: «О, в самом деле!», «Удивительно!» — произнес такую длинную фразу, значит, так оно и есть — ветра надо опасаться. И действительно, каждую ночь, где-то ближе к рассвету, поднимался ветер и дул с такой бешеной силой, что сносил в озеро все, что забывали спрятать, — одежду, миски, пустые канистры, коробки. Юго-восточный ветер дул временами со скоростью современного курьерского поезда — 120—150 километров в час. Но мы устроились надежно: сзади довольно высокий берег, а под ним — истерзанная ветрами полоска пальмовой рощи, среди которой и притулилось бунгало. Ветер безжалостно трепал деревья и крышу хижины, и не сразу можно было привыкнуть к неумолчному шуму, напоминавшему что-то знакомое и в то же время отличное от привычных с детства звуков. На вторую или третью ночь, проснувшись до света и вслушиваясь в шум рощи, я заметил, что мои спутники тоже не спят и, видимо, так же прислушиваются к ночным звукам. Кто-то шепотом стал читать известные, кажется, с рождения строки: «Лес шумит…» В том лесу всегда стоял шум — ровный, протяжный, как отголосок дальнего звона, спокойный и смутный, как тихая песня без слов. Пальмы же над нами никак не походили на столетние сосны с красными могучими стволами, стоящими хмурой ратью, да и шумела роща как-то визгливо, непохоже на тихую песню…
В другой раз шум ветра напомнил мне иной, надолго врезавшийся в сердце звук. Было это давно, на Плещеевом озере. Тогда среди московских рыболовов бытовало твердое мнение, что с 28 апреля независимо от погоды плотва несметными косяками заходит метать икру в речку Вексу, ту самую, по которой в половодье Петр I спустил два корабля построенного на Плещеевом озере потешного флота, провел их через Нерль и Волгу и положил начало Каспийской флотилии. К 28 апреля у села Усолье собиралось множество рыбаков. Но в тот раз клева не было, рыба не шла. Один из местных жителей предложил нам купить крупную щуку, добытую, как нетрудно было догадаться, на нерестилище острогой. Сварили уху, наелись свежей щучьей икры и устроились вздремнуть до вечерней зорьки на просохшем пригорке под сенью корабельных сосен. Сквозь дрему и невнятный шум крон я услышал вдруг еле различимый звук скрипки. Откуда взялась скрипка? Приподнявшись на локоть, оглядевшись и не обнаружив скрипача, я долго не мог понять, откуда идет этот высокий мелодичный звук: на ровном ветру пела золотистая, нежная, еще не затвердевшая кожица сосны, у которой я притулился. Сколько лет прошло, сколько стран потом пришлось повидать и всяческих экзотических растений, и диковинных зверей, и заморских птиц, и звуков разных слышать, а вот запомнился на всю жизнь этот полдень на берегу Плещеева озера и этот звук, похожий на звук скрипки.
Почему вспомнилось об этом? Почему на берегу далекого озера Рудольф встают картины Байкала, Плещеева озера?.. Хоронили талантливого журналиста, умного, скромного и душевного человека, много лет проработавшего корреспондентом центральной газеты в западных странах. На гражданской панихиде, воздавая должное заслугам покойного, один из ораторов развивал мысль о том, что советские люди, работающие в капиталистических странах, за редким исключением достойно проходят через соблазны и искушения вещного изобилия и бытовых удобств буржуазного общества. Они в массе своей не подвержены рже приобретательства, а всегда руководствуются принципами социальной справедливости, превыше всего ценят наш, социалистический образ жизни.
Хорошие слова, верная в общем-то мысль. Но я, только что вернувшийся из заграничной командировки, тянувшейся двенадцать долгих лет, слушал и думал: боже мой, при чем соблазны и искушения? И чем — вещами, удобствами! Да знали бы, что самое трудное испытание, которое выпадает на долю русских людей, несущих службу вдали от родных берегов, — это каждодневная тоска по Родине. Какое бы видимое, изобилие ни окружало тебя, какая бы красота ни открывалась взору — память постоянно возвращается в родные пределы, в подмосковные, во владимирские ли березняки и ельники, шуршит осенними листьями, скользит по первой пороше, кутается от зимней стужи и отогревается в кругу друзей, говорящих на твоем родном языке о близкой и неотделимой от тебя жизни дома, в России!
По-разному складываются судьбы людей, и всегда почти счастье и беда, радость и боль, надежда и разочарование, уверенность и сомнение сопровождают на жизненном пути мыслящую и страдающую личность в ее поисках истины. Лишь у немногих, подобно вересаевскому фельдшеру, «истина жизни вся целиком, до последней буквочки находится в жилетном кармане». По своей ли вине, в силу ли стечения обстоятельств человек иногда впадает в такое состояние, когда ему кажется, что все потеряно, что смысл жизни утрачен, и для него больше ничего не существует. Но даже и тогда, подводя «предварительный итог» или чувствуя приближение «последнего срока», настоящий человек, забывая нанесенные обиды, становясь выше уязвленного самолюбия, освобождаясь от тщеславия и суетности, находит в себе душевные силы, чтобы вслед за поэтом сказать: «Но более всего любовь к родному краю меня томила, мучила и жгла».
- Предыдущая
- 17/49
- Следующая
