«Крестный отец» Штирлица - Просветов Иван Валерьевич - Страница 6

Ким не понимал эту войну. В сентябре штаб Приамурского округа переформировали. Появились слухи, что часть работников штаба определят в военные училища или направят в Омск, где находился штаб Колчака, и он решил всеми способами уклониться от военной службы. Ким явился в японское консульство и был принят генеральным консулом Кикучи. Он рассказал, что по рекомендации Ватанабе (на тот момент не служившего в консульстве) учился в Японии и считает себя японцем. Доказательство: удостоверение колледжа Кэйо с фамилией опекуна — Сугиура. Можно ли получить свидетельство о японском подданстве? Кикучи просьбу удовлетворил. «Военные власти были настолько зависимы от японцев, что полковник [в отделе], которому я предъявил удостоверение о японском подданстве, даже извинился». Не дожидаясь приказа об увольнении, Ким перестал ходить на службу^{35}.

Никто не хватился чиновника-переводчика. Командованию было уже не до сводок и обзоров. Восточный фронт рушился на глазах. Началась эвакуация войск и учреждений из Омска. 14 ноября город заняли большевики. 22 ноября пал Красноярск. Во Владивостоке — мятеж: чешский генерал Гайда сговорился с социалистами. Мятеж удалось подавить. Колчак надеется закрепиться у Иркутска. 5 января 1920 года и там случилось восстание, власть переходит к эсеровскому Политцентру. Колчак слагает с себя полномочия Верховного правителя России. Представители Политцентра арестовывают адмирала. В Чите остается атаман Семенов со своими казаками. Армия генерала Каппеля, погибшего под Иркутском, еще боеспособна. Но белой Сибири больше нет.

Во Владивостоке вновь собралась земская управа.

Это был необычный переворот и столь же необычное правительство. 25 января 1920 года во Владивостоке взбунтовался егерский батальон, бунтовщиков разогнали, но в итоге генерал Розанов добровольно уступил власть Приморской земской управе, объединившей умеренных социалистов и большевиков. Гарнизон Владивостока встал на ее сторону. 31 января в город без единого выстрела вошли партизанские отряды.

Владивосток устал от Гражданской войны, хотя страдал меньше иных городов бывшей империи. «Я дошёл до переполненной народом Светланки. Куда девались нарядные платья дам? Все как-то в один день обнищали и обносились, но зато всюду бросались в глаза красные банты, — вспоминал Владимир Аничков, служивший при Колчаке в министерстве финансов. — Людей без банта я не насчитал и одного десятка. Даже на двух маленьких кадетиках в шинелях без погон виднелось по красненькому бантику…»^{36}

Роман Ким сжег свидетельство о японском подданстве и вновь стал ходить на лекции в Восточном институте. По рекомендации профессора Спальвина его взяли на службу в Приморское телеграфное агентство, нуждавшееся в переводчиках. Поработав совсем недолго рядовым сотрудником, Ким занял должность заведующего иностранным отделом «ПримТА». Встречался с японскими, английскими и американскими журналистами: «официально информировал по интересующим их вопросам положения на Дальнем Востоке». Нежданно-негаданно во Владивосток в должности консула вернулся Ватанабе Риэ. Разумеется, он напомнил о себе. «Ватанабе не стеснялся задавать шпионские вопросы — о местонахождении воинских частей, количестве рабочих на механических заводах и т.д., — рассказывал Ким на следствии. — Однако никогда не делал попыток вербовать меня. Я тогда был незначительной фигурой…»^{37}

Полномочия новой приморской власти не оспаривались Антантой. Великобритания, Франция и США решают отозвать свои войска. Но японцы (12 000 солдат во Владивостоке и около 14 000 — в Хабаровске и Никольске-Уссурийском) просто так уходить не собирались. У Страны восходящего солнца на Дальнем Востоке имелись свои интересы. Не только коммерческие — лесные, рыболовные и добывающие концессии. Японцы опасались, что огонь русской смуты перекинется на Корею, где всего год назад было подавлено народное восстание. Свыше четырех тысяч приморских корейцев воевало в красных партизанах. Некоторые отряды переходили границу, чтобы помочь собратьям на родине. 

Приморские большевики не скрывали, что перемирие с японцами у них временное, пусть Красная армия не продвинулась дальше Иркутска, а Москва хочет создать на Дальнем Востоке буферную республику. Рабочие и крестьяне Приморья могут собственными силами ликвидировать интервенцию и установить советскую власть! «В глаза угрожающего японского империализма мы смотрим открыто, мы смотрим, как победители», — высказался на заседании Владивостокского совета рабочих и солдатских депутатов Сергей Лазо, заместитель председателя военного совета земской управы. И командование японского экспедиционного корпуса предпочло действовать на упреждение. 1 апреля 1920 года генерал Оой, дождавшись ухода союзников, предъявил главе Приморской земской управы ультиматум: признать все сделки, заключенные прежними русскими властями с японцами, прекратить всякие действия, угрожающие безопасности японских войск, миру и спокойствию в Корее и Маньчжурии (то есть разоружить корейских партизан) и «приложить все старания к обеспечению жизни, имущества и других прав японских подданных, проживающих в Дальневосточном крае»^{38}.

После трудных переговоров приморское правительство приняло все требования. Однако японцы не стали ждать подписания соответствующего документа. 4 апреля неизвестные лица обстреляли японский гараж во Владивостоке, поздно вечером — военный патруль. Соглашение нарушено! В ночь на 5 апреля японские батальоны, расквартированные в городе, взяли штурмом здание управы и казармы Народно-революционной армии. В Никольске-Уссурийском, Спасске и Хабаровске дело дошло до упорных уличных боев с партизанами и солдатами НРА. Уцелевшие партизанские отряды отступили в тайгу.

«Корейцы, проживающие в русских владениях, особенно в районе Никольска-Уссурийского, после русской революции начали усиленно развивать антияпонскую пропаганду, а также нападали на корейцев-японофилов, оскорбляли японские войска. 4 апреля ночью, после открытия военных действий между русскими и японскими войсками, корейцы обнаружили стремление выступить с поддержкой русских, — пересказывала газета “Дальневосточное обозрение” сообщения японской прессы. — В Никольске были установлены обстрелы японских войск со стороны корейцев. Поэтому японская жандармерия, при поддержке военных частей, приступила к арестам и отобранию оружия. Большинство корейцев, ввиду выраженного ими желания исправиться, были выпущены»^{39}.

Накануне японского выступления Роман Ким приехал в Никольск-Уссурийский вместе с русскими и иностранными журналистами — освещать Съезд трудящихся Приморской области. Японцы съезд распустили, Кима арестовали как подозрительного корейца. За решеткой он пробыл три дня^{40}. Вернувшись во Владивосток, Ким узнал, что японцы разгромили корейскую слободку. Он увидел сожженную школу, строить которую помогал его отец. Мог слышать такие рассказы: «Десятки корейцев в качестве живых “трофеев” были уведены в город по направлению к японскому штабу. Несколько раз палачи часами производили в слободке повальные обыски. Плохо приходилось корейцам, у которых обнаруживали национальный флажок…» «Центр города стал неузнаваем, на улицах валялись трупы людей и животных, везде было битое стекло, лежали поломанные вещи, сбитые выстрелами кирпичи, телеграфные столбы, а среди этого хаоса с радостными лицами прохаживались, любуясь делом своих рук, “победители”…» «Все японское население Владивостока вышло на улицу торжествовать победу. Прачечники, парикмахеры, часовщики и тысячи японских проституток шли сплошной воблой по улице, дома которой были утыканы японскими флагами цвета яичницы. Многих твердолобых советоненавистников в этот день японцы научили верности своей стране»^{41}.