Лорд Джим. Тайфун (сборник) - Конрад Джозеф - Страница 74
- Предыдущая
- 74/100
- Следующая
А на холме банда следила, как тлели две маленькие кучки золы. Понурив головы, сжав губы, с опущенными глазами, люди сидели на земле, прислушиваясь к стонам товарища внизу. Он был сильный человек и мучился перед смертью; громкие стоны его время от времени болезненно замирали. Иногда он вскрикивал, а затем, после паузы, снова начинал бормотать в бреду длинные и непонятные жалобы. Ни на секунду он не умолкал.
– Что толку? – невозмутимо заметил Браун, увидев, что янки, бормоча проклятия, собирается в путь.
– Ну ладно, – согласился дезертир, неохотно возвращаясь. – Здесь раненому не поможешь. Но его крики заставят остальных призадуматься, капитан.
– Воды! – крикнул раненый удивительно громко и отчетливо, потом снова застонал.
– Да, воды. Вода скоро положит этому конец, – пробормотал тот про себя. – Много будет воды. Прилив начался.
Наконец вода поднялась в речонке, смолкли жалобы и стоны и близок был рассвет, когда Браун – подперев ладонью подбородок, он смотрел на Патусан, словно на неприступный склон горы, – услышал короткий выстрел из медной шестифунтовой пушки где-то далеко в поселке.
– Что это такое? – спросил он Корнелиуса, вертевшегося подле него.
Корнелиус прислушался. Заглушенный шум пронесся над поселком вниз по реке. Раздался бой большого барабана, другие ему отвечали вибрирующим гудением. Крохотные огоньки замелькали в темной половине поселка, а там, где горели костры, поднялся глубокий и протяжный гул голосов.
– Он вернулся, – сказал Корнелиус.
– Как? Уже? Вы уверены? – спросил Браун.
– Да-да! Уверен. Прислушайтесь к этому гулу.
– Почему они подняли такой шум? – осведомился Браун.
– От радости, – фыркнул Корнелиус, – он здесь – важная особа, а все-таки знает он не больше, чем ребенок, вот они и шумят, чтобы доставить ему удовольствие, так как ничего иного придумать не могут.
– Послушайте, – сказал Браун, – как к нему пробраться?
– Он сам к вам придет, – объявил Корнелиус.
– Что вы хотите сказать? Придет сюда, словно на прогулку?
Корнелиус энергично закивал в темноте:
– Да. Он придет прямо сюда и будет с вами говорить. Он попросту дурак. Вы увидите, что это за дурак.
Браун не верил.
– Увидите, увидите, – повторял Корнелиус. – Он не боится – ничего не боится. Он придет и прикажет вам оставить его народ в покое. Все должны оставить в покое его народ. Он – словно малое дитя. Он к вам придет.
Увы, он хорошо знал Джима, этот «подлый хорек», как называл его Браун.
– Да, конечно, – продолжал он с жаром, – а потом, капитан, вы прикажите тому высокому парню с ружьем пристрелить его. Вы только убейте его, а тогда все будут так испуганы, что вы можете делать с ними все, что вам угодно… получите все, что вам нужно… уйдете, когда вздумается… Ха-ха-ха! Славно…
Он чуть не прыгал от нетерпения, а Браун, оглянувшись на него через плечо, видел в безжалостных лучах рассвета своих людей, промокших от росы: они сидели между кучками холодной золы и мусора, угрюмые, подавленные, в лохмотьях.
Глава XLI
До последней минуты, пока не разлился дневной свет, ярко пылали на западном берегу костры; а затем Браун увидел в группе красочных фигур, неподвижно стоявшей между передними домами, человека в европейском костюме и шлеме; он был весь в белом.
– Это он, он; смотрите, смотрите! – возбужденно крикнул Корнелиус.
Все люди Брауна вскочили и, столпившись за его спиной, таращили тусклые глаза. Группа темнолицых людей в ярких костюмах и человек в белом, стоявший посредине, глядели на холм. Браун видел, как поднимались обнаженные руки, чтобы заслонить глаза от солнца, видел, как туземцы на что-то указывали. Что было ему делать? Он осмотрелся по сторонам: всюду вставали перед ним леса, стеной окружившие арену неравного боя. Еще раз взглянул он на своих людей. Презрение, усталость, жажда жизни, желание еще раз попытать счастье, поискать другой могилы, теснились в его груди. По очертаниям фигуры ему показалось, что белый человек, опиравшийся на мощь всей страны, рассматривал его позицию в бинокль. Браун вскочил на бревно и поднял руки ладонями наружу. Красочная группа сомкнулась вокруг белого человека, и он не сразу от нее отделился; наконец он один медленно пошел вперед. Браун стоял на бревне до тех пор, пока Джим, то появляясь, то скрываясь за колючими кустами, не подошел почти к самой речонке; тогда Браун спрыгнул с бревна и стал спускаться ему навстречу.
Думаю, они встретились с ним неподалеку от того места; а может быть, как раз там, где Джим сделал второй отчаянный прыжок – прыжок, после которого он вошел в жизнь Патусана, завоевав доверие и любовь народа. Разделенные рекой, они, раньше чем заговорить, пристально всматривались, стараясь понять друг друга. Должно быть, их антагонизм сказывался в тех взглядах, какими они обменивались. Знаю, что Браун сразу возненавидел Джима. Какие бы надежды он ни питал, они тотчас же развеялись. Не такого человека думал он увидеть. За это он его возненавидел. В своей клетчатой фланелевой рубахе с засученными рукавами, седобородый, с осунувшимся загорелым лицом, он мысленно проклинал молодость и уверенность Джима, его ясные глаза и невозмутимый вид. Этот парень здорово его опередил! Он не походил на человека, который нуждается в помощи. На его стороне были все преимущества – власть, уверенность, могущество; на его стороне была сокрушающая сила! Он не был голоден, не приходил в отчаяние и, видимо, нимало не боялся. Даже в аккуратном костюме Джима, начиная с его белого шлема и кончая парусиновыми гетрами и белыми ботинками, было нечто, что раздражало Брауна, ибо эту самую аккуратность он презирал и осмеивал чуть ли не с первых же дней своей жизни.
– Кто вы такой? – спросил наконец Джим обычным своим голосом.
– Мое имя – Браун, – громко ответил тот. – Капитан Браун. А ваше?
Джим, помолчав, продолжал спокойно, словно ничего не слышал:
– Что привело вас сюда?
– Хотите знать? – с горечью отозвался Браун. – Ответить нетрудно: голод. А вас?
– Тут парень вздрогнул, – сообщил Браун, передавая мне начало странного разговора между этими двумя людьми, разделенными только тинистым руслом речонки, но стоящими на противоположных полюсах миросозерцания, свойственного человечеству. – Парень вздрогнул и густо покраснел. Должно быть, считал себя слишком важной особой, чтобы отвечать на вопросы. Я ему сказал, что если он смотрит на меня как на мертвого, с которым можно не стесняться, то и его дела обстоят ничуть не лучше. Один из моих парней, там, на холме, все время держит его под прицелом и ждет только моего сигнала. Возмущаться этим нечего. Ведь он пришел сюда по доброй воле. «Условимся, – сказал я, – что мы оба мертвые, а потому будем говорить как равные. Все мы равны перед смертью». Я признал, что попался, словно крыса, в ловушку, но нас сюда загнали, и даже загнанная крыса может кусаться. Он сейчас же поймал меня на слове: «Нет, не может, если не подходить к ловушке, пока крыса не издохнет». Я сказал ему, что такая игра хороша для здешних его друзей, но ему не подобает обходиться так даже с крысой. Да, я хотел с ним переговорить. Не жизнь у него вымаливать, нет! Мои товарищи… ну что ж, они такие же люди, как и он. Мы хотим только, чтобы он пришел, во имя всех чертей, и так или иначе порешил дело. «Проклятие, – сказал я, а он стоял неподвижно, как столб. – Не станете же вы приходить сюда каждый день и смотреть в бинокль, кто у нас держится на ногах. Послушайте: или ведите своих людей, или дайте нам отсюда выбраться и умереть с голоду в открытом море. Ведь и вы когда-то были белым, несмотря на все ваши разглагольствования о том, что это ваш народ и вы – один из них. Не так ли? А что вы, черт возьми, за это получаете? Что вы тут нашли такого драгоценного? А? Вы, быть может, не хотите, чтобы мы спустились с холма? Вас двести на одного. Вы не хотите, чтобы мы сошлись на открытом месте. А я вам обещаю – мы вас заставим попрыгать, раньше чем вы с нами покончите. Вы тут толкуете о том, что нечестно нападать на безобидный народ. Какое мне дело до того, что они – народ безобидный, когда я зря подыхаю с голоду? Но я не трус! Не будьте же и вы трусом. Ведите их сюда, или мы еще немало их перебьем, этих безобидных людей!
- Предыдущая
- 74/100
- Следующая