Нездешний - Геммел Дэвид - Страница 30

— Но решения своего не изменишь?

— Нет. Я поступил так во имя веры и не изменю ей, как и ты не изменил бы своей.

— Отчего же, Дардалион? Ты уже изменил однажды. Когда-то ты присягнул в том, что жизнь всякого человека — и не только человека — будет священна для тебя. Теперь ты убил нескольких человек и начал есть мясо. Что для тебя еще одно прегрешение против “веры”?

— Я не могу спорить с тобой, отец. Правда за тобой, и это удручает меня.

Настоятель поднялся с колен.

— Надеюсь, история забудет о тебе и твоих Тридцати, — но боюсь, что моя надежда не осуществится, Насилие всегда оставляет след в памяти человеческой. Будь осторожен, созидая свою легенду, иначе она разрушит все, за что мы стоим.

Настоятель ушел в сгущающиеся сумерки, где молча ждали Астила и остальные. Они склонились перед ним, но он им не ответил.

Тридцать собрались вокруг Дардалиона. Он завершил молитву и поднял голову.

— Мир вам, друзья. Сегодня мы должны будем помочь генералу Карнаку, а кроме того, поразмышлять о себе. Очень возможно, что путь, на который мы ступили, приведет нас к погибели, ибо то, что мы делаем, расходится с волей Истока. Поэтому мы должны сохранять веру в своих сердцах и уповать на то, что поступаем правильно. В эту ночь кто-то из нас может погибнуть, и нельзя нам совершать странствие к Истоку с ненавистью в душе. Мы начнем с того, что соединимся в молитве. Помолимся за наших врагов и простим их в сердце своем.

— Как можно простить их, а потом убивать? — спросил молодой священник.

— Если мы не простим их, нас поглотит ненависть. Подумай: если бы у тебя была собака и она бы взбесилась, ты ведь убил бы ее, хотя и жалея. Ты не испытывал бы к ней ненависти. Об этом я и прошу. Помолимся.

Когда стемнело, они завершили совместную молитву и поднялись в ночное небо.

Дардалион огляделся. Все Тридцать облеклись в серебряную броню, и в руках у них появились сверкающие щиты и огненные мечи. Звезды пылали ярко, и горы в лунном сиянии отбрасывали резкие тени. В полной тишине Тридцать ожидали появления Черного Братства.

Дардалион чувствовал, как нарастает тревога его товарищей. Сомнения вспыхивали и гасли, вспыхивали и гасли... Вновь и вновь... Ночь стояла ясная и тихая, и лес внизу купался в серебре.

Тянулись немыслимо долгие часы. Страх подступал и уходил, коснувшись каждого своими ледяными пальцами.

Ночь становилась все более грозной, и на западе собирались мрачные тучи, заслоняя луну.

— Они идут! — передал другим Астила. — Я чувствую их.

— Сохраняйте спокойствие, — мысленно произнес Дардалион.

Темные тучи придвинулись ближе, и меч в руке Дардалиона вспыхнул белым огнем. Тучи изрыгнули сонм воинов в черных плащах. Исходящая от них ненависть захлестнула священников. Дардалион ощутил на себе ее темную силу, но освободился и устремился навстречу врагу. Меч его рубил направо и налево, щит звенел, принимая ответные удары. Тридцать бросились ему на помощь. Битва закипела.

Черных воинов было больше полусотни, но они не смогли устоять против серебряных Тридцати и устремились обратно за тучи. Тридцать ринулись за ними в погоню.

Внезапно Астила издал предостерегающий крик, и Дардалион, бывший у самых туч, отклонился в сторону.

Туча раздувалась, образуя темное чешуйчатое тело. Вот на нем отросли огромные крылья, а впереди разверзлась красная пасть. Чудище принимало в себя Черных Братьев и на глазах обретало силу.

— Назад! — передал Дардалион, и Тридцать помчались обратно к лесу.

Зверь гнался за ними. Дардалион замер на миг, лихорадочно обдумывая случившееся. Черные Братья, соединившись, создали это чудовище. Реально ли оно? В глубине души Дардалион понимал, что да.

— Ко мне! — передал он, и Тридцать собрались вокруг него. — Один воин. Один разум. Одна цель, — произнес он, и Тридцать слились воедино.

Дардалион ощутил, как его разум тает, соединяясь с другими, а сила растет.

Там, где были Тридцать, возник Единый с горящими глазами и мечом, похожим на застывшую молнию.

С яростным криком Единый бросился на зверя. Чудище взревело и выбросило вперед когтистые лапы, но Единый обрушил на него свой меч. Отрубленная лапа полетела вниз. Взвыв от боли, зверь разинул пасть и устремился на врага. Единый заглянул в пасть и увидел там многочисленные ряды зубов, острых, как черные мечи Братства. Он высоко занес свой клинок и метнул его, как молнию, в разверстое жерло. В руке у Единого возникали все новые и новые молнии, и он метал их во врага. Зверь пятился под ударами и клубился, меняя форму.

Вот темные фигурки разлетелись от него в разные стороны, и он весь как-то съежился. И тогда Единый раскинул руки и ворвался в самое сердце тучи, терзая ее в клочья. Вопли и боль гибнущих Братьев захлестывали его. Туча рассеялась. Души уцелевших устремились в свои тела. Единый, обстреляв их напоследок громовыми стрелами, впервые увидел звезды и полетел к ним.

«Как они прекрасны! — думал он, оглядывая всевидящими глазами мерцающие разными красками планеты, где клубятся облака над пересохшими океанами, и примечая вдали комету, пересекающую просторы Вселенной. — Как много в мире чудес!»

Дардалион, заключенный в Едином, рвался на волю. Он позабыл свое имя, и сонливость одолевала его. Мысли Астилы накатывали на него, как туманные волны. Он один. Нет, не один. Их много. Вот нахлынула радость, и он увидел в воздухе радужный дождь метеоров. Это зрелище восхищало Единого. Астила упорствовал. Их много. Сколько? Нет, не один. Он медленно считал, выискивая в памяти собственные мысли. Потом всплыло имя — Дардалион. Это его так зовут? Нет, другого. Астила слабо позвал, но не получил ответа. Сколько их?

Тридцать. Вот оно, магическое число. Тридцать. Единый содрогнулся, и Астила вырвался на волю.

— Кто ты? — спросил Единый.

— Астила.

— Зачем ты ушел от меня? Мы — одно.

— В тебе есть еще Дардалион.

— Дардалион? — повторил Единый, и молодой священник шевельнулся в его глубине. Астила одно за другим выкликал имена Тридцати, и они оживали и разъединялись, смущенные и растерянные.

Уже близился рассвет, когда Астила наконец повел их домой.

Их души вернулись в тела, и они проспали несколько часов. Дардалион проснулся первым, разбудил остальных и позвал к себе Астилу.

— Ночью ты спас нас, — сказал Дардалион. — У тебя есть дар видеть истину сквозь обман.

— Но Единого создал ты. Без него мы расстались бы с жизнью.

— Мы чуть было не расстались с ней. Единый был не менее опасен для нас, чем Облачный Зверь, и во второй раз нас спас ты. Вчера настоятель предостерег меня, и я обещал подумать над его словами. Нам нужен порядок, Астила... нужен устав. Я стану настоятелем Тридцати, но и тебе отведу не менее важную роль. Я буду Голосом, а ты — Глазами. Вместе мы отыщем путь, угодный Истоку.

Нездешний откинулся в седле, глядя на Дельнохский перевал и надирские равнины за ним. Караван остановился на ночлег перед опасным завтрашним спуском. Перевал около мили шел вниз по предательским осыпям, и нужна была недюжинная смелость, чтобы провести повозки по узкой извилистой тропе. Почти все беженцы заплатили за это людям Дурмаста большие деньги, а сами собирались идти пешком позади.

С севера задувал холодный ветер, и Нездешний позволил себе немного умерить бдительность. Ни Кадораса, ни Братства не было пока не видно не слышно, хотя он беспрестанно оглядывался назад. Нездешний усмехнулся. О Кадорасе говорят: если ты не видишь его, ты в опасности, если ты видишь его — это смерть. Нездешний соскочил с седла и отвел коня в отгороженный веревками загон. Он расседлал его, вытер, покормил зерном и прошел в середину лагеря, где кипели на кострах чугунные котелки.

Дурмаст сидел, окруженный путниками, и потчевал их рассказами о Гульготире. В красном свете костра его рожа казалась не столь зверской, а улыбка — теплой и дружественной. Дети собрались вокруг, тараща глаза на великана и с разинутыми ртами слушая его сказки. Трудно было поверить, что эти люди бегут от страшной войны, что многие из них лишились друзей, братьев и сыновей. Надежда на скорое избавление прорывалась в чересчур громком смехе и шутках. Нездешний перевел взгляд на людей Дурмаста, сидящих в стороне. Крутые ребята, сказал Дурмаст, и Нездешний знал, что это такое. Головорезы, одно слово. В дни мира и благоденствия достойные горожане из тех, что сейчас смеются и поют у костров, запирают от таких двери — а уж в путешествие с ними никто и ни за какие деньги не отправился бы. Теперь же их спутники смеются, как дети, не понимая, что попали из огня да в полымя.