Восемь минут тревоги (сборник) - Пшеничников Виктор - Страница 78
- Предыдущая
- 78/97
- Следующая
Белая батистовая кофточка колыхалась от малейшего движения женщины. Но поверх кофточки, усмиряя воздушную легкость батиста, пряча под собой тщедушное тело, громоздилось нелепое черное кимоно с широкими рукавами, делавшее женщину похожей на ворону.
Ковалев устыдился столь внезапного, неуместного сравнения, будто оно было произнесено вслух и услышано; но и отделаться от навязчивого образа оказалось не так-то просто. Он поспешно кивнул пожилой иностранке и легким шагом пересек по диагонали продолговатый зал накопителя.
Сейчас у Ковалева не оставалось никакой уверенности, что таинственный владелец пакета может быть обнаружен. Ему не в чем было ни упрекнуть, ни заподозрить ни одного из находившихся в накопителе людей. И потому червячок неудовлетворения, почти юношеской досады точил и точил его душу, проникал глубоко, в самое сердце. Уязвленное профессиональное самолюбие не давало покоя, звало к активным действиям, а что именно предпринять, Ковалев не знал.
И словно в утешение ему, каким-то чудом вызванная из недр памяти, яркой звездочкой взошла в потемках души внезапная радость: теперь их на земле трое — он, жена и малышка. Дочь… Как они ее назовут? Кем воспитают?..
Еще давным-давно, классе в четвертом или пятом, Василий смотрел в театре чудесную сказку «Снежная королева». Он до слез жалел, что ему досталось от родителей такое неинтересное имя, и тогда же, жалея себя, решил, что если в будущем у него появится дочь, он назовет ее Гердой. Ну а если сын — Каем…
Ковалев усмехнулся: детство все, наивное детство. Сейчас сплошь и рядом Денисы да Ирины, как у Ищенко, да еще Светочки.
Хотя и с трудом, он заставил себя на время не думать о дочери, тем самым не позволяя себе расслабиться, потому что невозможно было совместить яркий сполох звезды — рождение дочери, его продолжения на земле, — с тем, что его повседневно окружало, что приучило на многое смотреть совсем иными глазами. И, пожалуй, впервые его кольнуло пока безотчетное, но явственное отцовское чувство тревоги за судьбу дочери, за ее будущее.
И с этой новой для себя мыслью, с тревогой, подступившей к самому сердцу, Ковалев поспешил к начальнику контрольно-пропускного пункта.
В кабинете «шефа», как называли молодые офицеры начальника КПП, по-прежнему стояла вязкая духота. Лопасти вентилятора, слившись в круг, разгоняли застойный жар лишь в ограниченном пространстве, шевелили на лбу полковника прядку волос. Наглухо закупоренные от аэродромного шума двойные окна в алюминиевых рамах лишь добавляли тепла, накаляя кабинет как через увеличительное стекло.
Сбоку, за приставным столиком, низко склонился к столешнице вызванный пограничниками офицер управления. Он сверялся с записями в коричневом добротном блокноте и на вошедшего не смотрел.
Ковалев доложил, что установить, хотя бы предположительно, владельца пакета не удалось. Полковник откинул со лба спадавшую прядку волос, молча кивнул, указывая лейтенанту на стул. Глаза его выражали то спокойствие, которое отличает в человеке большой опыт и знания. Ковалев втайне боготворил «шефа», чем-то напоминавшего ему отца, после которого у матери осталось с десяток любительских фотографий да вылинявшая за годы форма офицера-пограничника. Отца настигла бандитская пуля уже после войны, и Василий, сколько себя помнил, всегда благоговел перед памятью о нем.
— Вот что, лейтенант Ковалев… — Начальник КПП несколько раз нажал и отжал голубую кнопку остановки вентилятора, наблюдая за тем, как она глубоко утопает в круглой нише и вновь показывается оттуда, возвращаемая упругой пружиной. — Вот что… В свертке, доставленном Гусевым, оказались рулоны восковки. Все тексты на ней — антисоветского, подстрекательского содержания.
Полковник на минуту умолк. Ковалев терпеливо ждал продолжения разговора.
— Деньги, по всей вероятности, никакого отношения к пакету не имеют: слишком велико до них расстояние от пола, туда из щели не дотянуться. Видимо, кто-то решил избавиться от них таким образом. Бывает… И маляр тут тоже ни при чем — обыкновенный честный человек, хороший производственник, комсомольский секретарь бригады… Меня в данном случае беспокоит другое. — Полковник взглянул за окно, где синем-сине расстилалось небо без единого облачка до самого горизонта. — Разберемся, почему в пакете оказались только восковки. Наши «опекуны» за рубежом слишком предусмотрительны, чтобы засылать столь далеко «неукомплектованного» агента… Либо… — Полковник перевел взгляд на офицера управления. — Либо агент — новичок, так сказать, попутчик, которого за плату уговорили доставить к нам эту мерзость, с тем чтобы потом передать по назначению. — Полковник с силой нажал кнопку остановившегося вентилятора. — Есть еще и третий вариант: трусость. Обыкновенная трусость, которой подвержены и опытные агенты. Обнаруженные восковки — не шапирограф, для них нужна специальная краска. Думается, надо искать недостающую часть «комплекта». Таможенников мы уже предупредили, а им во внимании не откажешь.
Начальник КПП откинулся на спинку стула.
— Вам все ясно, лейтенант Ковалев?
— Так точно! — Офицер козырнул и, получив разрешение, покинул кабинет.
Вернувшись в зону пограничного контроля, он некоторое время понаблюдал за работой контролеров. К ним в застекленные кабинки протягивали паспорта и визы недавно прибывшие пассажиры. Нигде никакого ни затора, ни недоразумений. Ревнивое, сладостное чувство овладело лейтенантом: его питомцы!
В таком счастливом, почти праздничном настроении наблюдал Ковалев за работой своих подчиненных. И единственное, что огорчало его в этот момент душевного подъема, — это неоконченная история с пакетом, в которой пока реально существовали лишь обнаруженные рулоны восковки да помнился быстрый, нервный промельк между желтых фанерин узкой руки с белой манжеткой…
Когда пограничники уже заканчивали оформление пассажиров с прибывшего рейса, в дверях накопителя показалась прихворнувшая миссис. Видимо, она достаточно отдохнула, пришла в себя, потому что, хотя и пригибаясь, несла свой груз сама.
Следом, вытирая лоб платком, спешил с прижатым к животу кейсом тучный «коммивояжер».
Помахивая непонятно откуда взявшимся зонтом, вышел «любитель гольфа», как мысленно окрестил его Ковалев, мельком, ленивым полукругом окинул происходящее.
Человек в молодежном батнике и обросший «студент» столкнулись в дверях и никак не могли разойтись — обоим мешала битком набитая заплечная сумка обладателя книги об Эваристе Галуа.
Две дамы в строгих черных костюмах вышли из двери накопителя, словно из кельи монастыря, храня на лицах прежнее недоступное выражение. У одной из них на руках по-прежнему подремывал разморенный жарой лохматый пикинес. Сходство дам с монашенками усиливалось еще и тем, что они шли как бы в сопровождении священника в долгополой сутане, под его молчаливым взором не смея позволить себе даже лишнего шага.
Пожилая миссис, ближе всех оказавшаяся к стойке, подтягивала баулы поближе, Тяжелый груз был не под силу худым рукам. Ковалев хотел было помочь, но возле нее тотчас оказался пассажир в батнике, жестом предложил свои услуги. Однако пожилая миссис, с виду женщина слабая, так шмякнула баулы об пол, так свирепо глянула на них сверху вниз, словно это были ее кровные враги, с которыми надлежало расправиться. Иностранец в батнике пожал недоуменно плечами и придвинулся поближе к «студенту», переложившему книгу под мышку.
Еще не отдышавшись после такой нагрузки, увядающая миссис полезла в карман кимоно за сигаретами, густо задымила, выпуская в недавно побеленный потолок едкие табачные струи.
Ковалев удивленно наблюдал за ней: так смолить — и впрямь никакого здоровья не хватит.
Пассажиры разбрелись между высоких столиков, принялись заполнять таможенные декларации. «Любитель гольфа» писал быстро, почти не отрываясь, с высоты своего роста глядя на продолговатый листок декларации. «Коммивояжер» отчаянно потел, и высунутый наружу кончик языка выдавал его немалое старание Человек в батнике оказался небольшого роста и потому писал, едва не лежа подбородком на толстом пластике стола. Что-то не устраивало его в четких графах, он поминутно хмурился и комкал один лист за другим. Неподалеку от него заполнял документ сутуловатый «студент». Он так и стоял, не выпуская из-под руки книгу о великом математике, хотя она явно мешала ему.
- Предыдущая
- 78/97
- Следующая
