Восемь минут тревоги (сборник) - Пшеничников Виктор - Страница 17
- Предыдущая
- 17/97
- Следующая
— Понадобится — всю границу вот этими, — показал свои огромные руки, — буду держать.
Собственная любовь Лагунцова к границе была не то чтобы меньше, но вроде бы умеренней, глуше, он стеснялся открытых ее проявлений, потому никто и не слышал от него возвышенных слов о службе и своем отношении к ней. О Бойко же любой, даже посторонний, мог безошибочно сказать, что он кровно связан с границей, как связан с землей крестьянин, с огнем и металлом — сталевар, или о музыкой — композитор.
Прежде Лагунцов никогда не задумывался над подобными определениями, просто для таких размышлений не было ни времени, ни причин, но как-то раз, заглянув по партийным делам в политотдел отряда, услышал, что Бойко и граница — все равно что сиамские близнецы, которых не разлучить, которые друг без друга теряли смысл существования. И это признание совсем не близких Лагунцову или Бойко людей поразило Анатолия своей точностью. Мало того, оно как бы заново, с неожиданной стороны открыло ему в друге своеобразную красоту, которой лично он, Анатолий, не обладал.
Бойко мог ненароком обидеть Лагунцова неосторожным словом, грубоватой шуткой, но они были друзьями, истинными друзьями, и потому многое прощали друг другу. Они и сейчас, вроде бы бесцельно теряя время, праздно сидя в машине на мягких поролоновых сиденьях, наверняка думали об одном и том же — о границе, обо всем, что с ней было связано.
Молчали, считая дело решенным. В распахнутые настежь двери газика видна была овальная дуга побережья залива. Над ним появились первые чайки, в воздухе мельтешили их косые, словно надломленные крылья. Небо еще напоминало промокашку из школьной тетради, но с каждой минутой дальний его край светлел, прояснялся, будто горизонт представлял собой гигантскую сцену, над которой одну за другой поднимали тонкие прозрачные занавеси, скрывавшие даль.
Бойко протянул из машины руку — ладонь осталась сухой. Бус иссяк, заметно похолодало.
— Ну что, по коням? — на правах хозяина предложил он.
— По коням.
Обе машины тотчас сорвались с места, забрались на пригорок и оттуда по наклонной устремились к заставе. Наконец вновь вспыхнул под фарами белый алебастровый лебедь в желтых дождевых разводах. Машины качнулись и стали.
Бойко провел Лагунцова к себе. Пока старшина хлопотал с завтраком, минут десять поговорили о том, о сем. Дружно поругали непогоду, путавшую все планы работы, вспомнили однокурсников, кого куда занесла переменчивая судьба пограничного офицера.
— В отпуск-то собираешься? — спросил Бойко. — Когда отдыхать будешь? Зима скоро.
Лагунцов отмахнулся: какой там отдых, если вся жизнь — как одни нескончаемые пограничные сутки!..
В столовой, когда расторопный повар ставил на стол закуски, Лагунцов ревниво следил за тем, что несли, про себя отмечал: «У нас не хуже. Ей-богу, не хуже. Соленья-варенья есть, мясо свое. Старшина на будущий год и меду к зиме обещал накачать — до вчерашнего дня все строгал доски, пчелиные ульи мастерил. В город уехал, — подумал внезапно, — жена должна рожать. Бредит Пулатов сыном…»
— Чего размечтался? — подтолкнул его Бойко. — Ешь…
Лагунцову вдруг показалось, что он не был на заставе целую вечность. Да и вся неделя выдалась какой-то неспокойной, нервной: то подготовка к совещанию, то сам отъезд… На заставе почти не показывался. Завьялов сам расписывал суточные наряды, распределял на работы свободных от службы пограничников, проводил занятия со специалистами. Ничего, управлялся и не роптал, что давно не брал выходной.
О жене и говорить не приходится. Вчера вернулся домой поздно. Лена обиделась: в кои-то веки собрались вместе посмотреть кинофильм по телевизору — не получилось. Телевизор-то Лена привезла, но к домашнему «кинотеатру» пока не привыкли — некогда. Еще Лена хотела заполнить вдвоем с Анатолием карточки спортлото, а утром отправить их заказным письмом в зональное управление. Вдруг да угадают шесть номеров? Ведь выиграли же когда-то целых четыре рубля!..
В первый раз Анатолий ради забавы согласился играть. Сел за журнальный столик, Оленьку примостил на коленях. Дочь сразу же показала на два первых попавшихся квадратика: тут и тут. Перекрестили. Лена мечтательно назвала фигурное катание и бадминтон.
«А что зачеркнешь ты?» — спросила она тогда у Анатолия.
«Бокс», — ответил он, думая о своем.
Лена сверилась по своим записям, под каким номером у нее значился бокс: игра явно увлекала ее. Зачеркнули бокс.
«А что еще?» — кокетничая, спросила Лена.
«Да бокс же», — снова сказал Анатолий, не решаясь сменить неудобную позу, чтобы не упасть с журнальным столом и дочерью на пол.
И тогда Лена, обиженно поджав нижнюю губку (новый жест, раньше его не было), зачеркнула еще и штангу…
— За столом заботы гнетут — это серьезно, — прервал его мысли Бойко, цепляя вилкой колечко сиреневого лука. Лагунцов не ответил. Неспокойно было на душе, сам не знал отчего…
Позавтракав, водитель Лагунцова Миша Пресняк и приехавший с ним связист Шпунтов прошли вслед за Бойко к гаражу, взяли по связке промасленных анкеров.
Офицеры тоже вышли на улицу. Нежданное, как подарок, солнце выпуталось из облаков, робко брызнуло светом; глядя на него вприщур, выставив подбородок, Бойко блаженно промямлил:
— Жаль, Анатолий, с добром расставаться, ну да для друга, как говорится…
— Ладно, ладно, в обиде тоже не останешься. Присылай своих орлов, я распоряжусь, чтобы им выдали изоляторы.
— И тормозные колодки тоже, — на всякий случай напомнил Бойко.
— Товарищ капитан! — Перед Лагунцовым вдруг вырос как из-под земли смуглолицый дежурный. — Вас по радио вызывает застава!
Лагунцов посмотрел на часы: без четверти восемь. Не заботясь о дороге, прямо по лужам зашагал от гаража к казарме, на ходу стараясь погасить в себе неприятное чувство тревоги, все это утро противно скребущееся в душе. Толкнулся в проволочную решетку самодельного турникета, разделявшего «городок следопыта» и заставский двор, застрял, с силой и невесть откуда взявшейся злостью протиснулся на территорию заставы. Следом за ним упруго вышагивал Бойко — озабоченный, не надо ли чем помочь…
Дежурный держал микрофон наготове. Лагунцов, едва услышав голос Завьялова, спросил:
— Что случилось, замполит?
Сам себе удивился, почему назвал его не иначе, но тут же сосредоточился, вникая в слова:
— На заставе ЧП…
— Еду! — бросил в микрофон Лагунцов. Он быстро оделся, выскочил на крыльцо и скорей к газику. На бегу попрощался с Бойко, махнул рукой, дескать, сам понимаешь…
В машине, когда Пресняк с места взял полный, а в окне дверцы на секунду мелькнуло и тут же исчезло лицо Бойко, Лагунцов включил рацию, настроенную на постоянную волну, сжал плашку микрофона…
Жарко! Рывком, гася в себе напряжение, расстегнул ворот. Похоже, отлетели пуговицы. Зато вернулось утраченное было спокойствие, без следа исчезла суетливость. Пресняк удивленно посмотрел на капитана, выжал газ до конца, забирая вдоль контрольно-следовой полосы влево. От тряски анкерные болты, стукаясь друг о дружку, звенели. Подпрыгивал на ухабах, елозил по жесткому сиденью за спиной капитана недоумевающий Шпунтов, видный Лагунцову в зеркальце заднего обзора. Из-под колес летели фонтаны воды.
— Первая, Первая, Первая, прием, — наконец заговорил Лагунцов. Голос звучал глухо, надтреснуто, как после ангины.
Застава молчала. «Чего там?» — терялся в догадках Лагунцов, пытаясь раскрыть недосягаемый смысл слов Завьялова. Голос замполита — Лагунцов это обостренно уловил и отметил — на последнем звуке подсекся. «Че-пе, че-пе…» — вязло на зубах Лагунцова. Какой глухой, безнадежный смысл таился в этих звуках!..
— Первая, Первая! — в остервенении заорал Лагунцов в микрофон, силясь вогнать в мембрану неподдающиеся слова. А в уши глухим чавкающим шепотом вползало: «Че-пе, че-пе…» Что, что могло там произойти? С кем? А, черт, сидишь, как в мешке, в неведении! Лагунцов зло ударил кулаком по скобе у ветрового стекла, и сразу заныла, пробираясь к локтю, тяжелая, колющая боль в кости.
- Предыдущая
- 17/97
- Следующая
