Заговор - Шхиян Сергей - Страница 2

• Предыдущая
• 2/98
• Следующая

Гроза накрыла Москву внезапно. Только что небо было чистым и безоблачным, как вдруг, в одночасье, все почернело, и на город налетела низкая растрепанная туча. Ветер единым нервным порывом прижал к земле не только траву и мелкий кустарник, но и небольшие деревья. Потом все стихло, и вдруг сияющая молния распорола огромную тяжелую тучу от горизонта до горизонта, ударил небывалой силы гром, и тотчас в землю, как стеклянные стрелы, вонзились тугие струи ливня. Все живое, способное передвигаться, бросилось под защиту рукотворных и естественных укрытий. Растения, которым некуда было деться от разгула буйной стихии, какое-то время еще пытались ерепениться, но вскоре покорились небесным водам и безвольно склонились к земле, мокрые и поникшие.

Ливень бурно пузырился в тотчас появившихся лужах, освобождая небо от своей непомерной тяжести. Небо теряло мрачную силу, делалось выше, светлее, так что начало казаться, что вот-вот все кончится. Однако опять ударил страшной силы гром небесный, жестяной бочкой покатился над крепостью и городом, потом еще долго ворчал далекими раскатами. И новые потоки вод пали на не успевающую их принимать землю.

Между деревянными кремлевскими тротуарами кипели мусорные водные струи, стремительно стекая по естественным уклонам вниз, к могучим кирпичным стенам. Казалось, теперь этому не будет конца, но неожиданно в образовавшуюся в черной пелене прореху выглянуло солнце, и все вокруг вспыхнуло, заблестело, и небо загорелось двойной радугой.

– Хорошо-то как! – радостно воскликнул молодой московский царь, вошедший в историю под смутным именем Лжедмитрий I. – Люблю грозу и хорошую брань, – добавил он, отходя, пьяно покачиваясь, от открытого настежь окна. – А ты, окольничий, любишь грозы?

– Нет, не люблю, – ответил я, – они слишком опасны. У вас в Польше уже начали делать громоотводы?

– Чего делать? – не понял он вопроса.

– Громоотводы, – вяло повторил я. – Это такие железные штыри, по которым молнии уходят в землю.

– Первый раз о таком слышу. Как это гром и молния могут уйти в землю?

– Могут, – не вдаваясь в подробности, ответил я, пытаясь сквозь винные пары вспомнить, когда появились первые громоотводы.

– Объясни, – попросил Лжедмитрий.

Я сосредоточился, старясь не растерять остатки твердой памяти:

– Был такой человек по имени Франклин, – наконец ответил я, припомнив, кто изобрел громоотвод, – это он первым заметил, что молния может спускаться по железному пруту в землю.

– Почему я о нем ничего не знаю? – удивился широко образованный государь.

– Он жил давно, лет двести-триста назад, – объяснил я, не вдаваясь в подробности, от какого века считаю, от двадцать первого или семнадцатого.

– Этот Франк, из какой стороны? – продолжил приставать Лжедмитрий. – Из Парижской?

– Нет, он американец, – честно сознался я.

– Это где такая земля? – опять вскинулся любознательный монарх.

– Америка малоизвестная страна, там сейчас живут одни индейцы, – продолжил я нести пьяный бред. Выпили мы с государем уже столько, что вполне можно было переходить к выяснению, кто кого больше уважает, а не разбираться с физическими процессами и географией. – Ты мне лучше скажи, почему о тебе ходят разговоры, что ты в детстве птичкам глазки выкалывал?

– Бориска оговорил, – легко переключился он с американской на отечественную историю, – никаким птичкам я ничего не выкалывал. Годунов сам сволочь и вор, приказал меня зарезать, только ничего у него получилось. Битяговских подослал! Вот тебе, – добавил он, показав кукиш, не покойному Борису Годунову, а почему-то мне. – Вот ты кто? Окольничий?

– Ну, – подтвердил я.

– А почему тогда не наливаешь?

– Потому что я не стольник и не кравчий, к тому же мы уже и так слишком много выпили, – благоразумно заметил я.

– Водки много не бывает, – изрек вечную русскую истину польский ставленник на русском престоле. – Давай еще по немного.

– Ты еще скажи по граммулечке.

– Опять начинаешь заговариваться? – строго спросил монарх. – Тебе русский царь говорит: наливай, значит наливай!

– Ладно, только это последняя, а то ты не от яда помрешь, а от пьянства. Я и так тебя, считай, с того света вытащил...

То, что нового русского царя попытались отравить, я почти не сомневался. Скорее всего, это за завтраком ему намешали в еду какой-то дряни. Когда я утром явился во дворец, Дмитрий был здоров и весел, а потом его так скрутило, что было страшно смотреть: лицо и тело пошли пятнами, начались желудочные колики, и поднялась высокая температура. Я полдня отпаивал его молоком, а потом применил свою экстрасенсорику. К вечеру он пришел в себя настолько, что решил отпраздновать выздоровление. Чем мы с ним в данный момент и занимались.

– Хороший ты парень, Алексей, – сказал царь, когда мы, наконец, по его царскому указу, снова выпили, – только понять я тебя не могу. Какой-то ты такой, – он покрутил пальцем возле виска, – не то что-бы юродивый, но и не нормальный. У вас что, на украинах все такие?

– Исключительно, – на нормальном старорусском языке подтвердил я. – Аще кому хотяще. Ты мне, кстати, тоже нравишься, хоть ты и царь. Второго царя встречаю, с которым не зазорно выпить...

– Тогда давай выпьем за дружбу!

– Давай, – с вздохом согласился я, – только это будет совсем последний раз!

Мы опять выпили по чарке царской самогонки, настоянной на березовых почках.

– У вас в Польше курное вино гонят или вина пьют? – задал я вполне невинный вопрос, но Лжедмитрию он очень не понравился.

– Ты чего ко мне с той Польшей привязался? – строго спросил он. – Я законный русский царь, а не какой-то там польский король! Я хороший царь?

– Пока хороший, – подтвердил я. Действительно, взойдя на престол, Лжедмитрий начал не с завинчивания гаек, а с амнистии и реформ. Он возвратил свободу, чины не только Нагим, своим мнимым родственникам, но и всем опальным Борисова времени. Страдальца Михаила Нагого, за «небрежение» царевича и за самовольную расправу с его убийцами Битяговскими со товарищи, заключенного Борисом Годуновым в темницу и отсидевшего невинно около четырнадцати лет, пожаловал в сан великого конюшего. Брата его и трех племянников, Ивана Никитича Романова, двух Шереметевых, двух князей Голицыных, Долгорукого, Татева, Куракина и Кашина в назначил в бояре. Других страдальцев и меня в том числе, в окольничие. Князя Василия Голицына назвал великим дворецким, Вельского великим оружничим, князя Михаила Скопина-Шуйского великим мечником, князя Лыкова-Оболенского великим крайчим, Гаврилу Григорьевича Пушкина великим сокольничим, дьяка Сутупова великим секретарем и печатником, думного дьяка Афанасия Власьева секретарем великим и надворным подскарбием, или казначеем, – то есть, кроме новых чинов, первый ввел в России наименования иноязычные, заимствованные от поляков.

• Предыдущая
• 2/98
• Следующая