Крах - Шевцов Иван - Страница 3
- Предыдущая
- 3/55
- Следующая
Так ей верилось в слова поэта в первые годы их семейной жизни, когда в счастье и душевной гармонии сливались ее уста с устами Евгения. Но когда уста остывают и не желают сходиться, жизнь утрачивает свою простоту и прелесть и становится невыносимо сложной. Эту печальную истину Таня познала в последние годы, изгаженные «демократической» смутой.
Конечно, поэтическая страсть Тани не ограничивалась Лермонтовым и Федоровым. Она обожала так же Пушкина и Тютчева, а из современных — рано ушедших из жизни Дмитрия Блынского и Петра Комарова. Для нее поэзия была негасимым огнем света и тепла, согревающим душу и просветляющим разум. В часы душевного разлада и до сердечной боли тягостных, терзающих дум она открывала томик Лермонтова, читала: «Кто знает: женская душа, как океан неисследима!..» Звучит, как афоризм. А вообще, Лермонтов афористичен, как и Грибоедов. И современен. Разве не напоминает Ельцина лермонтовский Варяг — властитель, презирающий законы и права. «Своей дружиной окружен перед народ явился он; свои победы исчислял. Лукавой речью убеждал! Рука искусного льстеца играла глупою толпой». Это точно — толпа всегда глупа и доверчива, — соглашалась Таня. — Особенно российская.
Отойдя от зеркала, Таня набросила на себя легкий шелковый халатик, разрисованный васильками и ромашками, и направилась в ванную. Проходя через гостиную, она увидела, что Евгений стелит себе на диване. В последние годы их семейной жизни такое стало привычным, и хоть в спальне стояли две кровати, Евгений часто стелил себе в гостиной, ссылаясь на «чертовскую усталость». С работы он возвращался, как правило, не раньше девяти часов, частенько под хмельком, иногда вообще задерживался до утра, о чем заранее предупреждал. Таня понимала, что работа у него далеко не легкая, верила ему и никаких на этот счет претензий не предъявляла: не позволяла гордость, — хотя и понимала, что время их любви постепенно шло на убыль.
Она наполнила ванну и, погрузившись в теплую воду, расслабилась в тихом усыпляющем блаженстве, предаваясь воспоминаниям. Банкет, на котором сегодня они присутствовали, не произвел на нее того впечатления, на которое рассчитывал Евгений. Ей претило преднамеренно разгульное, чрезмерно изобильное пиршество, где во всю глотку кричало богатство, начиная с ломящегося от яств стола и кончая бриллиантами и жемчугом, украшавшими раскормленные гладкие телеса декольтированных дам, и пестрые кричащие галстуки и модные костюмы самодовольных, сытых розоволицых мужчин. Ее угнетала хрестоматийно убийственная фраза: «Пир во время чумы». Там было все кричаще, хвастливо-показное, рекламное, все выглядело пошло, нечистоплотно, провинциально — какой-то дикий, допотопный купеческий кураж. И самое удивительно-странное, что в этом обжорном бедламе, как рыба в воде, чувствовал себя Евгений, ее муж, ее Женя. Он был свой среди своих, в то время как она была там чужой. Ей было неприятно слушать комплименты в свой адрес от жирных котов, которых она считала оптовыми ворюгами. Евгению же льстило: он рекламировал ее, как дорогую вещь. Сегодняшний вечер явился для Тани открытием: она открыла для себя мужа, увидела его другим, совсем не похожим на того Евгения Соколова, с которым познакомилась в студенческие годы. Внешне Евгений не очень изменился: рослый, поджарый, он все так же держал спортивную форму — строен, подтянут, подвижен, непоседлив. Все так же коротко, «под бокс», стриг свои светлые волосы — правда, за последние годы они заметно поредели. Все так же его моложавое, улыбчивое лицо со свежим румянцем излучало избыток энергии, а зеленые, слегка прищуренные глаза хранили скрытую настороженность. Когда-то их считали идеальной супружеской парой, которую свела и благословила счастливая судьба. И они были счастливы, хотя и не признавались в этом друг другу.
Когда Соколовы поженились, Евгений, молодой, начинающий экономист, работал в плановом отделе райисполкома. Сообразительный, предприимчивый и находчивый, он быстро продвигался по служебной лестнице и к началу горбачевской «перестройки» уже руководил этим отделом. Таня любила его, он любил Таню. Их семейная жизнь протекала безоблачно. В доме был относительный достаток. Таня работала участковым врачом. Зарплата не ахти какая — тянули от получки до получки, но были сыты и одеты, покупали книги, иногда ходили в театры. Словом, это была обычная благополучная семья советского интеллигента, где установился лад между супругами. Они воспитывали сына Егора, внешне — копия отца и его любимец. Сейчас Егору пятнадцать лет, и учится он, как, впрочем, дети многих преуспевающих бизнесменов, в Англии. Летом отпуск проводили обычно у моря, то у Черного, то у Балтийского. Один год были на Каспии. В летние каникулы Егор, как правило, жил на подмосковной дедушкиной даче — отца Татьяны Васильевны. У отставного полковника милиции Василия Ивановича были трогательные отношения с внуком. Для Егора дедушка Вася, в прошлом гроза московских уголовников, был кумиром, что, к недоумению Тани, вызывало ревность у Евгения.
Все это было до 1988 года, и теперь казалось Тане далеким прошлым.
Теплая вода успокаивала, снимала напряжение и чувство страха. Она не спешила вылезать из ванны, она тянула нить событий, разматывая клубок своей жизни, в второй главное место занимал Евгений Соколов. Ей нравилась его фамилия, и в былые времена она ласково называла его «Сокол ты мой», «Соколик родной». В восемьдесят восьмом, когда над великой державой нависли Черные тучи и в воздухе запахло демократической серой гарью, Соколик по собственной воле оставил свой пост в райисполкоме и устроился, как он говорил, в «коммерческих структурах». Это был первый неожиданный для Тани поступок мужа. Сопровождался он и странным поворотом во взглядах Евгения: он стал повторять лозунги «демократов», охаивать и оплевывать советское прошлое страны и завистливо кивать на преуспевающий «цивилизованный» Запад, где «люди живут, как люди». Прежде за ним ничего подобного не замечалось, оно возникло как-то вдруг. Впрочем, быть может и не совсем неожиданно: просто Евгений вступил в «демократическую» струю, и его подхватило и понесло это мутное течение. Он видел и знал, что Таня его не понимает и не одобряет, и во избежание ссоры не вступал с ней в дискуссию, и вообще старался избегать с ней разговора на «злобу дня» и не трогать острых вопросов. Он не посвящал ее в свои служебные дела, и она не понимала, в чем заключаются эти «коммерческие структуры», которые в одночасье сделали Соколова не просто состоятельным, но богатым человеком. На ее вопрос: «Откуда такие деньги?», он шутливо отвечал: «Из воздуха, дорогая!» — и награждал ее дежурным поцелуем, при этом добавлял: «Не беспокойся: это честные деньги, заработанные умом и смекалкой в условиях бизнеса».
- Предыдущая
- 3/55
- Следующая
