Что за горизонтом? - Шевцов Иван - Страница 26

• Предыдущая
• 26/56
• Следующая

Он не успел договорить фразу, как из первого ряда энергично выскочил полненький, кругленький старичок с седой бородкой клином и розовым лицом и злобно выкрикнул в сторону Богородского:

— Позор, господин артист! Вы — фашист! Да, да — вы черносотенец, фашист.

Зал возмущенно загудел, и сквозь этот гул, послышался спокойный голос Богородского:

— Фашисты — это нынешние сионисты, которые пришли на смену фашистам и оккупировали Россию. Мы разгромили фашизм. Разгромим и сионизм! Народ поднимется, опомнится.

— Я воевал. За Россию сражался, не жалея жизни. Я тоже имею орден Красной звезды, — почти в истерике кричал розоволицый ветеран. Но со всех сторон в него летели язвительные реплики. Кто-то с иронией в голосе сказал:

— Ты бы, Кайранский, поведал нам, как и за что получил орден?

— Вы все фашисты, антисемиты. Я ненавижу вас! Ненавижу!! — выкрикнул Кайранский и быстро покинул зал.

Произошел неприятный инцидент. По залу прокатился ропот, недоуменные вопросы.

— Чего он вспылил?

— Какая шлея ему под хвост попала?

— За своих израильтян обиделся.

Богородского не отпускали, донимали вопросами, на которые и сами знали ответ. Но хотелось им излить душу, высказать свою боль и обиду родному человеку, подлинно народному артисту, которого они глубоко уважали.

— Почему Ельцин держит в правительстве ненавидимого всем народом, презираемого всей Россией Чубайса, который своими аморальными, бесчестными действиями позорит и до того позорное правительство?

— Ельцин не смеет его убрать, поскольку не он его назначил, — отвечал Егор Лукич. — Назначен Чубайс на этот пост по приказу Клинтона. И без согласия Клинтона Ельцин не смеет его убрать. Ельцин не хозяин в России. Хозяева в Вашингтоне и в Израиле. Ельцин их слуга, вроде Норвежского Квислинга.

— Но зачем, почему Клинтону нужен именно Чубайс?

— Потому, что он самый жестокий, изощренный враг русского народа. Он придумал дьявольские ваучеры и ограбил народ, он ввел такую приватизацию, при которой все богатства Страны за бесценок скупили российские и иностранные евреи. И теперь Чубайс выполняет может последний приказ своих заокеанских хозяев: прикончить Россию, довести ее до такого состояния, после чего она уже не сможет подняться. Это сделает Чубайс.

— Но где же выход? Как спасти Россию? Что нам делать?

— Объединяться на национальной идее. В России должно быть русское правительство, как в Грузии грузинское, в Израиле еврейское. Объединяться и бороться, сражаться, как сражались с Гитлером. А Ельцин гораздо страшней Гитлера, потому что за его спиной Америка и мировое еврейство. Надо сражаться, как в годы гитлеровской оккупации, когда земля горела под ногами оккупантов. Пусть горит она под ногами новых американо-израильских оккупантов!

— Так что ж — выходит, нужны партизанские отряды?

— Они б не помешали, — ответил генерал. — Пора провозгласить лозунг: Родина или смерть! Позорно стоять на коленях перед мерзким, циничным врагом. Пора подняться с колен. Наш священный долг — рассказать молодежи правду о Советской действительности, разоблачить ложь телевизионного жулья.

— Трудная задача. Молодежь развращена наркотиками, алкоголем, телевизором. Она загипнотизирована. Потерянное поколение рабов растет.

— Да, были люди в наше время, не то, то нынешнее племя, — прозвучало из зала.

— Так нужно, что б мы, деды и отцы рассказали нынешнему племени о себе, открыли ему глаза, — сказал Лукич. — Это наш священный долг во имя спасения Отечества.

Страсти закипали, разгорались. Каждый ветеран хотел выплеснуть свою боль и обиду, гнев и ненависть по адресу продажного, преступного режима. Это был отчаянный голос проклятия, в котором одновременно звучали уныние и надежда, неверие и вера в воскресение, тоска по утраченному и рыцарская гордость за прожитую жизнь и содеянное во славу Отечества. Мы расходились довольные встречей и с тайным оптимизмом в ожидании какого-то чуда, способного спасти Россию, хотя и понимали, что чудо это не появится из ничего. Его может родить всенародный взрыв людей, доведенных до точки кипения и осознавших себя русскими людьми, ответственными за жизнь своих потомков и державы, не потерявшими своего достоинства.

Уже дома я пытался для себя проанализировать, нашу встречу с ветеранами, подвести какие-то итоги. Мысли мои прервал телефонный звонок Лукича.

— Хочу сообщить тебе две новости, — сказал он бодрым голосом. — Во-первых, звонил корреспондент немецкой газеты. Просил дать ему интервью в связи с моим отказом от ордена. Я согласился. Встречу назначили на завтра. И дело, конечно, не в ордене. Я буду говорить о плачевном состоянии нашей культуры, которую ельцинский режим поставил в унизительное, вымирающее положение. А во-вторых, звонил Артем. Покаялся и попросил прошения. Ты оказался прав: это он утащил фотографию Ларисы. На мой вопрос «зачем», ответил, что не знает, был, мол, пьян.

— Ну что ж: каков вопрос, таков и ответ, — дружески уколол я, а Лукич почему-то сказал:

— Я очень сожалею, что на нашей встрече с ветеранами не присутствовала Лариса. Историку было бы полезно все это послушать.

Время летит, годы бегут. Их не остановишь и не вернешь. «Почему так?» — спросила я Егора Лукича.

— Не знаю, — ответил он, пожав плечами и прибавил: — Я сам не заметил, как дедушкой стал. И внук мой влюбился в мою жену, выходит, в свою бабушку.

— Это я — бабушка? Не став матерью. Комедия.

— Скорей трагедия или драма, — поправил Лукич.

— А может просто водевиль?

Он называет меня женой. Он предлагает прописать меня в своей приватизированной квартире, стать хозяйкой этой квартиры. Я пока воздерживаюсь: его поведение, отношение ко мне, полное доверие, его страстная любовь, в искренности которой у меня нет сомнения, — все это так неожиданно, непривычно для меня, что я нахожусь в растерянности. У меня голова кругом идет, не могу разобраться в своих чувствах. Мне кажется, он околдовал меня, я уже не могу о нем не думать, мне хочется как можно чаще видеть и слышать его. Как-то еще летом я сказала ему: «Вы хотите меня влюбить в себя?» Он ответил: «А разве это возможно насильно влюбить? По-моему — нет. Любовь возникает стихийно, независимо от разума». «Бурная любовь может легко переходить в ненависть», — сказала я и тут же вспомнила про трагичность безответной любви. В студенчестве в меня был безумно влюблен однокурсник. Он буквально преследовал меня, пылко изъяснялся, клялся в своей вечной любви. Но у меня к нему не было никаких чувств, а его настойчивое нытье было мне оскорбительно и противно, вызывало отвращение, которого я сама стыдилась. Когда он понял, что его домогательства мне противны, он возненавидел меня, о чем и объявил тут же.

Помню, в тот юбилейный вечер, когда я осталась у него ночевать, он деликатно упрекнул меня в кокетстве.

— Ты меня ревнуешь? — с приятным удивлением спросила я.

— Тайком. Разумом я понимаю, что ревность — коварное чувство: она из мухи делает слона. Но мы бессильны от нее отказаться.

— А мне нравится, когда ты ревнуешь: значит любишь. Я тоже тебя ревную, — призналась я.

— Ты? Ревнуешь? Это уж слишком! К кому? Ты мой последний роман.

— Вот даже как? Ты считаешь, что у нас роман? А я-то думала любовь.

— Романов без любви не бывает, — попытался поправиться он. — Я имел в виду то, что больше я уже никогда никого не полюблю.

Он называет меня женой, я в шутку раза два назвала его мужем. Рассказала об этом Лиде, думала она мне поможет разобраться в истории, в которую я влипла. Лида еще больше запутала меня.

— Ты хочешь ребенка, — рассуждала Лида. — Лукич тебе не может сделать ребенка уже в силу своего возраста. Тебе нужен если не муж, то производитель помоложе. Ты говоришь, что он тебе нравится, он талантливый, нежный, заботливый, твой единомышленник.

— Он — моя судьба, он послан мне небом, — перебила я.

• Предыдущая
• 26/56
• Следующая