Мастер Альба - Шервуд Том - Страница 26

• Предыдущая
• 26/83
• Следующая

– Я сказал тебе про него, Волк! Я точно помню – сказал!

Но тот, к кому он обращался, – одетый в серые шкуры, – поднял длинную суковатую палку и, едва Плут успел отвернуться, с силой ударил его по спине. Плут взвыл и запрыгал.

– Это, – выкрикнул с яростью Волк, – за то, что ты не сказал о мальчишке. И он мог с голоду умереть. Пять тысяч гульденов он может нам принести! А Беспалый сказал, что и больше!

Потом он прыгнул вперёд и, дотянувшись, снова ударил Плута по разодранной коже спины.

– А-ах!! – завопил несчастный, выгнув спину, отбежал и, присев, прокричал из безопасной дали:

– А это-то за что?!

– Это – за то, что я сам мог мальчишку убить. Пять тысяч! За всю свою жизнь тебе не добыть таких денег!

Он снова сделал шаг – скорее пугая, и Плут, взвыв, вскочил и скрылся, протиснувшись в один из проломов в стене. Волк, опираясь на палку, подошёл к Альбе.

– Так ты, значит, тот самый барчонок! Хорошо. Будешь собакой. Когда я тебя буду звать – ты должен делать “гав-гав”. Ты понял?

Альба встал, звякнув цепью, взглянул исподлобья – упрямо, без дрожи. Тихо промолвил:

– Я человек.

– Ах ты… – Волк вскинул палку.

Худой тонкошеий цыплёнок стоял перед ним, глядя в упор, и не пытался заслониться.

– Эй, убьёшь! – крикнул Кожаный плащ.

Волк опустил палку, протянул удивлённо:

– Ах ты наглец…

И, подняв спереди шкуру, вытянул из-за пояса нож.

– Дай-ка я тебе глаз вырежу, – сказал с сумасшедшим весельем и сделал шаг. – Наследнику Груфа-то нужен ты сам, а не твои глазки…

– Эй, эй! – снова окликнул его Плащ, стукнув заклёпками. – А если без глаза его не узнают? Скажут – не тот!

– Тьфу! – со злостью сплюнул отвернувшийся Волк и спрятал свой нож. – Вина принесли?! – крикнул он, взмахнув голыми, торчащими из шкуры руками.

– Есть, есть вино! – торопливо ответили ему, вытаскивая из лежащих на земле узлов две, в оплётке, стеклянные фляги.

Все сошлись в круг, сели на чурбаки и на камни. Потянул дымком костерок. Альба, присев на солому, учащённо дыша, огляделся.

Когда-то это строение было, очевидно, большим домом, расположенным на берегу озера или на острове. Затем озеро умерло, задушенное водяными растениями, и превратилось в болото – опасное, гиблое. Неизвестно, сколько веков стояла здесь, разрушаясь, эта усадьба, пока её не нашли разбойные люди. Нашли – и тотчас, разумеется, оценили её достоинства: близость к обжитому человеческому миру, – и в то же время укромность и недоступность.

В широкий проём когда-то больших парадных дверей, расположенный напротив стены, у которой сидел Альба, виднелось ещё одно помещение – тоже без крыши. Даже торцы вделанных в стены стропил, сохраняющиеся обычно очень долгое время, здесь сгнили и выкрошились. В этом помещении стояла рубленая бревенчатая клеть – на сваях, с каменным столбиком под полом: безусловно, фундамент печи. “Они, значит, здесь и зимуют”, – подумал Альба. Клеть, судя по цвету дерева, была поставлена лет сто назад, и поставлена, к слову, очень умело. Хороший плотник здесь потрудился, и, скорее всего, это была последняя в его жизни работа. При желании в клети могли разместиться человек шесть или семь.

Слева, в углу, – похожий на изрядных размеров гроб, – каменный короб с наклонной, из толстых брёвен, крышей. Низкий, с невысокой дверью. На брёвнах – толстая земляная подушка, схваченная зелёным ковром травы. “Это – погреб”. А рядом, у левой же стены, с двумя подпорками, длинный навес – от дождя. В правом дальнем углу – круглая башенка с ведром и верёвкой: колодец. Здесь же – очаг, и в данный момент вокруг него расселись, то и дело отмахиваясь от едкого дыма, местные обитатели. И немного поближе – по правую руку – пролом в стене, за которой, у края болота, два дня сидел Альба.

Сейчас же он находился на возвышенном, сухом месте, да ещё с целым стожком соломы. Цепь от его пояса уходит в дырку в стене, и там, за стеной, очевидно, надета на крюк. “Не отцепиться”. Возле соломы – какие-то кости “щенка кормили, наверное”, кусок грязной овечьей шкуры. Альба эту шкуру подобрал, растянул на соломе и этой же соломой старательно вычистил. Потом обернул её вокруг себя, заправив верхний край за железный обруч на поясе.

– Эй, ты что это?! – вдруг выкрикнул Волк, заметив, чем занят мальчишка. – Ты это зачем?

– Я – человек, – снова негромко, но с отчётливой твёрдостью сказал Альба.

– Да? – с оттенком иронии произнёс Волк и поднялся.

Он подошёл к Альбе, с упрямством уставившемуся ему прямо в лицо. Но бить не стал. Напротив, он принёс кусок хлеба и длинную солёную рыбину. Бросил в солому, вернулся к костру. Альба, подняв принесённое, сел, поудобнее примостившись к стене. Аккуратно объел рыбий бок, съел хлеб – весь, до крошки. Вторую половину рыбы поднял и пристроил вверху, на выступающем камне (про запас), а хвост и голову припрятал внизу (для щенка). Он делал эти запасы, справедливо считая, что от Волка всего можно ожидать, а до спасительного болота с пиявками теперь не дотянешься. Однако главарь разбойников продолжил являть чудеса. Он снова пришёл – и поставил на землю перед мальчишкой глубокий глиняный черепок, полный солёных груздей. Альба немедленно съел половину.

А через час стало ясно, что стоит за этой заботой. Волк принёс большую деревянную чашу – с водой. Но поставил её там, куда Альба не мог дотянуться.

– Ты теперь хочешь пить, – сказал Волк. – Сделай “гав-гав” и напьёшься.

– Нет, – сказал Альба. – Я не собака.

– Нет, собака, – с ухмылкой возразил ему косматый мучитель. – Ты теперь – сторож этих развалин. Должен лаять. И будешь лаять – пока за тебя не выплатят деньги.

– Не буду, – сказал мальчишка, отворачиваясь от воды.

– Дворяне! – вдруг послышалось от костра. – Они такие все гордые!

– Он будет лаять!! – в бешенстве Волк обернулся к костру. – Кто хочет пари? На пять золотых? На десять?!

– Ты проиграешь, – сказал рассудительно Кожаный плащ. – А денежки – не отдашь.

– Почему это проиграю? – с недоумением развёл руками Волк.

– Потому, что каболка его растёрла до мяса, а он даже не пикнул. Точно. Сдохнет, а лаять не станет.

– А почему не отдам?

– Да потому, что ты – это ты!

Сидящие у костра расхохотались.

– Даю слово Волка!! – вскинул к небу свои ручищи главарь. – И сто золотых монет! Против одной! До того, как за него внесут деньги – он будет лаять! Ну, кто?!

Кожаный плащ заложил руки за голову, потянулся.

– Слово? – заинтересованно проговорил он. – Ладно. Один золотой у меня есть. Готов поставить.

– И у меня есть золотой! – вдруг выкрикнул откуда-то из-за стены прячущийся битый недавно Плут. – Я тоже участвую!

– Сказано! – Волк хлопнул в ладоши.

Альба был обречён.

Он это видел и понимал, и, сжав своё маленькое упрямое сердце, готовился к самому худшему. Но, к его удивлению, ничего страшного не происходило. Шёл час за часом, а о нём как будто даже забыли. Все занимались своими привычными, как было видно, делами: уносили остатки вина в погреб, жарили впрок какое-то мясо, считали, позвякивая, монеты, спарывали с вынимаемых из дорожного баула одежд какие-то украшения. Плут, достав из колодца мутной воды, мыл посуду. Альба томился, слушая плеск, воображая живительную прохладу. Чаша с водой так и стояла на недоступном для него расстоянии. Щенок имел собственное корытце, так что он эту воду не трогал.

“Хорошо”, – сказал себе Альба и взялся за медленное, незаметное дело: стал вытягивать из кучи соломы тонкие пряди и сплетать их в один длинный жгут.

Когда пришла ночь, Альба, вытянув цепь на всю возможную длину и выставив ещё руку, забросил сложенный вдвое жгут за чашу с водой – и этой соломенной петлёй чашу к себе подтянул. И долго, растягивая неземное блаженство, пил. Маленькими глотками, каплю за каплей.

Выпил всё и в ночной темноте отполз так же на всю длину цепи, и легонько чашу отбросил – так, что она перевернулась. Утром всё было понятно: здесь постарался щенок.

• Предыдущая
• 26/83
• Следующая