Мастер Альба - Шервуд Том - Страница 1

• 1/83
• Следующая

Дикий хохот и крик взорвали утреннюю тишину. Вздрогнул дом, и вздрогнули сонные люди. Бэнсон, вообще-то, лишь рядом со мной вел себя достаточно непринуждённо. В присутствии же других людей – не из семьи – он оставался прежним – немым, застенчивым Носорогом. Вот и сейчас, только дождавшись, когда за пьяненьким почтальоном, прячущим монету в отворот рукава, закроется дверь, он закричал и запрыгал. Он плясал на входной, с новым тёсаным полом площадке, ограждённой слева и справа дверями в помещения первого этажа, а с двух других сторон – входной дверью и лестницей наверх; в той самой прихожей, где когда-то легли убитые Сулейманом двое матросов, а сам Бэнсон получил пулю в лицо. Он подбрасывал к потолку белый, с пятаком сургуча, бумажный свиток, ловил его, и смеялся, и подвывал.

Вздрогнули сонные люди. Опустила с дубового края кровати ноги в розовой длинной рубахе Алис и первым делом тревожно взглянула на жёлтую плетёную люльку с младенцем: спит? Спит.

Из каморки под лестницей, босиком, в подштанниках, с мушкетом в руке выбежал Носатый, – заспанный, с поднятыми торчком рыжими спутанными волосами.

Генри, в комнате с подоконником, взглянув в окно, затушил огарок бесполезной свечи, отодвинул книгу и, нацепливая на нос новенькие, дорогие, в железной оправе, очки, побежал сквозь выставочный мебельный салон к выходу.

В спальне второго этажа, дальней, за ванной комнатой, с шёлковым свистом вонзил руки в рукава халата Луис, бросился, завязывая пояс, к дверям, чертыхнулся, что-то забыв, обернулся, и Луиза, изогнувшись, как кошка, привстав на постели, швырнула ему через всю комнату кожаный пояс с кортиком и пистолем.

В подвале, в жиличке при кухне, толстая старенькая миссис Бигль безуспешно пыталась растолкать храпящего почтенного джентльмена с белыми бакенбардами. В светлице третьего этажа выбежала на середину комнаты и замерла, прижав руку к груди, Эвелин.

Нераспечатанное письмо лежало теперь в центре стола, в обеденной зале. В центре громадного, длинного, с заточенными в овалы торцами стола, за который слетелась взволнованная семья. Ни Бэнсон, ни Эвелин не решались протянуть руку первыми. Наконец, судорожно вздохнув, Эвелин взяла свиток – и не раскрыла. Нетвёрдой рукой она протянула его Бэнсону, вымученно улыбнулась. Он принял свиток, откусил витой цветистый шнурок и отбросил на другую сторону стола лепёшку сургуча – печать наместника султана в Багдаде. Наподобие лёгкой пружины, свитый, развернулся с шорохом лист.

– Сэру Бэнсону, моему доверенному, в Бристоль. Немедленно отправьте Эдда в порт Банжул… Эдда в порт Банжул…

Бэнсон растерянно поднял глаза.

– Бэн, – тихо проговорила Эвелин. – На обороте, огамическое письмо.

Он перевернул лист, всмотрелся в штрихи:

– Любимые мои, здравствуйте!..

Эвелин устремила мучительный взгляд в пространство перед собой, куда-то в одной ей видимую даль. С лёгкими, неисчезающими тенями под нижним абрисом нежных, огромных, бархатных глаз. Горячими, сухими губами она вышёптывала одно лишь короткое слово:

– Жив… Жив… Жив…

Бэнсон, стиснув зубы, не разговаривая ни с кем, метался по городу. Луис приготовил ему все дорожные бумаги. Давид советовал дождаться, когда придёт с очередным грузом его “Форт”, а уж тогда отправляться в Турцию, – но куда уж. Сам. На попутных кораблях. Немедленно. Не нужен “Форт”, “Дукат” стоит в Басре.

Алис, роняя на пальцы тёплые слёзы, вшивала в тайники его куртки золотые монеты. Крохотный Том, тараща в своей люльке тёмные Бэнсоновы глазёнки, не мешал ей: не плакал.

– Я сделал новое оружие, – говорил заметно постаревший оружейник угрюмо молчащему Бэнсону. – Вот смотри. Тонкий болт, с трёхлепестковым пером. Если положить во взведённый арбалет, то болт спереди будет немного высовываться. Я сделал несколько штук подлиннее. Навинчиваем на него этот вот железный цилиндр. В нём – чистый ртутус. На острие – капсюль. Ты наводишь арбалет, скажем, на каменную стену, щёлк, и-и-и – бум! Стены нет. Только вот не испытан.

Бэнсон сложил оснастку в футляр, посопев, отсчитал деньги, потоптался у двери и вышел. Молча.

– Не попрощался, – глядя ему в спину, задумчиво сказал старик. – Это хорошо. Значит, скоро вернётся.

Скоро вернётся…

Почти не попрощался Бэнсон и с домашними. Дорога длинна, а времени нет. Томас, уезжая, сказал ему: “Я должен знать, что, если попаду в капкан, – ты меня вытащишь”. И вот – миг настал. Не до прощаний. Долгие проводы – лишние слёзы.

Обнял всех. Погладил толстым пальцем Томову щёчку. Вскинул на плечи футляр с арбалетом, котомку, поправил под курткой нож и пистоль. Досадно, что не заказал новых короткоствольных уродцев, как-то вот не подумал. А ведь время-то было! Теперь уже поздно. Обнял всех, открыл дверь и вышел. Один.

Но направился он не в порт. Нельзя отправляться на трудное дело, не опробовав снаряжение! За два пенни он сел на повозку, едущую из города, доехал до относительно густого леса, спрыгнул и скрылся между деревьями. До отхода корабля, капитан которого ждал его по просьбе Давида, оставался ещё полный день. Бэнсон поправил на плече футляр с арбалетом и углубился в лес.

Уйти нужно было подальше от дороги, ведь оружейник сказал: “Бум!!”

Бэнсон не был ни охотником, ни золотоискателем. Следовательно, он не знал леса. Он не знал, как нужно выходить на лесную поляну. Здесь мало быть осторожным. Здесь нужно откапывать в глубинах сознания и вытаскивать для нелёгкой работы чутьё. Бэнсон и подумать не мог, что стук его башмаков о нередкие лесные камни давно уже громовым грохотом разносится по округе, и на другом краю поляны, за кромкою леса, его уже ждут. И на открытое место он вышел неопасливо, безмятежно. И это понятно, ведь лес – он не город. Ведь лес – пуст.

Не всегда. Его увидели, а увидев, тут же вывернули наизнанку. Опытный взгляд за секунду определит – что за человек перед ним. Куда идёт, по какому делу, бывалый или нет, охотник или бродяга, разбойник или солдат, слаб или опасен. Те, что напряжённо следили за Бэнсоном, могли бы, конечно, дождаться, когда он пройдёт до противоположного края поляны, и тут, метнув нож из-за дерева, надёжно его положить, – этот день им нужно было прожить без лишних глаз. Но нет, ждать не стали. Сегодня их гнали вперёд не азарт и не дело. Их гнал тщательно спрятанный в закоулках сердец острый нетающий страх.

Бэнсон остановился, взялся за пистолет. Нет, ничего опасного. Люди идут не таясь. Вот женщина несёт ребёнка. Вот её муж. И старик – отец или дед.

Встретились на середине поляны. Молодая женщина, окатив Бэнсона волной синего взгляда, улыбнулась. Доверчиво, беззащитно. Опустила на землю мальчика. В глубоком дыхании мягко качалась высокая грудь. Её спутник, почти одного роста с Бэнсоном, также с улыбкой шагнул, открыто, по-доброму протянул для пожатия руку. И пожатие было правильным: крепким, неторопливым, спокойным. Опустили на землю ношу: приличие требовало немедленно поприветствовать друг друга и без дальнейшего, впрочем, любопытства, проявить интерес как к личности, так и к цели путешествия – не с целью допроса, а с целью продемонстрировать дружелюбие.

Девушка достала краюху хлеба, разъяла её по разрезу – блеснула насыпанная внутри соль – и что-то шепнула малышу. Тот взял хлеб в ручонку, подняв ясное личико, протянул его путнику. Бэнсон вынужден был присесть, потянуться за хлебом: отказываться нельзя. А “отец” ребёнка чуть зашёл за спину к Бэнсону – шагом как будто бесцельным, случайным. Бесшумно снял с пояса металлический пест, – короткий боевой шестопёр. Девушка вдруг вскрикнула, глядя вниз, и, наклонившись, схватила свои юбки, и резко их вздёрнула.

• 1/83
• Следующая