Аэростат. Течения и Земли - Гребенщиков Борис - Страница 7

Про их концерты писали: «На сцене Элизабет Фрэйзер завораживает. Она кажется одновременно хрупкой как дитя и ошеломляюще сильной».{49}

Пресса терялась в догадках: что это за люди производят такие необыкновенные звуки? Однако Робин и Лиз (и Саймон) очень неохотно давали интервью, и даже когда это происходило, собственно о музыке никогда не бывало сказано ни слова.

Журналисты подозревали их в колдовстве, Cocteau Twins всерьез обвиняли в том, что они разлагают нацию, передавая в своих песнях подсознательные магические послания. В Средние века их попросту сожгли бы на костре.

При этом в 1984 году их альбом «Treasure» («Сокровище») был признан лучшим альбомом года, а Лиз Фрэйзер – лучшей певицей Британии. Пресса соревновалась в эпитетах:

«Их музыка – идеальный необитаемый остров, нетронутый разложением коммерческой поп-музыки».

«Богатое и деликатное настроение нашептанных секретов, священных красот и моментов нежности».

«Их сила – в незащищенности; их волшебство льется, и объяснить его не удастся никому».

Или совсем уж напрямую: «Воистину, Cocteau Twins – это голос Бога».{50}

LP «Treasure», 1984

Они зачаровывали людей ни на что не похожими обложками своих пластинок, причудливыми названиями песен, музыкой, пением – долгое время никто даже не мог понять, на каком языке поет Лиз Фрэйзер. Они играли дико красиво – но бесплотными романтиками никогда не были, напротив, людей менее претенциозных и более земных найти было бы сложно.

Они появились на свет в самый расцвет панка; эта музыка их и сформировала.

«Панк-рок… В детстве я хотела быть такой, как Сид Вишес. Мы до сих пор платим за это. Продолжаем ко всему подходить как панки, хотя время изменилось, и этот подход более не действует. Я часто жалею об этом. Я сама не знаю, почему мы такие» (Лиз Фрэйзер).{51}

Но если посмотреть с другой стороны… в одной чудесной книге есть такие слова:

«…в дальних путешествиях он видел вещи столь жуткие и прекрасные, что не мог ни отчетливо вспомнить, ни описать их, хотя он и знал, что они оставили глубокие отметины на его сердце. Но некоторые вещи он не забывал, и они хранились в его памяти, как чудеса и тайны, которые он вспоминал снова и снова»[2].

Это сказано по другому поводу, но, что касается меня – эти слова точно подходят к музыке Cocteau Twins.

Или, говоря словами Гильдора Инглориона из дома Финрода: «У них свои труды и свои печали: их мало занимают пути других существ на земле»[3].{52}

Ведь дело не в том, как обустроен звуковой ряд Cocteau Twins. В конце концов, в мире много дуэтов, где девушка поет, а ее парень лепит из подручных средств шумовую панораму, сопровождающую голос любимой.

Здесь дело совсем в другом. Остальные дуэты, равно как и другие коллективы, замкнуты в «этом» мире; они поют и играют про бытовой, насквозь придуманный мир, который школа и остальные средства информации навязывают нам с детских лет, и говорят: все обстоит вот так, и по-другому не бывает. Это как в романах и телевизионных сериалах: вы люди, а значит, вам положено думать вот так, чувствовать вот так и покупать вот здесь; шаг влево, шаг вправо – расстрел.

А это полная и абсолютная ложь. И именно на долю Cocteau Twins выпало напомнить нам о реальном мире, не поддающемся коммерческим бытовым уравнениям. О чувствах и ощущениях, не вписывающихся в учебник кастрированной бытовой псевдореальности. О «той удивительной стране, где полным-полно чудес, но нет их объяснений»{53}[4].

Они напоминают нам о том, что мы значительно больше и чудеснее, чем нас обучили думать о себе.

Их мелодии – чудо, которое мы все забыли. Когда они поют, кажется, что эти мелодии мы знали с колыбели, но вот как-то не вспоминали, а когда слушаем – вспоминаем, и оказывается, что мимо нас чуть было не прошел целый мир, целая вселенная, наполненная неизъяснимой тайной, которая по праву принадлежит нам, если мы удосужимся о ней вспомнить.

Робин Гатри

И если мы действительно их услышим, наша жизнь выйдет за грани дозволенного и вернется на свой истинный путь тайны и восхищения.{54}

И вспомню еще раз Джона Рональда Руэла Толкиена: «Мир этот необъятен, глубок и беспределен; его моря безбрежны и звезды неисчислимы; его красота зачаровывает, но опасность подстерегает на каждом шагу; он наполнен радостью и печалью, которые острее меча. Счастливцем может считать себя тот, кому дано войти туда, но язык путешественника не в силах описать все богатство и необъяснимость этой страны. И пока он там, ему опасно задавать слишком много вопросов, чтобы ворота не закрылись и ключи от них не были потеряны»[5].

Для меня эти слова точно подходят к музыке Cocteau Twins – и лучше не скажешь.{55}

«Нас достигли новости о небритом и мрачном канадце, чье каждое слово наполнено восхитительным декадансом. Голос его такого низкого регистра, что некоторые животные, вероятно, просто не способны его услышать. В словах его песен такая законченность и незыблемость, как будто они кропотливо вырублены из мрамора. Он глубок как Милтон и мрачен как Джон Леннон. Его песни обнаруживают красоту во всем, как будто он собирает необработанные алмазы.

Тех, кто еще не слышал о Коэне, легко опознать – они до сих пор заняты веселой повседневщиной: танцуют, смеются и ходят по магазинам; но обращенные уже превратились в другую породу. Они сидят по домам, закрыв лампу шарфом, отгораживаются от дневного света тяжелыми портьерами и пьют мятный чай, обсуждая поэзию Лорки, – а песни Коэна тихонько сопровождают разговор. Прибыл Темный Рыцарь, и все предстало в новом свете».{56}

Леонард Коэн – канадский поэт, певец и писатель. Он родился в 1934 году, смешно сказать – он на 2 года старше Элвиса Пресли. Его первая книга стихов вышла в 1956 году, первый роман – в 1963-м, но ему хотелось петь песни, и он переехал в Америку.

LP «Songs of Leonard Cohen», 1967

В 1967-м вышла его первая пластинка «Песни Леонарда Коэна». Широкой публике его песни показались недостаточно бодрыми, и в Америке альбом не имел коммерческого успеха, зато в кругах любителей произвел настоящий фурор. В Англии он провел в чартах более года. Правильно говорят: «В своем отечестве пророка нет». Добавим: не очень-то и хотелось. Коэн вообще всегда был склонен к уединению и депрессии – и это нисколько не умаляло его славы, а только добавляло к его репутации сумрачного гения, говорящего вслух то, о чем другие боятся и подумать.{57}