Повести и рассказы - Шергин Борис Викторович - Страница 13
- Предыдущая
- 13/153
- Следующая
И все встречные и поперечные отъезжающим поветери – попутного ветра – желают.
Зайдут на корабль, сходни уберут, якоря выкатают, паруса откроют. Ветер паруса наполнит. Сделает рулевой поворот кораблем на восток в честь солнца, и зашумят, рассыпаясь, встречные волны.
Брызнет зуйку в лицо крепким морским рассолом, и… вся грусть забудется. Которая слеза и катилась, та назад воротилась. В море простор, ширь, свет, любо в море!
Матрос песню запоет, в гармонь заиграет, – смотришь, за кораблем тюлень молодой плывет. Головочка у него черненькая, взгляд умильный, ручками он перебирает, песни слушает. Под самым носом корабля белуха белобрюхая, зверь морской, ростом с корову, любит перевертываться да играть. Пробку свою оттыкает, из зашейка фонтаны водяные пускает, что кит. Чайки долго за кораблем в море летят, провожают. Это поморы любят, хлеб им бросают. К хорошей погоде чайка в голомень летит.
Бежит корабль, воздух веселый, паруса говорят, чайки кричат. Зуйки уж за работой, канат старый для конопатки щиплют, снасти разбирают… В далях морских другой кораблик блеснет парусом, ровно чайка крылом. Надо с ним поморским обычаем поздороваться. Капитан берет медную, посеребренную трубу-рупор и кричит:
– Путем-дорогой здравствуйте!
Те отвечают:
– Здорово, ваше здоровье, на все четыре ветра!
Мы опять:
– Куда путь-дорогу правите?
Ответ уж издалека донесет:
– Из Стокгольма в Архангельской!…
Какой– нибудь матрос-молодожен схватит трубу да крикнет тем, идущим в Архангельск:
– Агафье моей расскажите, что меня встретили!
Зуйки опять за дело: медные котлы начищают.
Чайки на берег воротились. Кругом небо да вода. Навстречу английский пароход. Англичане дразнятся:
– Роши шкуна хлам! Роши шельма! Тьфу! Нет добра!
Зуйки из себя выходят, кричат:
– Роши шкуна шик! Инглиш тво фут руль, а фуль! Елефан трунк друнк!
С тем и разминемся.
Бывает, что англичане корабельные сухари или «бишки» – зуйкам бросают. Или конфеты. Поморы вышитым полотенцем или сдобными колобами отдаривают.
Норвежане встретятся – те спрашивают:
– Куры фра? Куры фра? (куды, мол, пошли?)
Им отвечают, что на Мурман или в Данию. Летом благодать в море, а осенью в туман страшно. Туман такой навалит, хоть топором руби. В океане, где временем иностранных судов много, бывают и столкновения. Когда поморы в шнеках плывут, в чугунную доску бьют, а заслышав стук машины или свисток, кричат со всей силы:
– Не сгубите-е!!!
Тошно в море – земля и небо стонут.
Самое опасное место в туманы Горловина – выход Белого моря в океан. Тут всегда волненье, толкунцы.
Выбежит шкуна из Белого моря, тут во все стороны Ледовитый океан. Когда корабль идет на Печору или на Новую Землю, поворачивают направо, на восток. А Мурман пойдет на запад, влево. Мурманский берег скалистый. Горы черные, древние, как медведи, лежат. Тут взводень, вал морской, горой ходит, песок со дна воротит. Кораблик в океане как чаечка маленькая. И подвигается на него «девята»-девятый вал, что всех больше… Вал черный, гребень белый – кружево белое на черном бархате. «Ну, – думаешь, – сейчас закроет – и все тут…» Ан нет! Подымет кораблик этим валом, качнет на гребне, как мать ребенка, да и спустит вниз. Только сердце екнет да в животе холодно. А впереди другой вал, тоже с дом величиной. Как кони вороные с седыми гривами, валы летят по океану.
Это кораблику не беда, когда ветер попутный, в затылок; горе, если со всех румбов заповертывает. В такую немилостивую погодушку корабельная команда по нескольку суток не спит и не ест.
Кудлатый долгобородый помор-капитан и тут не ударит в грязь лицом. Он ревет у руля медведем на молодых помощников:
– К снастям, други, к снастям!… Что полтинники-то на меня выкатили?! Ух, коровы косые! Крепче кливер! Рочишкот!… Ух, карасином бы вас облить да сжечь! Ух, вы-ы!!!
Среди зуйков бывали тоже продувные ребята, во всяких положениях выгоду себе находили. Таков бывал Владимирко Вельских. Он плавал у старого Сувора Окладникова на гальоте.
В непогодушку, когда старик океан в тысячу труб трубит и кипит валами, Владимирко непременно подвернется разъяренному Сувору под руку. Ясно, хорошую затрещину и заработает. Кончится шторм – юнга Бельских ходит с подвязанной щекой. Сувор к нему:
– Ты что, Владимирко?
– Что… Глаз-то худо заоткрывался…
– Ну?… Сгоряча-то, вишь, не разберешь… По шее бы надо.
– Себя бы бил по шее-то!
– Любя ведь, леший…
– Любя… Теперь как на берег сойду! Ни погулять, ни девкам показаться. Ни котора на меня не обзадорится.
– На экого винограда чтобы не обзарилась! Да ты первый парень по деревне.
– Первый парень… А где наряды-то? Ты много ли нашил?
– Ужо, не ругай, подарю тебе манишку норвецку голубу.
Этот Окладников «хороший» был, а случалось на бедовых налетать. В шапке зуек в каюту не зайди. Со старшим первый речь не заводи. Жди, когда заговорят. Самодуры бывали среди поморов-судовладельцев. Вовсе загоняют мальчугана. В свободный часок взгрустнется ему, он и запоет печальную долгую песню:
По Мурману богато становищами – фиордами. В каждой такой бухте есть поморский стан, летний поселок, где промышленники, прибежавшие на кораблях и пароходах с разных концов Архангельской губернии, ночевали и отдыхали. Взрослое население дни проводит в океане, добывая рыбу, зуйки в океан выходят редко, их работа на берегу. Надо хлеб испечь, кашу сварить и уху, да и квас чтобы был. Вот идет у бедных ребят стряпня, рукава стряхня. Замараются, припотеют, а все с песнями:
Хлебы зуй катает – поет:
- Предыдущая
- 13/153
- Следующая
