Женский день - Метлицкая Мария - Страница 21
- Предыдущая
- 21/60
- Следующая
Все хозяйство держалось по-прежнему на Валечке. Только и та уже была совсем не та. Тоже хворала, теряла силы. А потом и вовсе собралась к сестре. Так и сказала – отслужила я вам верно и честно, а на старости лет хочу сама хозяйкой побыть. Да и служить по-прежнему вам не могу – тяжело. Началась паника – дед совсем сник и объявил, что теперь они точно пропали. Нина Захаровна пыталась держаться и развила бурную деятельность по поиску новой домработницы. Пришла пара женщин, Нина Захаровна побеседовала и вынесла вердикт: «Нам никто не подходит». В смысле, что после Валечки все чужие. Да и чем платить? Еле сводили концы с концами. Аля ходила по городу кругами, почти бессмысленно. Дома тоже было невыносимо. Ходила и думала, что вряд ли что-нибудь изменится к лучшему. И тогда еще был звонок из милиции по поводу жилички с Театральной площади.
Оказалось, никакая не преподавательница, а обычная проститутка. Соседи, естественно, взбунтовались и стали писать жалобы. Аля приехала вечером – удостовериться.
«Учительница» открыла ей дверь, и Аля от удивления остолбенела.
«Мадам» была в прозрачном пеньюаре сиреневого цвета, на каблуках, с ярко-малиновым ртом, из которого она не выпускала сигарету в мундштуке.
Увидев хозяйку, она сразу оценила ситуацию и с громким вздохом сказала:
– А! Ты? Ну… проходи.
На кухне она плеснула в два стакана хорошего коньяку, сделала пару глотков и кивнула:
– Пей!
Аля покачала головой.
– А здорово вы меня, – усмехнулась она, – просто вокруг пальца!
Мадам махнула рукой.
– Какие мелочи, господи! А что я должна была сказать? – вдруг удивилась она. – Правду?
Аля вздохнула.
– Съезжай. Нечего выяснять.
Мадам присела напротив, внимательно оглядела Алю и вдруг предложила:
– Слушай… А давай… вместе. Ну, ты поняла? Вместе даже выгоднее. Определенно выгодней. А то… Смотрю на тебя – сердце рвется. Каблуки стоптанные, рукава на плаще обтрепались. Кожа вялая, в шелухе. А ногти? Ты когда была в парикмахерской? – требовательно спросила она.
Аля молчала и смотрела в окно.
Мадам воодушевилась.
– Бабок нарубим в момент. Ты ж баба красивая. Ну, если тебя… В смысле – в порядок. И своих поднимешь – как делать нечего. Мои, например, в Пскове – как сыр в масле. Мама, папаша, брат с семьей. Сестренка младшая.
Аля посмотрела на жиличку.
– Завтра, – тихо сказала она, – завтра к вечеру свалишь. Поняла? Или…
Мадам изящно закинула ножку.
– Ну и дура, – вздохнула она, – была бы, как говорится, честь предложена!
И тут у Али началась истерика.
– Честь! – хохотала она. – Вот именно – честь! На такое дело – именно честь!
Мадам выпучила глаза и покрутила тонким пальчиком у виска.
А на следующий день позвонили со студии. Аля не сразу поверила.
– Утвердили? Точно? Нет, вы проверьте! – требовала она.
Утвердили. Проверять нечего. Явиться нужно через неделю, ну и так далее.
И снова лихорадка – попытаться удержать Валечку хотя бы на полгода. Найти хорошего гомеопата Саввушке. Затарить два холодильника – хотя бы на пару недель. И снова сдать квартиру.
Сдала она первым попавшимся – мужчина средних лет, сибиряк и его жена (или невеста?), да какая разница! Главное – семейная или почти семейная пара.
Через семь дней она снова сидела у окна «Красной стрелы», не очень понимая, куда на сей раз ее заведет судьба и чем все это кончится.
Роль давалась легко – даже сама удивлялась. Словно на крыльях летала – с упоением, почти с восторгом. Режиссер смотрел на нее с удивлением, открывая ее каждый день будто интересную, новую книгу. Она не замечала его восторженных взглядов, она – нет, а все остальные – да. Пошла волна тихих сплетен. Дошла и до его жены – дамы властной и резкой. Она и позвонила Але однажды, очень поздно, почти в час ночи. Аля долго не могла понять, что от нее хочет эта плохо знакомая и резкая женщина. А когда поняла – искренне удивилась: «Да вы что? Господи! Какая же чушь! Да ни одной подобной мысли».
Даже обиделась. А та, уловив ее неподдельное удивление, сразу выдохнула с облегчением, но все-таки припугнула: «Если что, помни, милая. Рычаги есть. Улетишь далеко, не в Питер, в Карелию или в Финляндию. Никто не догонит».
Уже потом, когда Аля наконец опомнилась, стало смешно – пожилой, грузный, одышливый режиссер никоим образом не входил в сферу ее интересов. И еще тогда она подумала – никогда. Никогда она не свяжет свою жизнь с человеком творческим. Вот уж увольте! Хватит с нее Аристархова и Терлецкого. И пьяницы Рогового. Хватит шизиков, гомиков и рефлексий.
Нет, правда, один раз с намеченного пути сбилась – сошлась ненадолго с молодым актером, партнером по фильму. Но понимала – не корысти ради, а здоровья для. И не для брака уж наверняка. И точно – не для любви.
Через полгода умер дед Борис, и на печальных и многолюдных похоронах ей стало окончательно ясно – все, хватит! Хватит еженедельных мотаний на «Красной стреле». Хватит ежедневных звонков, страданий, беспокойств, переживаний. Нет больше сил ни у кого: ни у нее, ни у бабушки, ни у Саввушки. Хватит с нее бессонных ночей и вздрагиваний от каждого телефонного звонка. Да и Валечку пора отпустить – сколько можно держать человека! Не рабыня ведь, ей-богу!
Решили так: квартиру на Театральной – на продажу. А бабулину, на Петроградской стороне, пока сдавать. Хотя бабуля все тянула – ей всего было жаль: и мебели, и кастрюль, и гардин, и ухоженных паркетных полов.
Аля обзванивала знакомых, пытаясь снять «что-то приличное» в Москве. Помог, разумеется, Терлецкий. Предложил дачу – точнее, не дачу, а дом. В поселке писателей, совсем близко от города, на Пахре. Поехали посмотреть. Домик был небольшой, кирпичный, с заросшей зеленым мхом крышей. Три комнатки, маленькая гостиная с закопченным камином. На участке сосновый бор и красные сыроежки на зеленом бархате низкой травы.
Аля в дом моментально влюбилась. Да и цена была вполне подходящей – дочь писателя, давно покойного, проживала в Париже и дачу сдавала только по рекомендации.
Переезд дался тяжко – бабуля все время плакала и сетовала, что в Питер она больше не вернется. Саввушка угрюмо молчал – от Али он почти отвык и новой жизни страшился. Но дом всем понравился, и принялись обживаться.
Квартиру на Театральной продали довольно легко, да и неудивительно. Деньги Аля положила в банк, несмотря на протесты Нины Захаровны: «Я ИМ не верю, Аля! У НИХ хорошо быть не может!»
Через полтора года, когда, наконец, решили жилье в Москве покупать, банк сгорел. Точнее, его держатели испарились, исчезли. Разумеется, вместе с деньгами.
Обычная история. Обычная – особенно по тем временам. Обычная, да. Только не для тех, у кого там были вклады.
Аля пережила эту историю почти легко – ту квартиру она никогда не считала своей. А Нина Захаровна… На две недели слегла, повторяя, что «веры им нет – бандиты и есть бандиты. Собственно, ничего нового и все ожидаемо, сколько раз все это было».
Решили продавать квартиру на Петроградской. Но Нина Захаровна снова тянула: «А может, вернемся? Что нам Москва? Питер есть Питер, и это наша родина, Аля». Но нужно было решать. Саввушке в сентябре идти в школу. Жить за городом уже нельзя, точнее, там все сложнее.
Жалко, невыносимо жалко было бабулю. Аля видела, как ей не хочется продавать родное гнездо.
– Вся жизнь, Аленька! Вся наша жизнь! Наша с Борисом, рождение Андрюши, твоего отца. Потом – ты, дальше – Саввушка. Как продать? В чужие руки?
И она принималась плакать. Аля все понимала. Страдала. Пыталась с бабулей говорить. Та тоже все понимала, соглашалась, кивала головой, а наутро снова принималась страдать.
И тут все и разрешилось. Как всегда – само собой. Жизнь, как водится, сама расставила точки. Позвонил отец и сказал, что по здоровью демобилизовался, заработав открытую язву, тетя Света тоже не ах – две операции на груди, и как там дальше будет, никто не знает. Да и сыновьям нужно пробиваться в жизни – расти, учиться, работать.
- Предыдущая
- 21/60
- Следующая
