Траектория судьбы - Калашников Михаил Тимофеевич - Страница 5

Летняя ночь мне тогда казалась мгновением. Я не мог представить, что когда-либо удастся вволю выспаться. С утра до ночи, сидя верхом на лошади, боронишь или пашешь – и все смотришь и удивляешься: почему так медленно солнце идет к закату?

Хозяева мои сами работали «до шести лап», и меня заставляли не отставать… Объясню, что это такое. Ранним утром, когда солнце только встает, от любого из нас тянется по земле длинная тень, а потом солнце поднимается все выше и выше, а тень делается все короче. Часов тогда не было. Время обеда и послеобеденного отдыха наступало, когда тень твоя укорачивалась до шести твоих же ступней. С какой надеждой я начинал поближе к полудню одну за другой их отсчитывать! С какой радостью объявлял, наконец, старшим: «Шесть!»

Отдыхать полагалось тоже «до шести лап». Как только солнце пересечет зенит и начнет огибать тебя уже с другой стороны, отмеривай опять свои шесть ступней – и с Богом! Жара к тому времени в разгаре, и слепни кажутся еще злее…

Сколько наивных и пылких дум проносилось в несмышленой детской голове за это томительное время. Сколько песен споешь от восхода до заката! А поешь для того, чтобы не уснуть и не свалиться с лошади. Но и песни иногда не помогали: был я дважды под бороной. К счастью, лошади, радуясь возможности отдохнуть, тут же останавливались и начинали заниматься одним-единственным делом – отмахиваться от назойливых слепней и всякой мошкары.

Иногда пахарь, идя за плугом и видя, что погоныш начал «клевать», хорошенько подбадривал его кнутом. Были и обиды, были и слезы… Зато сколько было радости по окончании сезона работ в поле вернуться домой! Сверстники смотрели с затаенной завистью: им казалось, что ты уже на голову выше их и умудрен каким-то особым житейским опытом. Да и ты держишь себя с достоинством: «Я-де, мол, знаю, с каким трудом достается хлеб!»

Может потому, что так много песен было спето мной в те долгие дни утомительных полевых работ, но с той поры и по сей день я, по существу, все песни пою на один мотив. Видимо, и природа обделила меня – музыкальный слух совершенно отсутствует. Как говорят медведь на ухо наступил!

Однажды, будучи уже отцом семейства, я услышал удивительное пение итальянского мальчика Робертино Лоретти и сказал своим дочерям: «Слышите, как хорошо у людей поют дети!» На что они, с полным, как понимаю, основанием ответили: «В кого бы нам родиться, чтобы так петь?»

Тонкий намек, как говорится… Но все равно: оставаясь наедине, я частенько напеваю что-нибудь из старинных русских песен. И очень люблю их, особенно в исполнении хорошего народного хора или певцов, поющих «в живую», без фонограммы… И для меня всегда сущий праздник, когда слышу записи песен удивительной, истинно народной русской певицы Лидии Руслановой.

Вспоминая детство, не могу не рассказать, как ездили мы в ночное. Обычно парни постарше заранее сговаривались пасти ночью лошадей в определенных местах в степи. Они собирались группами по пять-шесть человек и намечали, в какой день и когда поедут. Иногда брали и меня, совсем еще ребенка, в свою «взрослую» компанию. Сверстники завидовали мне – каждый хотел бы побывать ночью в степи, послушать захватывающие дух рассказы, от которых порой не уснешь до утра. Обычно дело обстояло так. Пригнав табун в условленное место, путали и треножили лошадей, оставляя их посреди раздолья сочных трав – под крупными и яркими звездами. Сами же разводили костер и, собравшись вокруг него, с жаром обсуждали сельские новости, пели песни и рассказывали «ужасные» истории. А когда наступала пора появиться на сельских посиделках, старшие ребята садились по двое на лошадь и мчались в Курью. Мне же перед отъездом давали добрый совет: поскорее уснуть…

Легко сказать: «Уснуть»!.. В такой ситуации вряд ли кто-то захочет спать: как только стихал топот копыт, тебя охватывал жуткий страх… То слышишь, как воют волки; то какие-то тени неслышно движутся в твою сторону; то вдруг почувствуешь, что под твою самодельную «постель» ползет огромная змея; то почудится – леший дико вскрикнул! И так, в судорогах страха, прислушиваешься, присматриваешься, оглядываешься и успокаиваешь себя только одним: мыслью о скором возвращении ребят…

И вот, наконец, далеко за полночь слышишь, как они, весело перекликаясь в степи, скачут к почти угасшему костру, и тебе уже совсем не страшно и даже не хочется спать. На душе у тебя не то, что радостное облегчение – самое настоящее счастье. И сам себе уже кажешься настоящим героем: один на один с ночными страхами выстоял! Но никогда и никому не расскажешь правды о своих ночных видениях… Друзья же еще долго шепчутся, и лишь к утру их одолевает крепкий сон. Ночные похождения, конечно же, скрывались от родителей, хотя те наверняка обо всем догадывались.

В детские годы каждый ребенок подражает старшим, не особенно понимая – хорошо это или плохо? В долгие зимние вечера, когда за окнами завывала буря, к отцу приходили односельчане – такие же, как и он, отцы семейств. Их неспешные беседы – воспоминания о прошлом, мечты о будущем – длились порой чуть не до рассвета. Мы же, ребята, лежа на полатях, иногда вслушивались в их тихие разговоры. Если и не все могли расслышать или понять, то не беда! Мы, как завороженные, просто смотрели на них, могучих сибирских мужиков, и жадно ловили, впитывали в себя что-то необычное в их привычках, движениях, жестах, в их манере общения друг с другом.

Часто захаживал наш сосед – большой, широкий мужик с неспешными движениями. С затаенной завистью я внимательно наблюдал за ним. Особенно нравилась мне его манера закуривать папиросу. Делал он это необычным образом, совершенно не так, как остальные сельские мужики. Достав кисет, он зажимал его между пальцами левой руки. В этой же руке держал и клочок газетной бумаги, а правой неспешно и с чувством доставал из кисета щепотку табаку. Свернув папиросу, брал ее краем рта. Медленно доставал из кармана спичку. А затем закидывал левую ногу на колено правой и резким движением руки зажигал спичку о подошву сапога!..

Этот заключительный момент и приводил меня в полный восторг. Детское воображение рисовало картину, что это уже не он, а я так ловко умею прикуривать, вызывая общее уважение окружающих! Ох, как я мечтал поскорее стать взрослым! Курить!.. И делать это непременно, как сосед! Но так долго ждать я не мог…

И однажды, в кругу сверстников, я попытался все это повторить. Держа в зубах наполненную какими-то листьями папиросу, я, с такой же важностью, как сосед, достал спичку и начал… безуспешно чиркать по подошве своего сапожка. И надо же случиться такому конфузу – в этот самый интересный и ответственный момент моего «курения» я увидел своего старшего брата! Он крепко взял меня за ухо и повел к отцу для объяснений. Понимая всю плачевность своего положения, я не мог понять одного – откуда взялся в нашем «тайном» месте мой брат? Как он смог незаметно для нас подойти и подсмотреть?

Последовавшее отцовское «разъяснение» достигло своей воспитательной цели: став взрослым, я никогда не курил. Даже в войну в кругу своего танкового экипажа, когда в перерывах между боями курили все, у меня не возникало желания закурить. Как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло!

Сейчас я с благодарностью вспоминаю своего отца Тимофея Александровича, давшего нам первые жизненные наставления. Мы всегда его звали по-деревенски ласково – тятя. И хотя он не был с нами, детьми, таким же ласковым, как мама, но его строгость и требовательность сформировали в нас не самые плохие качества. Главные из которых – любовь к любому делу, за которое взялся, настойчивость и упорство. Каждый из нас в той или иной мере обладал этими качествами, применяя их впоследствии в самых различных сферах деятельности.

Семья, безусловно, была для нас той средой, в которой мы росли. Многодетная семья, в которой живут по три-четыре поколения, всегда отличается воспитанием детей. Тут и стар, и мал знают свои обязанности, и контроль за их выполнением всегда неусыпный – сколько старших есть над тобой, всех и слушайся!..