В сердце и в памяти - Воробьев Михаил Данилович - Страница 18

На какое-то мгновение теряю сознание. Когда очнулся, не сразу понял, где я и что со мной. Стал доходить до слуха голос Григория Ивановича:

— Ну давайте еще немного, товарищ капитан, и вылезем.

Выбравшись на твердую землю, валимся под елью, распластавшей над сугробами мохнатые лапы. Мороз сковал наши полушубки, валенки и ватные брюки так, что не согнуть, не разогнуть руки, ноги. С трудом, помогая друг другу, подымаемся. Одежда блестит и звенит, как стальная.

Стоило немалых усилий, чтобы заставить рукава и штанины хоть немного повиноваться нашему желанию, делать какие-то движения. А с автоматами совсем плохо. Затворы и спусковые крючки — ни с места, намертво схвачены льдом. Случись встретиться с противником, исход был бы плачевный.

Но и оставаться на месте нельзя. Надо выходить к дороге. Идем рядом с ней. Бузулуков вдруг останавливается, настораживается.

— Вроде бы кто-то едет, — неуверенно произносит он.

Ему говорить нелегко. Щеки и губы опухли, из ноздрей сосульки. Я тоже прислушиваюсь. Действительно, тонко посвистывают полозья, легкий ход хорошего коня.

Вышли на опушку. Вороной конек, красиво выгнув шею, идет играючи, в кошевке на скамейке и на облучке несколько человек в полушубках. Это были люди из 413-й стрелковой дивизии — адъютант комдива с двумя автоматчиками. В нескольких словах рассказываем им, что с нами произошло. Адъютант генерала Терешкова приглашает в кошевку и приказывает ездовому поворачивать обратно.

Дорогой узнаем, что Терешков, услышав стрельбу в глухом лесу, приказал адъютанту выяснить, что стряслось на участке его дивизии. Произошло самое худшее — немцы на лесной дороге. А это уже окружение.

В плачевном виде предстал я перед генералом А. Д. Терешковым. Видел его впервые, но слышал как об очень смелом комдиве. У него могучая грудь, гимнастерка того и гляди поползет по швам. Властные губы, строгий взгляд…

Хочу представиться, как положено по уставу, но не могу этого сделать. Ноги налиты свинцовой тяжестью, правая рука онемела.

— Ладно, ладно, — жестом успокоил он. — Объясни лучше, как и где это произошло.

Я рассказал, комдив озабоченно смотрел на карту.

— Эта поляна? — карандаш уткнулся в круглое зеленое пятно.

— Эта, — подтвердил я.

— Та-а-ак, — тяжело выдавил он из себя. И резко: — Адъютант! Капитана переодеть во все сухое, ко мне командира лыжного батальона.

Алексей Дмитриевич позвонил начальнику штаба нашей дивизии, сообщил обстановку, сказал, чтобы не теряли меня — задерживает у себя. Пока искали для меня сухое обмундирование, генерал расспрашивал о службе: когда, где, у кого, в каких участвовал операциях.

— Вот что, капитан, вижу, вы не новичок, — заключил он. И продолжал: — Сейчас прибудет командир лыжного батальона, которому поставлю задачу уничтожить просочившуюся группу немцев. Но он у нас в боях мало участвовал. Ваша задача: точно проинформировать его и помочь в бою. За операцию отвечает командир лыжного батальона, но и с вас ответственности не снимаю.

На рассвете мы выступили. Но только начали подходить к поляне, немцы открыли ураганный огонь. Били не только из автоматов и минометов. Они успели подтянуть артиллерию и танки. Все же дорогу удалось освободить, и по ней прошло несколько санных обозов в 154-ю дивизию. Но успех был недолгим. Немцы снова замкнули кольцо окружения.

Из боя за лесную поляну я вышел в таком виде, что генерал Терешков удивленно спрашивал:

— Неужели цел?

— Цел. А что? — не понял сразу.

— Да осмотри себя, капитан.

Осмотрел и тоже удивился. Полушубок мой, казалось, состоял из одних дыр. Это я угодил под немецкую мину. Поразительно, но ни один осколок не задел тогда. А ранен был через несколько дней, 13 февраля. Рана тяжелая — в живот. Оказать медицинскую помощь некому. Положили меня в блиндаж командира полка.

Там Гордиенко собрал офицеров штаба и командиров батальонов.

— На ночь назначен прорыв. Поднять всех, кто еще способен идти, будем пробиваться к своим, — объявил он.

Будто что-то оборвалось у меня внутри. Стал просить командира полка:

— Не оставляйте, лучше пристрелите.

Гордиенко нагнулся, обнял меня. Потом позвал:

— Старший лейтенант Таранников!

— Я! — отозвался заместитель начальника штаба полка.

Командир полка редко обращался к нам по имени-отчеству, а сейчас говорил Таранникову:

— Саша, с Воробьевым вы старые друзья, еще по коннице. Надеюсь, ты сумеешь сохранить жизнь капитану.

— Не беспокойтесь, товарищ майор, сохраню, — взволнованно ответил Таранников.

Мы, действительно, были с ним старыми друзьями, с тридцатых годов. Вместе служили в 4-й Донской казачьей дивизии.

Таранников взял себе в помощники завделопроизводством штаба полка П. М. Степочкина и двух писарей. Меня положили на плащ-палатку и понесли. А впереди — уже жаркий бой. Немцы осветили все вокруг ракетами и били, били из автоматов и пулеметов почти в упор. У прорывающихся основное оружие — штыки и приклады.

Как готовился прорыв, о подробностях ночного боя я, конечно, узнал позднее.

…Командир группы генерал А. Д. Терешков вызвал к себе командира 473-го стрелкового полка М. П. Краснопивцева и командира разведроты В. А. Вьюникова.

— Вы будете в авангарде своей дивизии, — сказал он. — Ваша задача: ночной атакой сломить сопротивление противника в долине реки Пополта и соединиться с главными силами нашей армии.

Для операции отберите самых смелых и выносливых.

Первыми двинулись вперед разведчики Вьюникова. Шли без дорог, по колено в снегу. За ними отряд прорыва полковника Краснопивцева, а в метрах в ста он него — остальные.

Главный опорный пункт у фашистов на Пополте — село Вышняя. Расположение его очень удобное — на возвышенности, с обширной зоной обстрела. И когда противник осветил ракетами подходы к деревне, атакующие были, как на ладони.

Но выбора нет, только путь вперед. Краснопивцев сам возглавил атаку. В этом бою он и погиб, прошитый очередью из автомата. Но группа прорыва вышла из окружения. На следующий день, 14 февраля, все сосредоточились в селе Ленском, уже в расположении 50-й армии. И здесь же провожали в последний путь Михаила Петровича Краснопивцева.

В том бою погибли еще два командира полков нашей дивизии: 510-го стрелкового — майор А. Гордиенко и артиллерийского — подполковник Э. Браже.

…В эту ночь нашей группе не удалось выбраться из вражеского кольца. И следующий день мы пролежали в густом ельнике, в снегу. Гитлеровцы прочесывали лес. С криками, непрерывно ведя огонь из автоматов, проходили совсем рядом.

А мне виделись совсем другие картины — тоже охота, только не на людей.

…Меня, мальчонку, брат отца Александр Федорович, страстный охотник, всегда брал с собой на охоту — и на волков, и на лис, и на зайцев, и на горностая. Но больше всего я любил охоту на косачей. В ноябре, декабре выезжали мужики из нашей деревни Воробьево обычно километров за 20—30 в леса. Ставили в облюбованных местах шалаши, балаганы, размещали на ветках деревьев чучела-приманки.

«Косачи, косачи», — шепчу я. Надо мной лицо Таранникова. Двигаются губы, Саша что-то говорит — не могу понять. Горит голова, в ушах какой-то свист. Ах, это же не Таранников, а мой дядя. Свистом подманивает косачей к чучелам. Значит, и мне надо свистеть.

Только где же косачи? Вон они, как раз надо мной. Качаются на сосновых ветках. Но почему розовые? И все увеличиваются в размерах. «Все равно надо свистеть», — решаю я. Тяжелая рукавица Таранникова закрывает мне рот.

— Миша, что с тобой? Перестань, — шепчет он. — Немцы же вокруг…

Значит, я бредил. Этого еще не хватало.

Все же до ночи пролежали под спасительными елями. У нас карта, компас. Намечаем маршрут. С наступлением темноты трогаемся и… напарываемся на немецкий караул.

Фашисты открыли отчаянную стрельбу, ранили одного из писарей. На огонь не отвечаем — нечем. В наганах всего по одному патрону — для себя, когда придет последняя наша минута…