Дунайский лоцман. Необыкновенные приключения экспедиции Барсака - Верн Жюль Габриэль - Страница 10

Когда Стрига узнал новость, он чуть не умер от ярости. Он смело явился в дом Грегоревичей с оскорблениями и угрозами. Выброшенный железной рукой, он понял, что отныне здесь есть мужчина, который будет защищать этот дом.

Быть побежденным!… Найти укротителя ему, Стриге, который так гордился своей атлетической силой!… Этого унижения он не мог вынести и решил отомстить. С несколькими авантюристами того же сорта он поджидал Ладко вечером, когда тот поднимался с берега реки. На этот раз дело шло не о простой драке, а об умышленном убийстве. Нападающие размахивали ножами.

Это новое нападение имело не больше успеха, чем предыдущее. Действуя веслом, как дубиной, лоцман отразил нападение противников, и Стрига, преследуемый, был принужден постыдно бежать.

Через год после свадьбы Сергея и Натчи, в начале 1876 года, разразились события в Болгарии. Как ни была глубока любовь, которую питал Сергей Ладко к жене, она не заставила его забыть долг перед родиной. Без колебаний он присоединился к тем, которые начали собираться и изыскивать средства прекратить несчастья родной страны.

Прежде всего надо было достать оружие. Многочисленные молодые люди эмигрировали с этой целью, перебрались через реку, поселились в Румынии и даже в России. Среди них находился Сергей Ладко. С сердцем, разрываемым сожалениями, но твердый в исполнении долга, он отправился, оставив далеко от себя любимую, подвергавшуюся всем опасностям, угрожающим во время революции жене партизанского вождя.

В это время ему пришло на ум воспоминание о Стриге, еще увеличившее его опасения. Не воспользуется ли бандит отсутствием счастливого соперника, чтобы поразить его в том, что ему дороже всего? В самом деле, это было возможно. Но Сергей Ладко не стал считаться с этой законной боязнью. Впрочем, Иван Стрига, по-видимому, покинул страну несколько месяцев назад без намерения возвратиться.

Судя по тому, что говорили в городе, он перебрался куда-то на север. Россказней было много, но они оставались несвязными и противоречивыми. Общественное мнение обвиняло его во всех преступлениях, но в точности никто не знал ни об одном.

Однако отъезд Стриги казался верным фактом, а это и было важно для Ладко.

События оправдали его уверенность. Во время его отсутствия ничто не угрожало безопасности Натчи.

Вскоре после его возвращения появилась необходимость отправиться снова. Вторая экспедиция обещала быть продолжительнее первой. До этого повстанцам удавалось добывать только незначительное количество оружия. Транспорты, доставляемые из России, перевозились по сухопутью через Венгрию и Румынию, то есть через страны, совсем лишенные в то время железных дорог. Болгарские патриоты надеялись легче достигнуть желанного результата, если один из них отправится в Будапешт- собирать посылки с оружием, приходящие по железной дороге, и перегружать его на шаланды, которые будут быстро спускаться по Дунаю.

Ладко, которому доверили это важное поручение, отправился в путь в тот же вечер. В компании одного соотечественника, который должен был вернуть лодку на болгарский берег, он пересек реку, чтобы достигнуть столицы Венгрии наиболее быстрым путем, через Румынию. В этот момент произошел случай, который заставил очень призадуматься посланца заговорщиков.

Его компаньон и он находились не дальше пятидесяти метров от берега, как раздался выстрел. Пуля была, очевидно, предназначена им, так как просвистела мимо их ушей; лоцман в этом почти не сомневался, тем более, что в стрелке, неясно видном в сумерках, он как будто узнал Стригу. Значит, тот вернулся в Рущук?

Смертельная тоска, которую Ладко испытал при этом осложнении, не поколебала его решимости. Прежде всего родине он должен пожертвовать свою жизнь. Он знал также, что, если нужно, он пожертвует для нее своим счастьем, в тысячу раз более драгоценным. При звуке ружейного выстрела он упал на дно лодки. Но это была военная хитрость, предназначенная для того, чтобы избежать новой атаки, и эхо еще не перестало звучать в поле, как его рука, сильнее опираясь на весло, быстрее погнала лодку к румынскому берегу, в Журжево, огни которого блестели в сгущающемся мраке.

Прибыв к месту назначения, Ладко деятельно занялся выполнением своего поручения.

Он вошел в сношения с посланцами русского царя, одни из которых оставались на русской границе, а другие пробрались инкогнито в Будапешт или Вену. Несколько шаланд, нагруженных благодаря его заботам оружием и боеприпасами, спустились по течению Дуная.

Он часто получал от Натчи письма, посылаемые на его вымышленное имя и передаваемые на румынскую территорию под покровом ночи. Вести, сначала добрые, под конец стали очень беспокойными. Натча, правда, не называла имени Стриги. Казалось, она даже не знала, что бандит возвратился в Болгарию, и Ладко начал сомневаться в обоснованности своих страхов. Но вскоре стало очевидно, что Стрига донес на него турецким властям, потому что полиция ворвалась в его жилище и сделала обыск, впрочем, безрезультатный. Следовательно, он не должен был спешить с возвращением в Болгарию, так как это оказалось бы подлинным самоубийством. Его роль знали, его выслеживали день и ночь, и стоило ему показаться в городе, чтобы его арестовали при первом же шаге. Арест у турок означал казнь, и Ладко вынужден был отказаться от возвращения на родину до того времени, когда широко развернется восстание и когда не будет опасений навлечь самые худшие несчастья на себя и на жену, которую пока не беспокоили. Этот момент не замедлил наступить. Болгария поднялась в мае. По мнению лоцмана, это было слишком преждевременно.

Но каково бы ни было его суждение на этот счет, он должен был спешить на помощь своей стране. Поезд доставил его в Сомбор, последний венгерский город на железной дороге, наиболее близкий к Дунаю. Там он сядет на судно, и ему только останется отдаться на волю течения.

Известия, которые он получил в Сомборе, заставили его прервать путешествие. Его опасения оказались чересчур верны. Болгарская революция была раздавлена в зародыше. Турки уже сконцентрировали многочисленные войска в обширном треугольнике, вершинами которого были Рущук, Видин и София, и их железная рука тяжко легла на несчастную Болгарию.

Ладко вынужден был вернуться назад и ждать лучших дней в маленьком городке, где он устроился на жительство.

Письма Натчи, которые он вскоре получил, показали ему невозможность принять иное решение. За его домом следили больше, чем когда-либо, и Натча оказалась настоящей пленницей; больше, чем когда-либо, его подстерегали, и приходилось в общих интересах старательно воздерживаться от неблагоразумных поступков.

Ладко изнывал от нетерпения в своем бездействии; пересылка оружия сделалась невозможной после неудачи восстания и сосредоточения турецких отрядов на берегу реки. Но это ожидание, тягостное само по себе, сделалось для него совершенно невыносимым, когда в конце июня он перестал получать известия от своей Натчи.

Он не знал, что и подумать, и его беспокойство сменилось мучительной тоской по мере того, как шло время. Действительно, он вправе был опасаться всего. Первого июля Сербия официально объявила войну султану, и с тех пор дунайскую область наводнили войска, постоянные передвижения которых сопровождались самыми ужасными насилиями. Оказалась ли Натча в числе жертв этой смуты, или, быть может, турецкие власти заключили ее в тюрьму, как заложницу или как предполагаемую сообщницу своего мужа?

После месяца такого молчания он не мог больше терпеть и решил пренебречь всеми опасностями и проникнуть в Болгарию, чтобы узнать его истинную причину.

Но в интересах самой Натчи ему нужно было действовать благоразумно. Бессмысленно рисковать попасть в руки турецких часовых, если его возвращение не принесет пользы, если он не сумеет проникнуть в Рущук и свободно разгуливать там, невзирая на то, что его подозревают. Нужно действовать умно, смотря по обстоятельствам. В худшем случае, если придется быстро возвратиться за границу, он, по крайней мере, будет иметь радость прижать к сердцу жену.