Унесенные страстью - Барнет Джилл - Страница 48

• Предыдущая
• 48/68
• Следующая

Джорджина очнулась оттого, что кто-то расстегивал ей блузку. Горячая рука коснулась ее шеи. Потом она ощутила легкое дуновение у себя на лице. Девушка открыла глаза и заморгала.

Лицо Мак-Олуха склонилось над ней. Он обмахивал Джорджину ее шляпой. Девушка мигнула от неожиданно яркого света и от ужаса этого внезапного пробуждения, когда видишь лицо, о каком только можно мечтать, и сознаешь, что по какой-то нелепой ошибке оно дано такому болвану.

Сознание вернулось к ней, и она опустила глаза. Жакета на ней не было, а блузка и корсет были расстегнуты и распахнуты на груди, даже шнуровка на корсете – и та была распущена. Девушка была обнажена чуть ли не до самой талии.

Рот Джорджины открылся. Она в отчаянии стала озираться. Ее смятенный взгляд скользнул по кирпичной громаде дома. Она была рядом с особняком Кэботов, у всех на виду, и лежала на заднем сиденье повозки полуодетая.

Девушка так и подскочила. Схватившись за ворот блузки, она отбросила от себя руку Эйкена.

– Сейчас же прекратите обмахивать меня этой дурацкой шляпой!

Эйкен замер, глядя на шляпу.

– Ты думаешь, она дурацкая? Да, по-моему, перья безобразные.

Джорджина выхватила у него шляпу и прижала к груди.

– Я же почти раздета, ты, недоумок!

Мак-Олух откинулся назад и передернул плечами:

– Это вовсе не мешало тебе ночью в саду, когда ты спешила на свидание к Джеку Кэбу.

Девушка отчаянно пыталась застегнуться, но, так как корсет был распущен, блузка не застегивалась. Она сунула руку под платье и, пошарив там, вытянула наружу длинные шнурки от корсета.

– Вот, завяжи!

Он стал наматывать их на руку, точно выуживая рыбу на спиннинг.

О Господи, нет... Эйкен продолжал наматывать на руку шнурки, пока ее лицо не оказалось в каких-нибудь нескольких дюймах от его.

Джорджина обожгла его взглядом.

– Я же сказала «завяжи»!

– Ладно, Джорджи. – Эйкен расплылся в улыбке. – Вот так?

В следующее мгновение он уже прижимал ее к себе; грудь ее была на его груди, а губы так близко к его губам, что Джорджина почти ощущала их вкус. Другая рука его была у нее под юбкой, на ее обнаженном бедре, не позволяв ей сдвинуться с места.

– Еще одно движение – и я закричу «Караул, насильник!» так громко, что все сбегутся.

– И запятнаешь свое имя прямо у этого дома? Что-то я сомневаюсь, Джорджи.

– Вот тут-то вы и ошибаетесь. У меня больше нет репутации, так что мне нечего пятнать.

Джорджина вдохнула побольше воздуха, так что могла бы кричать две минуты, не меньше, открыла рот и крикнула:

– Насил...

Его рот заглушил остальное. Эйкен кинулся на нее так стремительно, что оба они повалились назад, больно ударившись о скамью. Его свободная рука была зажата между ними – он подмял ее под себя при падении. Девушка извивалась под тяжестью его тела, пытаясь оттолкнуть его от себя, но он был слишком тяжелым. Тем не менее она все-таки пыталась кричать, даже с зажатым ртом.

Эйкен выдернул руку, оторвался от губ Джорджины и накрыл их ладонью.

– Ну успокойся же, Джорджи! Ты ведь знаешь, я не стану принуждать тебя. – Она укусила его за руку. – О-ох! Черт бы тебя побрал! – Эйкен сел, тряся рукой и хмуро глядя на девушку.

– Не прикасайтесь ко мне!

Джорджина стянула с его руки шнурки от корсета и дернула их так сильно, что едва опять не лишилась чувств. Она завязала их и стала застегивать блузку.

– Не смейте меня трогать! Все это из-за вас, из-за вас!

– Но, Джорджи...

– Убирайтесь!

Девушка попыталась выскочить из повозки, но Эйкен загораживал ей проход, так что она двинула его локтем в бок.

– Уезжайте на свой остров, сырой и туманный, к вашим детям и оставьте меня в покое! Я не желаю вас больше видеть! Вам ясно?

Эйкен ничего не ответил. Он просто смотрел на нее, и лицо его было бесстрастным. На какое-то мгновение Джор-джине показалось, что вид у него сердитый. Он не имел права злиться. Его жизнь не была загублена.

Девушка протиснулась мимо него и спрыгнула на землю. Она схватила свою шляпу и быстро надела ее. Потом повернулась и пошла прочь.

Час спустя она уже шла по дороге к дому. Он не поехал за ней. Джорджина в глубине души надеялась, что он это сделает, но этого не случилось. На всем пути ей не попалось ни повозки, ни упряжки лошадей, ни какого-либо экипажа. Здесь были только летние виллы. К этому времени летнее общество уже разъехалось в города, по домам. Они, конечно же, все уже знают о ее положении. Джорджина споткнулась, и ей пришлось ухватиться за дерево, чтобы не упасть. Она постояла, на мгновение прислонившись спиной к стволу и глядя на дорогу. Она понятия не имела, что делать дальше.

Отсюда ей виден был ее дом. Его каменные стены и островерхая крыша. Она видела кроны деревьев и плющ, обвивавший ограду за домом. Видела бугенвиллею, чьи стебли вились, прикрывая шелушившуюся краску и потрескавшийся деревянный карниз.

Каждое лето, сколько Джорджина помнила, она проводила здесь, в этом доме. Он всегда был ее прибежищем – потому-то она, наверное, и боролась так отчаянно, пытаясь спасти его. Девушка оторвалась от дерева и двинулась дальше.

На этот раз ей было уже нетрудно проникнуть внутрь. Уцепившись за ветку дерева, она перебралась через стену и направилась прямо к окошку погреба. Какое-то время Джорджина бродила по дому. Она поставила кое-что из мебели обратно на место, кое-где сняла пыльные покрывала. В каждой комнате она присаживалась на кресла; каждая из этих комнат хранила ее воспоминания. Ее семейные воспоминания, может быть, и не были такими уж прекрасными, однако других у нее не было.

Девушка долго сидела в кабинете с часами, глядя на все сразу и на каждые в отдельности часы Бэйардов. Она сама завела их и смотрела, как они отмечают время, не имевшее больше для нее никакого значения.

Время имеет значение лишь тогда, когда тебе есть куда идти. Она едва не рассмеялась. У нее не было ничего, даже тех немногих спасенных вещей, уложенных в чемоданы, которые остались в повозке. У нее не было ничего, ей даже некуда было пойти.

Когда небо потемнело и солнце зашло, Джорджина поднялась наверх. Она скинула туфли и жакет и легла на свою постель. Она заснула почти мгновенно. Заснула так крепко, что не слышала ничего – ни того, как открылась входная дверь, ни шагов на лестнице. Она даже не слышала, как отворилась дверь спальни.

Джорджина не проснулась, пока констебль, вооруженный пистолетом и резиновой дубинкой, не разбудил ее и не арестовал за нарушение владения и бродяжничество.

Джорджина разослала записки всем своим знакомым до единого. Однако никто не пришел, чтобы внести за нее залог и вызволить из заключения. Не пришли даже те, кто еще не уехал в город. Даже те, кто танцевал на балах у Бэйардов. Даже те, кто поглощал их шампанское литрами и наслаждался едой, купленной на деньги Бэйардов. Никто из тех, кого она знала годами, а некоторых – даже всю жизнь. Никто не явился. Даже прислуга. В полиции ей объяснили, что они-то как раз и разграбили дом, взяв себе ценные вещи взамен жалованья.

Так что девушка сидела на грязной скамье, застланной проеденным молью одеялом, в котором водилось множество блох. Руки ее дрожали, дрожали так же, как тогда, когда она потерялась в парке много лет тому назад. Она опять была той самой маленькой девочкой, затерявшейся в праздной толпе, той, что сидела на песке – очень одинокая и втайне ужасно напуганная. Девушка оперлась локтями о колени и прижала ладони к глазам, чтобы их не так жгло. Впервые в своей жизни Джорджина не знала, сможет ли это пережить.

Дверь со скрежетом отворилась, и девушка услышала шаги входящего в камеру надзирателя; ключи его гулко звенели.

– Гляди-ка, да это Джорджи!

• Предыдущая
• 48/68
• Следующая