Избранное - Григорьев Николай Федорович - Страница 13

пишется соответствующий протокол, после чего председатель запирает

деньги на ключ. "У меня двухсотпроцентная экономия", - похваляется он

своей деятельностью.

Но Ульянов, будучи в поездке, вскрыл еще более скандальные его

проделки. Об этом и сказал во всеуслышание:

- Мы с вами еще незнакомы, господин уездный председатель... Рад

случаю. И кстати, к вам вопрос... Как руководитель уездного совета,

вы, разумеется, заглядывали в Морскую Слободу? До села этого рукой

подать - не могли не заглядывать. Школы там нет, почему же таковая

значится в документе, вами подписанном? Недалеко отсюда и село

Карлинское - и тамошняя школа только на бумаге. И в Панской Слободе, и

в Шиловке... В чем дело? Соблаговолите объяснить собранию.

Толстяк молчал, наливаясь кровью, а в зале веселое оживление.

Обезоружив наглеца, Илья Николаевич получил наконец возможность

спокойно продолжать доклад. Заговорил о важности женского образования

в России.

- Не исключение и деревня, - сказал он. - Грамотная деревенская

женщина способна поднять к свету учения всю семью. Кому, как не ей,

жене и матери, видны все темные и затаенные от постороннего глаза

углы, из коих произрастают невежество, косность и все уродства

деревенского бытия? Кто, как не она, извечная труженица-крестьянка,

прозрев к свету, еще прежде мужика своего, Белинского и Гоголя с

базара принесет?

И тут же привел плачевные цифры: в деревенской школе на пятерых

мальчиков только одна девочка.

Внезапно оживился толстяк. Он выкарабкался из кресла, встал и,

повернувшись к залу, поднял руку, как бы испрашивая себе полномочие

для ответа инспектору.

- Человек вы приезжий. Живете у нас каких-нибудь полгода. А уже

беретесь читать нравоучения, да не школьникам, а столбовым дворянам!..

- Толстяк помолчал, подавляя в себе вспышку гнева, и продолжал: - Наш

край знал жестокие времена. Тому нет и ста лет, как Волга-матушка

выбросила на наши берега чудовище Емельку Пугачева! Кровь, дым и смрад

- вот что оставалось от разоренных дворянских гнезд... Я вам, господин

Ульянов, готов показать дворянские семьи, где до сих пор, в

четвертом-пятом поколении, не могут избыть скорби по родичам своим,

замученным и растерзанным злодеем... Вот что, господин Ульянов,

следует раньше всего взять в соображение!

Илья Николаевич терпеливо выслушал помещика.

- Простите, но мы, кажется, говорим о разном.

- Ничуть, - возразил толстяк.

- Я говорил о женском образовании...

- И я о том же! - Толстяк побагровел. - У Емельки жена была

грамотейкой. Образованная разбойница! Устинья, звалась Кузнецовой,

песнями Емельку, вишь, веселила! И благодарение богу и покойной

матушке императрице Екатерине, что изловили и эту дрянь. Небось не до

песен, пищать стала, когда заключили ее намертво в Кексгольмскую

крепость!.. - Толстяк передохнул и опять: - Вам не нравится, что у нас

в школах одна девочка на пятерых мальчиков? А мы, симбирцы, считаем:

хватит. Поменьше злодеек будет по деревням да поменьше распутниц!

Илья Николаевич опешил. Под дворянским мундиром тучного господина

он вдруг увидел обожравшегося дикаря, который замахивается каменным

топором на развитие и будущее самой цивилизации!

- Бедные девочки... - только и смог вымолвить Ульянов. Помолчав,

продолжал: - Но теперь я, кажется, понял, почему исчезли прежде

существующие школы в Мостовой Слободе, Карлинском, да и в других

селах. Ведь школы были женскими...

Угадал Илья Николаевич. Бешеный взгляд дворянина был тому

подтверждением.

Подал реплику и еще один из участников собрания:

- На пугачевщину, допустим, можно и не оглядываться: прошлое

столетие. Но Бездна - это уже пугачевщина наших дней! Что вы, господин

инспектор, на это скажете?

Илья Николаевич знал о Бездне. Это название одного из сел

Казанской губернии. Манифест 19 февраля не удовлетворил крестьян:

чаяли большего. В Бездне начались волнения. Предводительство взял

молодой местный крестьянин Антон Петров. Он был грамотный и,

ознакомившись с манифестом, заподозрил обман со стороны чиновников и

помещиков. Петров пообещал односельчанам "настоящую волю". Начавшись в

Бездне, восстание, как пожар, гонимый ветром, распространилось на

множество сел и деревень Казанской губернии, затем перекинулось в

Самарскую губернию, в Симбирскую... Помещики разбегались, их имения

пылали...

Ульянов тогда еще только начинал службу, учительствуя в Пензе.

Истребление безоружных крестьян приводило его в содрогание. "Скуси

патрон! Скуси патрон!" - размеренно подавали команду офицеры, и тупой,

забитый солдат, зубами разодрав бумажный пакетик с порохом, заряжал

ружье. "Пали!"

Боль простреленного мужицкого сердца Ульянов переживал, как

собственную боль... Но тому уже почти девять лет. Страсти, считал Илья

Николаевич, улеглись, и манифест оказывает благотворное влияние на

жизнь деревни. И, отвечая на заданный ему из зала вопрос, он сказал

то, что думал:

- Кровавые трагедии, господа, подобные бездненской, принадлежат

истории.

Он заговорил о вдохновляющих переменах в России.

- Россия, господа, на пороге обязательного начального обучения.

Это означает всенародную грамотность! Лучшие люди и гении нашего

отечества всегда, мечтали об этом. В правительстве, как, вероятно,

всем вам известно, этот вопрос всесторонне изучается. Последуют

великие решения, а осуществлять их, господа, нам с вами!..

Сидят помещики, раздумывают по поводу "вдохновляющих перемен", а

лица кислые...

Прения по докладу не развернулись: давала себя знать близость

готовящегося бала. Дамы-устроительницы все нетерпеливее заглядывали в

дверь, строя недовольные гримасы: залы-де существуют для танцев, а не

для скучных рассуждений мужчин.

Поднявшись на трибуну для заключительного слова, Илья Николаевич

озабоченно посмотрел на часы. А из зала: "Господин Ульянов, не

торопитесь... Хотим вас дослушать!" Голос прозвучал не одиноко. В зале

воцарилась благожелательная тишина.

Кто же в результате доклада, который он провел как честную битву,

взял его сторону? Только не архиерей и не члены губернского совета! Да

и уездные деятели огорчили его... Но в зале труженики народного

образования - учителя, попечители и попечительницы начальных школ,

почетные при школах блюстители - все это люди из местной

интеллигенции, даже из уездов приехали на инспекторский доклад.

Илья Николаевич кратко изложил программу своей предстоящей

деятельности, отвесил залу низкий поклон и под аплодисменты сошел с

трибуны.

Откуда ни возьмись - Назарьев. Сквозь толпу пробился к кафедре.

- Радуюсь вашей победе! А вдвойне рад тому, что нашего дундука вы

обратили в бегство... Смотрите на архиерея! - быстро закончил

Назарьев.

Владыко что-то объявлял скорбным голосом.

Ульянов прислушался. Оказывается, председатель Симбирского

уездного училищного совета сложил с себя председательские полномочия.

Впоследствии В. Н. Назарьев написал об этих днях такие строки:

"Произошло нечто неожиданное... Точно вдруг среди суровой,

слишком долго затянувшейся зимы настежь распахнулось наглухо запертое

окно и в него полились лучи яркого солнечного дня. Да, это была

настоящая весна, это было время всяких неожиданностей и только что не

чудес. Да и как же не назвать чудом появление в наших палестинах таких

людей, как Илья Николаевич Ульянов, единственный в то время инспектор

народных школ на всю губернию, с первого же шага отдавший всю свою