Парламент Её Величества - Шалашов Евгений Васильевич - Страница 5

• Предыдущая
• 5/52
• Следующая

– Так вчера, Василий Владимирович, духовная сия была еще не подписана, – лукаво улыбнулся дипломат. – А сегодня, вишь, подпись царская.

– Ты, Василь Лукич, турусы на колесах не разводи, – хмуро ответил фельдмаршал. – Духовную, как я знаю, братец Алексея писал, князь Сергей, а подписал ее Ванька ваш. Хвастался он, что умеет подписывать не хуже Петра.

– Дайте-ка сюда, – сказал канцлер, протягивая руку за документом.

Заполучив завещание, Гавриил Иванович, придвинул к себе подсвечник и вытащил из изящного позолоченного футляра новомодное изобретение, подаренное ему голландским посланником, – два зрительных стеклышка на серебряной рукоятке. Князь Василий Лукич, модник версальский, хваставшийся на днях очками от самого Бьена, парижского ювелира, завистливо крякнул. Очки, хоть их алмазами обсыпь, все равно очками останутся! Кого ими удивишь? А тут…

Приставив стекла к глазам, канцлер принялся внимательно изучать документ. Закончив, бросил бумагу на стол. Убирая прибор для чтения в футляр, брезгливо скривился:

– Похожа подпись-то на государеву, да не государем писана…

Алексей Григорьевич покраснел и задышал, словно больная собака, а дипломат, невинно улыбаясь, сказал:

– Ну так, Гавриил Иванович, кто о том знать-то будет?

Вместо канцлера ответил фельдмаршал Долгоруков:

– Я тебе, Василь Лукич, и вчера говорил, да и сегодня о том скажу: буде даже не поддельная подпись, а настоящая, не примут нашу Катьку в царицы.

– Да кто помешает-то? – попытался настоять на своем Василий Лукич. – Алексашка Меншиков, вор кондовый, выскочка, преображенцев к окнам подвел да шлюху чухонскую, Катьку-портомойку, царицей сделал. А мы чем хуже? Ты, Василий Владимирович, – командир Преображенского полка, а Иван Алексеевич – майор у Семеновского. Гвардейцев выведете, да и вся недолга!

– Василий Лукич, умная ты голова, а дела не знаешь, – вздохнул фельдмаршал, едва сдержавшись, чтобы не сказать что-нибудь матерное. – Катька-портомойка была у государя Петра Алексеевича супругой венчанной, императрицей коронованной. Опять-таки, она и в пир с государем шла, и в походы ходила. А в Прутском походе, когда нас турок со всех сторон окружил, Катька-царица свои драгоценности отдала, чтобы визиря подкупить. Да ее уже тогда все матушкой величали! Да за нее бы любой солдат нас на штыки поднял! А наша, Катерина, что? Сопли токо-токо вытирать научилась. Невеста без места… Да меня мои же гвардейцы пополам разорвут, если услышат.

– Разорвут, – кивнул его брат, сибирский губернатор. – И всех остальных порвут, кто рот откроет.

Василий Лукич, не получив одобрения у своих родственников, обернулся к братьям Голицыным.

– Дмитрий Михайлович, Михаил Михайлович, а вы что скажете? Вы ж генерал-фельдмаршалы! Михал Михалыч скажет – вся гвардия за ним побежит.

– Я за него скажу, а брат со мной согласится, – начал Голицын-старший, даже не обернувшись в сторону младшего брата, – что прав Василий Владимирович. Не пойдут за Катериной гвардейцы. И гвардейцы не пойдут, да и я с братьями не пойду. Стала бы Катерина законной женой, костьми бы легли за нее, а так, за царицу-невесту, да еще по подложному завещанию… Так, Михаил?

– Так, Дмитрий Михайлович, истинно так, – подскочил младший брат, не робевший ни под шведскими или под турецкими пулями и даже под грозными окриками самого Петра Великого.

– Вот ведь как ты старшого-то братца слушаешься! – вскипел Алексей Григорьевич. – А сам-то – ни слова, ни речи. Словно своей головы у тебя нет. А ты же по чинам-званиям постарше Дмитрия Михалыча будешь. Ты ж президент Военной коллегии.

– А к чему мне речи-то произносить? – отозвался Голицын-младший, вставая с места. – Речи произносить я не велик любитель… Брат мой старший, он все сказал.

Алексей Григорьевич попытался что-то сказать, вскинул голову, но, упершись взглядом во взор Михаила Михайловича, поник.

– Ты, Алексей Григорьевич, меня давно знаешь, – продолжил Голицын-младший. – Ежели мы дщерь твою в императрицы произведем – бесчестно поступим. А бесчестно меня поступить никто не заставит. Посему, как президент Военной коллегии, как генерал-фельдмаршал и как солдат, говорю – не будет этого!

Михаил Михайлович Голицын говорил негромко и очень спокойно. Но от его голоса даже у старшего брата – патриарха всего рода Голицыных – поползли мурашки по коже. Вот таким же голосом Михаил командовал гвардией при Лесной и Полтаве, отдавал приказы галерному флоту при Гренгаме. Говорят, Голицын лишь однажды повысил голос – при штурме Шлиссельбурга[9].

После слов Голицына-младшего стало ясно, что Катерина Алексеевна Долгорукова русской царицей не станет.

Михаил Владимирович, сибирский губернатор, подвел итог разговору:

– Ты вот что, Алексей Григорьевич… Возьми эту бумаженцию да в огонь кинь, пока никто не видел. А не то – не то что люди, ворoны захохочут. Ну а мы будем считать, что ничего не видели и не слышали. Верно, господа? – Все дружно склонили парики, а губернатор добавил: – И Ваньке, то есть Ивану Алексеевичу, накажи, чтобы язык за зубами держал. Индо, случись чего, за такое дело можно и головы лишиться…

– И что теперь? – спросил Алексей Григорьевич.

– Думать надо, – хмуро отозвался канцлер, подавляя зевок.

Ночь перетекла в черно-белое утро. Во дворце уже шла обычная кутерьма, связанная с похоронами. Благо за последние пять лет это были третьи. И хотя Петр Великий умер в Санкт-Петербурге, а государыня Екатерина – в Царском Селе, придворные и прислуга были все те же самые, и каждый – от камергеров с камер-юнкерами до кухонных мужиков с дворовыми девками – прекрасно знал, что надобно делать: кому ехать рубать еловый лапник, кому занавешивать зеркала, кому закупать провизию в таком количестве, чтобы хватило на поминки, а кому следить за прибывшими для прощания с телом. Конечно, во дворец имели доступ только самые знатные персоны, но после их визитов недоставало каких-то мелочей. Вона, после похорон Петра Великого пропали голландские расписные тарелки, а после Екатерины – дорогие серебряные вилки, выписанные за огромные деньги из Испании.

Но мимо дверей, за которыми заседали «верховники», слуги проходили на цыпочках.

Господа члены Верховного тайного совета так и сидели в особой зале, рассуждая, кому же теперь править? От усталости канцлер Головкин заснул, уронив голову на стол, а сибирский губернатор дремал, пытаясь делать вид, что не спит. От нехватки сна всем страшно хотелось есть. Алексей Григорьевич, на правах неофициального хозяина дворца и без пяти минут государева тестя (хоть и бывшего, понятное дело), сходил на кухню. Зареванные кухарки (этим-то дурам чего реветь?), понятное дело, завтрак сготовить не спроворили.

Алексей Григорьевич распорядился, чтобы в особую комнату отнесли хотя бы соленых огурцов, ветчины да сыра со вчерашним хлебом и большой котелок с водой. Кофий можно сварить и прямо в камине. Ах ты, господи! А кофий-то чуть не забыл!

Сенатор суетился. Хотелось хоть как-то сгладить давешнюю неловкость. Обидно, конечно, что дочку в царицы не удалось пропихнуть, но и без Катьки че-нить придумать можно.

Торопливость к добру не привела. Вытаскивая из шкапчика кулек с молотыми зернами, уронил его на пол и рассыпал. Горестно повздыхал, глядя на коричневую пыль (эко, рубля на два, не меньше!), рявкнул на подвернувшуюся кухарку, метнувшуюся с веником, и, забрав остатки дорогого удовольствия, затрусил в залу для заседаний.

Когда подходил к дверям, вспомнил, что забыл взять посуду. Пришлось возвращаться на кухню, опять отдавать распоряжения. Подумав, велел отнести в залу пару бутылок водки. Ну не мальвазию же с хересом пить за упокой государя?

Убедившись, что все нужное принесено, Алексей Григорьевич выгнал холопов и заложил дверь на тяжелый засов, чтобы главных людей России не потревожила какая-нить мелкая сошка.

Перекусив и слегка выпив, господа «верховники» повеселели. Даже канцлер, хлебнув кофия, взбодрился и продолжил разговор:

• Предыдущая
• 5/52
• Следующая