След Заур-Бека - Дружинин Владимир Николаевич - Страница 8
- Предыдущая
- 8/18
- Следующая
— Не знаю, — говорит, — откуда. Понятия не имею.
— Трусит, между прочим, страшно. Уверен, что его расстреляют. Надо съездить туда, Саблуков, — в лес. Он нас свезёт.
— Астахов поедет с нами?
— Да. Предупредите его. Вдруг, чёрт его знает, натолкнёмся на самого Заур-бека? А?
Я поспешил на Стремянную. Долго стучал в знакомую парадную, но никто не отпер мне. С переговорного пункта я позвонил Лухманову и спросил, что делать дальше. Искать Астахова?
— Нечего искать, Саблуков, — ответил майор. — Астахов ранен.
— Ранен?
— На лестнице, когда он поднимался к себе, его стукнули по голове. Вот какие дела.
— Где он?
— Не знаю. Сообщили из жактовского медпункта. Астахова увезли.
С колотящимся сердцем я повесил трубку. Значит, Заур-бек здесь. Кто напал на Астахова? Тот, кому Астахов был опасен, — Заур-бек или его подручный. До сих пор ещё шевелились у меня сомнения — уж слишком всё казалось удивительным. Теперь они исчезли.
— Заур-бек — матёрый шпион, переменивший много имён и многих хозяев, — сказал Лухманов. — Служил и за доллары, и за фунты, и за франки.
Итак, я окончательно уверовал в существование Заур-бека, реального, хитрого, жестокого врага, здесь, в городе, может быть, в нескольких шагах от меня. Невольно я всматривался в прохожих, но как узнать его? Как узнать, если Астахов на больничной койке?
Что же делать? Найти Астахова, узнать у него хоть какие-нибудь приметы, по которым можно отличить шпиона. Нет, Лухманов сказал, что искать Астахова не нужно. Приказ начальника. Да и чем может помочь Астахов теперь? Ведь Заур-бек так ловко меняет маски. Не он ли, в самом деле, разгуливал в виде полусумасшедшего Лесника. Но что-то нужно предпринять.
Нехорошо, конечно, критиковать начальство, но Лухманов, кажется, допустил ошибку. Вместо того, чтобы преследовать Лесника, он занялся санитарной машиной. Я так и скажу ему. Так и скажу, — ошибка, товарищ майор.
Однако ничего подобного я не сказал. В кабинете Лухманова я очень скоро позабыл всё, что собирался выложить. Лухманов был не один. Он представил мне высокого, худого человека с иссиня-чёрной щетиной на впалых щеках.
— Знакомьтесь. Это товарищ Алиев. Он служил бойцом на Афганской границе вместе с Астаховым. Астахов у них командовал ротой. Помните его?
— Помню, конечно, — тихо сказал Алиев и улыбнулся одними глазами.
— Встречался с Заур-беком, — добавил майор. — Видите, студент, а вы приуныли. Небось, хотели бежать к Астахову. И, как всегда, сомневались во всём. Я перебил вас, Товарищ Алиев.
— Я голос Заур-бека знаю, — говорил Алиев, — хорошо знаю. Почему? Я с винтовкой стоял около камеры, когда он у нас сидел. Он убежал потом. Не из камеры убежал — потом, — пояснил Алиев, смутившись. — Четырнадцать лет миновало.
— Голос вы ясно слышали?
— Ясно. Как они вошли, не слышал. Я спал, наверно. Их двое было. В комнату ко мне заглянули. Один спросил: «Откуда взялся новый жилец?». — Заур-бек ответил: «Из разбомблённого дома. Впрочем, какая разница? Долго не протянет». И ушли. И я потом совсем проснулся.
Не знаю почему, но Алиеву я поверил. Я верил каждому его слову. Я мечтал о помощнике. И вот помощник явился. Я с восхищением смотрел на Алиева. Если он ещё сможет поехать с нами на Ладогу… Пожалуй, не сможет.
Но Алиев так упрашивал майора взять его, в больших, запавших глазах светилось такое упорство, что Лухманов согласился. Через час мы выехали.
Начался рейс, который врезался мне в память на всю жизнь. Я сидел в кузове санитарной машины — точно такой же, как та, под номером Г-2-25-73, дремал и стукался о стенку. Всё складывалось пока удачно. Некоторое беспокойство вызывал лишь шофёр Петров. Если он уверен, что его расстреляют, тогда на него нельзя очень-то надеяться. Ещё удерёт. Усталость мешала мне додумать до конца — чего ещё можно ждать от шофёра, который ждёт расстрела и везёт следователя.
Алиев начал излагать мне тему своей работы в институте востоковедения, что-то о падежах в арабском языке, но вскоре тоже устал. Он сидел с раскрытым ртом и только, когда машина замедляла ход, было слышно, что он поёт. Он пел бесконечную, протяжную восточную песню.
Я не заметил, где кончилась суша. Но деревьев не стало, за обоими оконцами тёмного, пропахшего овчинами и йодоформом кузова потянулась гладкая равнина с тёмными кругами застывающих воронок. Почти непрерывно громыхали встречные машины. Изредка зажигались фары — снег искрился, голубел, а затем пропадал, залитый кромешной тьмой. Вдруг мне показалось, что лёд под нами сдвинулся. Я ощутил толчок от разрыва, но, странное дело, не увидел вспышки, ничего не услышал. Где-то рядом оглушительно затрещал зенитный пулемёт. Его яростную скороговорку прервала раз, другой, третий гулкая зенитка, ей тотчас отозвались другие зенитки, и нас точно бросило на дно огромной гремящей камнедробилки. Очевидно, из-за облаков неожиданно вырвались немецкие самолёты. Лёд гудел и дрожал. Огненные вихри носились по равнине. Но мы ещё не чувствовали близкой опасности. Я уразумел её лишь тогда, когда за оконцем, метрах в двадцати, взлетел столб воды. Ещё бомба. Ещё. Толчки следовали один за другим всё чаще, всё сильнее. Было невыносимо сидеть взаперти в тесной душной клетке кузова. Я открыл дверцу. На равнине, полыхавшей красным и жёлтым огнём, вырастали и рушились столбы воды, и на их месте очерчивались круглые чёрные проруби. Машина вихляла, меняла скорость, круто поворачивала, и я понял, что впереди — то же самое, что шофёр Петров лавирует среди воронок, и мне, признаюсь, стало жутко. Что стоит Петрову направить машину в прорубь и спрыгнуть? Мы с Алиевым, конечно, не успеем выскочить, не успеет и Лухманов, хотя он и сидит в кабине. В одно мгновение дело, возбуждённое по обвинению Петрова Анатолия Петровича, будет похоронено в пучине Ладоги, и никто даже не подумает приписать гибель машины и людей злому умыслу. Я велел Алиеву сесть поближе к выходу и всё время коченеющими от стужи пальцами держал дверцу открытой.
Один раз, когда машина съезжала с ухаба, я уже приготовился к прыжку и крикнул Алиеву:
— Поднимайтесь!
Много раз я попадал под бомбёжки и под обстрелы, но мне никогда не было так страшно, как в этот раз. Не знаю, сколько времени продолжалось это испытание. Наконец, как видение оазиса в пустыне, возникли островерхие ели. Машина с натугой взбиралась на берег.
Через полчаса мы проехали станцию и по извилистой, плохо проторённой просёлочной дороге углубились в лес. Машина остановилась, хлопнула дверца кабины, голос Лухманова спросил:
— Что там?
— Бревно кто-то положил, товарищ майор, — ответил Петров. — Как нарочно.
Я соскочил. До меня донеслись ещё чьи-то голоса. Сзади подходил трёхтонный грузовик, что-то шевельнулось за его высоким бортом. Длинная автоматная очередь прострочила темноту, и я, ещё не понимая, кто стреляет и откуда, ошеломлённо смотрел, как из трёхтонки высыпают люди в шинелях, с автоматами и очередями прочёсывают лес. Помнится, я выхватил наган и тоже побежал вперёд, нагнулся и лёг у пенька, чтобы перезарядить барабан.
На опушке мелькнули какие-то фигуры. Отстреливаясь, они уходили в лес, и часть наших автоматчиков кинулась в заросли, чтобы перерезать им путь.
Увязавшись за одним из автоматчиков, я долго продирался сквозь частый ельник, по команде солдата падал в канаву, стрелял. Потом выстрелы затихли, солдат, оглядывая снег, сказал:
— Тут следов нет. Айда назад.
Мы проблуждали ещё некоторое время и вышли на поляну, где бойцы уже раскладывали костёр. На поваленном дереве сидели Лухманов, Алиев и молоденький, румяный лейтенант — командир автоматчиков.
Лейтенант докладывал. Противник потерял четверых убитыми. Они оказались гитлеровскими парашютистами. Два раненых диверсанта попали в плен. Они довольно хорошо говорят по-русски. Вся группа была сброшена сегодня вечером со специальным заданием.
— Их было шестеро? — спросил Лухманов.
— Да.
С нашей стороны двое были ранены и один — шофёр Анатолий Петров — убит. Когда гитлеровцы, вышедшие на дорогу, начали стрелять, Петров, стоявший рядом с майором Лухмановым, подался вперёд и получил пулю в грудь. Похоже, что он хотел загородить собой Лухманова.
- Предыдущая
- 8/18
- Следующая
