Легионы просят огня (СИ) - Врочек Шимун - Страница 22

Чудовище. Полубог. Уродливый отпрыск титана и смертной женщины. Гигант.

В его разноцветных глазах — отблески Преисподней…

Огонь Прометея.

Я бы не хотел встретиться с ним на арене. Да ни за что!

Внезапно центурион делает шаг и оказывается перед германцем. Великан удивлен. Он моргает.

— Ты… сильный? — от звуков его голоса у меня в затылке озноб. Словно их порождают искалеченные связки.

— Хочешь проверить? — Центурион на две головы ниже германца. Тит Волтумий смотрит на Быка снизу вверх, глаза центуриона — ярко — золотистого, сумасшедшего цвета. Словно два яростных солнца.

Он не отступит.

Двое сумасшедших. Вернее, один псих и один самоубийца. Я не преувеличиваю. Я видел, как Тит Волтумий сражается. Он прекрасный солдат и отличный центурион. Но Стир, разделавший на арене одного из лучших гладиаторов Рима, опаснее во стократ. На месте Тита я бы бежал без оглядки.

Но Тит — не бежит.

…В схватке больших умелых воинов с маленькими умелыми воинами обычно побеждают воины покрупнее.

— Тит, — говорю я тихо, — не надо.

Центурион усмехается, не поворачивая головы.

— Я отвлеку его, легат. А вы делайте, что задумали.

Время застыло. Оно прозрачное и гладкое, словно критское стекло. И такое же хрупкое.

— Стир, спокойно, — слышу я голос. Низкий и хрипловатый. В нем словно звучат далекие раскаты грома.

Гроза надвигается.

Стир замирает. Затем поворачивается всем телом — точно собака на голос хозяина. Арминий! Он говорит что‑то Стиру по — германски, потом переводит взгляд на меня.

— Гай, прости моего человека, — царь херусков склоняет голову. — Стир не хотел тебя обидеть. Рад вас видеть, центурион. Заходите, прошу.

Прежде чем войти, Тит Волтумий оборачивается. Смотрит на великана Стира — внимательно. С прищуром.

— Увидимся, — говорит центурион.

Внутри горят светильники. От их чада у меня начинает кружиться голова. И слегка подташнивает… Проклятье!

Я наливаю себе вина. Руки трясутся. Так сильно, что приходится остановиться и начать снова. Ничего, еще раз. Меня бьет озноб, пальцы дрожат. Соберись, Гай. Возьми себя в руки, легат!

Наконец, справляюсь с вином, не сильно расплескав. Красное пятно на столе расплывается…

Выпиваю чашу залпом, не разбавляя водой и не чувствуя вкуса.

По подбородку ползет капля, я вытираю ее тыльной стороной ладони. Кажется, у меня дрожат не только пальцы.

— Рад тебя видеть, друг мой Гай, — говорит Арминий. Я искоса смотрю на него, отворачиваюсь. Он высокий и красивый. И совсем не похож на того, кто мне нужен. — Что привело тебя сюда в столь поздний час?

…совсем не похож. Но это — он. Убийца моего брата.

— Тит, — говорю я. — Пожалуйста.

Сложное сделать — простым.

Потому что отвечать ему — выше моих сил.

— Гай, — окликает меня Арминий. — Я хотел тебе сказать…

Я киваю. Я не могу на него смотреть. Говорят, у варваров есть слово — оно означает стыд за другого человека. Забыл, как звучит…

Сейчас бы оно подошло, это слово.

Мне — стыдно.

Стыдно за Арминия, который оказался предателем и убийцей. Фальшивым другом. Это стыд вытравливает мне нутро, словно уксус.

— Что слу… — Арминий осекается.

За моей спиной — грохот. Едва слышный, но мне он кажется громом небесным. Этот звук разлетается над всем варварским лагерем. Над всей Германией.

Сдавленное «ох». Шум возни.

Я наливаю вина и начинаю пить. Все время, пока позади меня падает, и хрипит, и ругается сквозь зубы, я пью. Медленно, без всякого желания, не чувствуя вкуса. Допиваю. Ставлю чашу на стол.

У вина привкус горечи.

— Легат, — говорит Тит Волтумий за моей спиной. — Он готов.

Снова беру чашу, провожу пальцами по резному орнаменту. Пора. Мне придется это сделать…

Я — смертельно трезвый.

Я поворачиваюсь.

— Позволь рассказать тебе историю, друг мой Арминий, царь херусков. Варвар.

Арминий прижат к полу. Колено центуриона воткнулось царю херусков в грудь, давит. Острие меча упирается Арминию под подбородок.

Я хочу рассказать, как нашел мертвеца и оживил его силой маленькой серебристой фигурки. Как встретился лицом к лицу с человеком в маске. Как он бежал, а я остался в дураках.

Как я нашел мертвого легионера.

Как я спросил его. И как он назвал имя.

Надо бы рассказать…

Но я молчу. Слова кажутся ненужными. Зачем? Этот человек участвовал в убийстве моего брата. Он выдавал себя за моего друга. О чем мне еще с ним разговаривать?!

Его нужно просто прикончить — быстро и четко. И уйти, пока германцы не сообразили, что происходит. Сейчас я возьму гладий, прижму Арминия коленом и загоню клинок ему под ребра.

Мгновенная смерть.

Прощай, друг.

Когда я учился в Греции, я видел, как делают эллинский меч — махайру.

Испытание меча. Греческие оружейники кладут меч плашмя себе на голову и двумя руками пригибают концы к плечам. Отпускают.

Если меч не распрямился до конца — это ошибка, неудачная работа. Плохой клинок.

Тем более, если сломался.

А вот если меч распрямился…

Значит, этот клинок достоин того, чтобы им убивали людей.

Я опускаюсь на колени перед царем херусков, моим лучшим другом, и кладу меч на землю.

Тусклый блеск металла. В отличие от махайры, это простой гладий легионера — из мягкого плохого железа. Он гнется. У него вытертая ладонями деревянная рукоять. Но на счету этого простого клинка — несколько варваров. Почему‑то мне кажется это важным.

Простое оружие для непростого дела.

Пора начинать.

Пламя светильника вздрагивает.

Проклятый свет лезет в глаза. Он желтый.

Цвет предательства. Так, кажется, говорят? Вот ты сволочь, Арминий. Сукин, сукин, сукин сын.

— Скажи правду, — говорю я медленно. — Пожалуйста. Я очень тебя прошу. Зачем ты убил моего брата?

Молчание.

Сукин сын, думаю я.

Он поднимает голову и смотрит мне в глаза — открыто и насмешливо.

Очень смелый сукин сын.

— Я — не убивал, — говорит Арминий. — Ты многого не знаешь, друг.

Друг?!

В это мгновение он невероятно близок к смерти. Я зажмуриваюсь и усилием воли пережидаю вспышку ярости. Друг, сука. Друг.

В какой‑то момент любой мерзавец понимает, что смертен. Встреча лицом к лицу с собственной уязвимостью серьезно сказывается на характере предателя. Он начинает говорить, умолять, предлагать варианты…

Он рассказывает.

— Расскажи мне, — предлагаю я мягко. От этой мягкости Арминия передергивает.

— Гай, я…

— Пожалуйста.

— Пусть твой центурион выйдет, — говорит Арминий наконец. — Это касается только нас двоих.

Я кручу головой, позвонки щелкают. Раз, другой. Страшное напряжение не отпускает. Смешно. Предатель начинает придумывать невероятные истории — словно от полета воображения зависит его жизнь.

Что ж… Послушаем. Хотя меня трясет так, что я могу убить его в любой момент.

Арминий словно читает мои мысли.

— У тебя хорошие люди, — говорит он мягко.

Я наклоняю голову на плечо. И молчу.

— Думаешь, я хитрю и набиваю себе цену? — говорит он. — Нет, Гай. Когда я расскажу то, что знаю, тебе придется убить своего человека. — Он медлит. И вдруг усмехается — от этой усмешки у меня холодеет затылок. — Это касается чести семьи Деметриев.

Почему я должен ему верить?!

Я — не должен.

Мы смотрим в глаза друг другу. Я ненавижу его так, что могу задушить голыми руками.

Голос сдавлен:

— Тит, оставь нас наедине.

— Но… — центурион запинается. Я поднимаю взгляд. Пауза. Тит кивает: — Хорошо, легат. Я понял.

Центурион убирает меч в ножны и выходит из палатки. Хлопает полог. Мы остаемся наедине.

Ярко горят светильники. Проклятый свет. Я вижу в глубине палатки стол, заваленный бумагами. Восковые таблички и стило, чернильница и пергамент. На меня снова накатывает ярость. Этот сукин сын всю ночь работал. Как Цезарь. Как мой брат.