Артист лопаты - Шаламов Варлам Тихонович - Страница 76

• Предыдущая
• 76/97
• Следующая

Беглецы шли долго, около месяца. Когда третий был убит и частью съеден, а частью «зажарен в дорогу» – двое убийц разошлись в разные стороны – каждый боялся быть убитым в любую ночь.

Встречались и другие людоеды. Это самые обыкновенные люди. На людоедах нет никакого каинова клейма, и, пока не знаешь подробностей их биографии – все обстоит благополучно. Но даже если и узнаешь об этом – тебе это не претит, тебя это не возмущает. На брезгливость и возмущение такими вещами не хватает физических сил, просто места не хватает, где могли бы жить чувства подобной тонкости. К тому же история нормальных полярных путешествий нашего времени несвободна от похожих поступков – таинственная смерть шведского ученого Мальмгрена, участника экспедиции Нобиле, – на нашей памяти. Что же требовать от голодного, затравленного получеловека-полузверя?

Все побеги, о которых шел рассказ, – это побеги на родину, на материк, побеги с целью вырваться из цепких лап тайги, добраться до России. Все они кончаются одинаково – никому не выбраться с Дальнего Севера. Неудача такого рода предприятий, безвыходность их и, с другой стороны, повелительная тоска по свободе, ненависть и отвращение к принудительному труду, к физическому труду, ибо ничего другого в заключенном лагерь воспитать не может. На воротах каждой лагерной зоны насмешливо выведено: «Труд есть дело чести, дело славы, дело доблести и геройства» – и имя автора этих слов. Надпись делается по специальному циркуляру и обязательна для каждого лагерного отделения.

Вот эта тоска по свободе, жгучее желание очутиться в лесу, где нет колючей проволоки, караульных вышек с винтовочными стволами, блестящими на солнце, где нет побоев, тяжелой многочасовой работы без сна и отдыха, – рождает побег особого рода.

Арестант чувствует свою обреченность: еще месяц, два – и он умрет, как умирают товарищи на его глазах.

Он все равно умрет, так пусть он умрет на свободе, а не в забое, в канаве, упав от усталости и голода.

Летом на прииске работа тяжелей, чем зимой. Пески промывают именно летом. Слабеющий мозг подсказывает заключенному некий выход, при котором можно и летом продержаться, да и начало зимы пробыть в теплом помещении.

Так рождается «уход во льды», как красочно окрещены такие побеги «вдоль трассы».

Заключенные, вдвоем, втроем, вчетвером, бегут в тайгу в горы и устраиваются где-нибудь в пещере, в медвежьей берлоге – в нескольких километрах от трассы – огромного шоссе в две тысячи километров длиной, пересекающего всю Колыму.

У беглецов – запас спичек, табаку, продуктов, одежды – всего, что можно было собрать к побегу. Впрочем, собрать что-либо почти никогда заранее не удается, да это вызвало бы подозрения, сорвало бы замысел беглецов.

Иногда грабят в ночь побега лагерный магазин, или «ларек», как говорят в лагере, и уходят с награбленными продуктами в горы. Большей же частью уходят без всего – на «подножный корм». Этим подножным кормом бывает совсем не трава, не корни растений, не мыши и не бурундуки.

По огромному шоссе день и ночь идут машины. Среди них – много машин с продуктами. Шоссе в горах – все в подъемах и спусках – машины вползают на перевалы медленно. Вскочить на машину с мукой, скинуть мешок-два – вот тебе и запас пищи на все лето. А везут ведь не только муку. После первых же грабежей машины с продуктами стали отправлять в сопровождении конвоя, но не каждую машину отправляли таким образом.

Кроме открытого грабежа на большой дороге, беглецы грабили соседние с их базой поселки, маленькие дорожные командировки, где живут по два-три человека путевые обходчики. Группы беглецов посмелей и побольше останавливают машины, грабят пассажиров и груз.

За лето при удаче такие беглецы поправлялись и физически, и «духовно».

Если костры раскладывались осторожно, следы награбленного были тщательно заметены, караул был бдителен и зорок – беглецы жили до поздней осени. Мороз, снег выжимал их из голого, неуютного леса. Облетали осины, тополя, лиственницы осыпали свою ржавую хвою на грязный холодный мох. Беглецы были не в силах более держаться – и выходили на трассу, на шоссе, сдавались на ближайшем оперпосту. Их арестовывали, судили, не всегда быстро – зима успевала давно начаться, давали им срок за побег, и – они выходили в ряды работяг на прииск, где (если им случалось вернуться на тот же прииск, откуда они бежали) уже не было их прошлогодних товарищей по бригаде – те либо умерли, либо ушли в инвалидные роты полумертвецами.

В 1939 году впервые были созданы для обессилевших работяг так называемые «оздоровительные команды» и «оздоровительные пункты». Но так как «выздоравливать» надо было несколько лет, а не несколько дней, то эти учреждения не оказали желанного действия на воспроизводство рабочей силы. Зато лукавая частушка запомнилась всем колымчанам, верящим, что, пока арестант сохраняет иронию, он остается человеком:

Бирку с номером личного дела привязывают к левой ноге при погребении арестанта.

Беглец же, хоть и получил пять лет дополнительного срока, если следователю не удалось пришить ему грабеж машин, – оставался здоровым и живым, а иметь срок в 5, 10 или 15 лет, в 20 лет – разницы, по сути дела, тут нет никакой, потому что и пять лет проработать в забое нельзя. В приисковом забое можно проработать пять недель.

Участились такие курортные побеги, участились грабежи, участились убийства. Но не грабежи и не убийства раздражали высшее начальство, привыкшее иметь дело с бумагой, с цифрами, а не с живыми людьми.

А цифры говорили, что стоимость награбленного – укорочение жизни путем убийства и вовсе не входило в счет – гораздо меньше, чем стоимость потерянных рабочих часов и дней.

Курортные побеги напугали начальство больше всего. 82-я статья УК была вовсе забыта, не применялась более никогда.

Побеги стали трактоваться как преступление против порядка, управления, против государства, как политический акт.

Беглецов стали привлекать ни много ни мало как по пятьдесят восьмой статье, наряду с изменниками Родины. И пункт пятьдесят восьмой статьи был выбран юристами знакомый, применявшийся ранее в шахтинском процессе «вредителей». Это был четырнадцатый пункт пятьдесят восьмой статьи – «контрреволюционный саботаж». Побег – есть отказ от работы, отказ от работы – есть контрреволюционный саботаж. Именно по этому пункту и по этой статье стали судить беглецов. Десять лет за побег – стало минимальным дополнительным сроком. Повторный побег карался двадцатью пятью годами.

• Предыдущая
• 76/97
• Следующая