Дворняги, друзья мои... - Шафер Наум - Страница 12

• Предыдущая
• 12/19
• Следующая

– Ну и что?

– Невежественный вы человек. Это же первый признак, что собака умирает. Мухи чуют падаль.

– Так она же ещё не умерла.

– Неважно. Они чуют будущую падаль. Нет, собаке уже ничем не поможешь. Это – конец.

Не попрощавшись, я открыл дверь и вышел. Лада весело сбежала по ступенькам вниз и дожидалась меня у подъезда.

Дома я наскоро разогрел тарелку борща и машинально проглотил его. Хотел позвонить Феликсу Ароновичу, чтобы спросить о самочувствии овчарки, но, боясь услышать правду, не сделал этого. Поехал с Ладой в ветлечебницу. Ей сделали укол. Вернулся домой. Было четверть шестого вечера. Постояв несколько минут у телефона, набрал номер Тарасуло.

– Я же вам сказал! – услышал я голос Феликса Ароновича. – Мухи – это верная примета. Она умерла ровно в три часа дня. Представьте себе, тютелька в тютельку. Радио пропикало – у неё задрыгали ноги, и она испустила дух.

– Одного не понимаю, – медленно сказал я. – Почему вы это объявляете, как правительственное сообщение?

– Сегодня ночью нам предстоит её похоронить, – сказал Тарасуло, не отреагировав на мои слова. – Не мне же одному заниматься этим малоприятным делом. Вместе ловили собаку, вместе уморили её – значит, вместе будем хоронить.

– Успокойтесь, Феликс Аронович, я считаю, что в этой истории меньше всего виноваты вы. Главный спрос – с меня. Это я вам рас сказал про овчарку, и я же сагитировал вас поехать за ней. И опять же именно я занимался словоблудием, охал и ахал, вместо того, что бы вырвать из ваших рук повод и отпустить собаку на волю.

– Вам было бы легче, если бы её поймали собаколовы? Вы забыли, о чём нам рассказала женщина? Из неё ведь хотели сделать шапку! Вам было бы легче? Отвечайте: легче?

– Ладно… Когда я должен прийти?

– Вот это другой разговор. Приходите этак часиков в Десять. Будет уже достаточно темно… Только не вздумайте брать с собой вашу шавку, она нам всё испортит. Я уже присмотрел пустырь за 108-ой школой, там её и похороним. Лопата есть. Вот только не в чем завернуть собаку… Придётся снять штору с окна…

– У меня есть пляжное покрывало…

– Да видел я ваше покрывало, оно слишком тонкое, не вы держит. Так уж и быть – сниму штору.

– Ну как хотите.

…В начале одиннадцатого я подошёл к дому Феликса Ароновича. Он поджидал меня у тёмного подъезда внизу.

– Еврейская похоронная команда в сборе! – попробовал он пошутить.

Мы поднялись наверх и зашли в комнату. Аскольд добродушно меня приветствовал, обнюхал и облизал. На мёртвую собаку не обращал никакого внимания.

Не буду описывать, как мы заворачивали овчарку в штору, скрутив концы, чтобы легче было нести. Спускаясь по лестнице, мы буквально надрывались от тяжести.

– Что за чёрт! – сказал я. – Ведь живая она была значительно легче!

– Вот-вот! – пыхтя ответил Тарасуло. – Никогда не был согласен с формулой, что живые доставляют больше беспокойства, нежели мёртвые… Не-е-ет! С мертвецами всегда хлопот но. И неприятно. Потому они и тяжелее…

Феликс Аронович продолжал иронизировать. Но я уже понимал, что это было противоядие против излишней чувствительности: он оберегал и себя, и меня от ненужного «расслабления».

Впрочем, он зря старался. Судьба распорядилась превратить похороны в фарс. Когда мы пробирались тёмной улицей к школьному пустырю, вдруг сзади послышался автомобильный гудок, и, когда мы обернулись, свет фар ослепил наши глаза. В мгновение ока мы оказались окружены милицейским нарядом.

– Стоять на месте! Положить тюк! Петро, проверь у них документы! Вася, разверни тюк! – Молоденький лейтенант-казах деловито отдавал распоряжения и пристально вглядывался в наши лица.

– Да дохлятина у них тут! – вскричал Вася.

Лейтенант нагнулся и… рассмеялся. За ним – остальные. В том числе и мы с Тарасуло. Да, смеялись. А вообще-то – хохотали. Машина уже уехала, а мы продолжали хохотать. И вместе с этим почувствовали какое-то освобождение. Зачем лгать? Да, освобождение. Это была разрядка. После напряжённого, нервного, убийственного дня – разрядка, лёгкость. Вот ведь как…

Мы легко подхватили «тюк» и уже чуть ли не вприпрыжку достигли пустыря. Нас обуяло нетерпение. Скорее, скорее бы уж избавиться от этого груза!..

Яму рыть не надо было – нашли ложбинку и опустили в неё труп овчарки…

Кто-то сказал: не тороплюсь, потому что ничего уже от жизни не ожидаю. Я медленно шёл по ночной улице и вернулся домой в мрачном состоянии. Со мной произошло то, что Юлия Шведова определила как «жестокое испытание для души нормального человека»…

Чем же закончился для меня этот скорбный день? Перед сном вывел на улицу Ладу, погулял с ней минут десять. Об анекдотическом эпизоде с милицейским нарядом уже не вспоминал. Вернулся, приготовил постель. Вдруг задребезжал телефон – звонила Людмила Афанасьевна Кузнецова, директор Художественного музея, наша хорошая приятельница:

– Дорогой Наум Григорьевич! Ну как там Наталья Михайловна – подаёт о себе знать?

– Пока ещё нет. Но настроение прескверное не только по этой причине.

– А что случилось?

– Да вот провели с Тарасуло эксперимент: хотели насильно загнать в рай одно живое существо.

– И чем закончился ваш эксперимент?

– Тем же, чем у Владимира Ильича и Иосифа Виссарионовича: полнейшим крахом.

– Так зайдите и расскажите подробно.

– Нет, лягу спать.

– Ну тогда – приятных сновидений.

– А вам – спокойной ночи.

Когда я положил трубку, телефон звякнул: дзинь… Говорят, что когда по окончании разговора телефон звякает, – значит на проводе кто-то третий…

5–7 августа 1987

Вот Павлодар и обогнал Европу… У нас теперь тоже торжествует свободомыслие: мы наконец-то научились не подчиняться нравственным догмам. Отныне ежемесячно на одном из городских стадионов будут проводиться так называемые «собачьи бои», и мы сполна насладимся несчастным видом истекающего кровью животного, которое с незапамятных времён служило человеку.

Обогнали Европу? Пожалуй, попали впросак – как всегда. На книжных лотках красуется глянцевитый литературный мусор, к которому на Западе уже никто не прикасается. В кинотеатрах демонстрируются дебильные боевики, которые на том же Западе никто уже не смотрит. Что же касается «собачьих боёв», то во многих цивилизованных странах ведётся борьба (и весьма успешная) против этого растлевающего зла, которое стимулирует самые низменные инстинкты…

Я никогда не видел подобных «боёв» и, даст Бог, не увижу. Но по очерковым зарисовкам и некоторым кинокадрам хорошо представляю себе это страшное зрелище. Я ощущаю азарт толпы, дрожащей от возбуждения, вижу разгорячённые потные лица и безумные глаза людей, поставивших деньги на определённую собаку (здесь действует тотализатор как на конских состязаниях), слышу улюлюканье и свист подростков (завтра, вместо дворового футбола, они займутся «натаскиванием» собак), вспоминаю рассказы о том, как хозяин поверженной собаки в ярости пинает её ногами, а иногда и добивает – за то, что она якобы «опозорила» его…

Говорят, что первый «собачий бой» 10 сентября на павлодарском стадионе «Трактор» происходил по-другому: организаторы вели себя достойно и даже проявляли «гуманность». Каждая пара грызлась не до смертного конца, дежурили ветеринарные врачи, которые вовремя делали укол слабеющей собаке и быстро зашивали рану. И когда потерявшие человеческий облик подростки стали орать, требуя, чтобы бультерьера стравили с овчаркой, им в микрофон вежливо объяснили, что так, дескать, нельзя, что по правилам принято стравливать только однопородных собак: овчарку – с овчаркой, бультерьера – с бультерьером.

Мне рассказали, что в процессе боя некоторые собаки вдруг обнимались лапами, уткнувшись носами друг другу в шерсть и учащённо дыша… При этом следовал комментарий: какие умницы – понимают, что им нужен передых… Ой ли? А может, в собаках просыпалась та самая человечность, которую давно потеряли их двуногие хозяева? Может быть, собаки предлагали друг другу мир, а их упорно снова стравливали? Понимаю, что от моих рассуждений отдаёт «литературщиной». Но что делать, я действительно преподаю литературу, дарующую возможность очеловечивать наших меньших братьев.

• Предыдущая
• 12/19
• Следующая