Причина времени - Аксенов Геннадий Петрович - Страница 7

Тем не менее критика Аристотеля не возымела особенного успеха и в предположение о существовании дискретных единиц времени философы продолжали играть.

В-третьих, вероятно, главное положение: время связано с движением. Фактически самые всеобщие и самые заметные черты или свойства окружающей действительности, несомненно, заключаются в них: мало того, что все течет, как заметил Гераклит, но все течет во времени.

Но является ли причиной времени это всеобщее движение? Кажется, на такой вывод мысль наталкивали хотя бы апории Зенона. Однако первое по-настоящему теоретическое рассуждение на эту тему ввело в поле внимание кроме категорий времени и движения еще одно действующее лицо.

************************

Платон оказался первым, кто вообще назвал причину времени, то есть совершенно твердо и уверенно указал на его источник. Несмотря на крайне непривычную для нас сейчас форму выражения, его идея является одним из самых впечатляющих достижений античной мысли, а с его натурфилософии, выраженной в диалоге “Тимей”, начинается любое рассуждение об общих законах природы и вся история естествознания вообще.

Вся предшествующая греческая философия в сущности принимала понятие времени само собой разумеющимся, что мы видели на примере Зенона. Ее предметы не нуждались в каком-либо особенном описании или определении времени, кроме обыденного неясного представления, которое есть у всех, и не требовали излюбленного софистического приема теоретического рассмотрения, когда сводятся и разводятся однородные и близкие понятия. Многие объекты обычных рассуждений философов: справедливость, ум, рассудок, душа, познание, государство и т.п. существуют как бы вне времени, вне развития, сами по себе, как сущности или феномены с неизменной природой, однажды созданными.

Главный герой платоновских диалогов Сократ вообще тоже ничего и никогда не говорит о времени. Его излюбленные темы касаются человека, но не природы как таковой, не движения вещей, где время обретается. По его словам, он ничего не испытывал из того, что есть на над землей и под землей, то есть никакой физикой или астрономией не интересовался. И Сократ беззлобно, как всегда, удивлялся, зачем это Аристофан в одной из своих комедий изобразил его болтающимся в какой-то корзине под облаками и рассуждающим об устройстве неба.

Вот почему в знаменитом “Тимее”, единственном из всех диалогов Платона, где идет речь об устройстве этого самого неба и всего космоса, Сократ только слушатель, а все содержание Платон вкладывает в уста Тимея. В сущности, мизансцена показательна и органична, поскольку все что излагает Платон, предположительно и наиболее логично из всего, что можно было высказать в ту эпоху о природе, когда науки как таковой не существовало, но только здравый смысл и простые наблюдения. Платон первым попытался превратить этот скудный материал в “теоретическое” знание о природе.

В рамках этого рассуждения время появляется как порождение вечности, возникает оппозиция: вечность и время. Нечто неизменное, постоянное, тождественное самому себе с одной стороны, и меняющееся, текучее, с другой стороны. Вечность пребывает в себе, а время возникает и пропадает. Но тождественен себе и пребывает только Ум, мировой разум. Он и порождает из себя Вселенную, космос.

Мысль не подвержена ничему, говорит Платон, что мы связываем с временем, то есть не стареет и не портится и пребывает сама в себе вечно. Она принадлежит Богу, который равен самому себе. Бог и вечность – синонимы. Вечность, рассуждает Платон, не означает некую бесконечность времени, некий бесконечный ряд лет, это совершенно другое качество, нежели время. В вечности нет ни годов, ни месяцев, ни дней. О вечности нельзя сказать, что она “есть” или “будет”. “Если рассуждать правильно, ей подобает одно только “есть”, между тем как “было” или “будет” приложимо лишь к возникновению, становящемуся во времени”. (Платон. Тимей, 37 e).

Иначе говоря, вечность есть некое единство прошлого, настоящего и будущего, когда ничто не проходит, но пребывает.

Порожденный Демиургом космос Платона и есть природа. Она осязаема, видима, слышима в отличие от истинного мира, который невидим и неосязаем, зато мыслим. Бог, Демиург строит вселенную по образцу (по-гречески –парадигма).вечности, то есть он хотел бы передать ей качества вечности, устойчивости, непреходящести. Но “дело обстояло так”, говорит устами Тимея Платон, что природу живого и вечного существа нельзя передать ничему что рождается из него, это можно сделать только отчасти, так сказать. И следуя этому загадочному “делу”, закономерному порядку вещей, который устойчивей самих вещей, Демиург “замыслил сотворить некое движущееся подобие вечности; устрояя небо, он вместе с ним творит для вечности, пребывающей в едином, вечный же образ, движущийся от числа к числу, который мы назвали временем” (Платон. Тимей, 37 d).

Вот, в сущности, первое в человеческой истории вдумчивое определение времени, то есть не принятие его как самого собой разумеющегося, что проходит или течет, но попытка осознать его таким (явлением – еще нельзя сказать, но свойством мира), что оно имеет определенный источник. Время появляется. Его не было в вечности. Оно произошло одновременно с миром, вот что важно, не в определенный период или эпоху или в определенный срок, но оно создано вместе с материей, для того чтобы являлись и дни, и часы, и эпохи. Оно придано движущемуся, осязаемому и слышимому, чувственному миру, но не мыслящему, не обладающему умом, то есть вечному миру. Это явление произведенное, рожденное, как говорит Платон, и по “обстоятельствам дела”, то есть по каким-то еще неизвестным законам не могло стать тождественным вечности, а могло получить от вечности лишь его ухудшенную бледную тень, отпечаток. Вот только с ним появились и “теперь”, и “есть”, и “было”, и “будет”, а также года и месяцы. (3).

Очень важно, что Платон, кроме частей времени, то есть прошлого, настоящего и будущего, связывает с ним еще несколько существенных качеств: становление или возникновение, появление, а также понятия о бренности: молодость и старение. “Итак, время возникло вместе с небом, дабы, одновременно рожденные, они и распались бы одновременно, если наступит для них распад; первообразом же для времени служит вечная природа, чтобы оно уподобилось ей, насколько возможно. Ибо первообраз есть то, что пребывает целую вечность, между тем как [отображение] возникло, есть и будет в продолжении целокупного времени. Такими были замысел и намерение бога относительно рождения времени; и вот, чтобы время родилось из разума и мысли бога, возникли Солнце, Луна и пять других светил, именуемых планетами, дабы определять и блюсти числа времени” (Платон. Тимей, 38 b – c).

Платоновский космос устроен просто: в центре Земля, затем в первом от нее круге, или сфере, Луна, во втором – Солнце, затем планета Гермеса (называемая теперь Меркурий), утренняя звезда (Венера) и еще три планеты, расположенных на своих кругах или сферах. В строении семи сфер он не был оригинальным, об этом говорили до него пифагорейцы, однако важно, что он связал с кругами блуждающих звезд или планет вычисления времени. В этом его главная мысль об устройстве вселенной. Звезды, не только блуждающие, то есть планеты, но и все остальные, неподвижные, звезды даны для “устроении времени”. “Что касается круговоротов прочих светил, то люди, за вычетом меньшинства, не замечают их, не дают им имен и не измеряют их взаимных числовых отношений, так что, можно сказать, они и не догадываются, что эти необозримо многочисленные и несказанно многообразные блуждания также суть время” (Платон. Тимей, 39 c –d).

Вот, собственно говоря, и все, что платоновская философия говорит о времени. Немного, но очень определенно. Не в том смысле, что относит возникновение его на счет божества, а в том, что нетривиально определяет источник времени. Собственно говоря, в реалистическом смысле, если можно применить к его философии эти слова, а некоторые и применяли (4), или лучше сказать, в обыденном смысле, из предыдущих построений философии, из тех же апорий Зенона вытекало, что время связано с движением и следовательно, зависит от него, или, напротив, движение – от времени. Но Платон не пошел по пути связи двух очевидностей, видимостей – движения тел и течения времени. Время у него зависит не от движения тел, а от божества, то есть оно отражает вечность, получая от него наиболее возможное, учитывая разрушительное действие “обстоятельств дела”, отпечатывание в бренных вещах, и главная характеристика этой бренности – течение или ход времени. Он не поддался соблазну отнести “устроение” времени за счет небесных тел. Звезды у него служат только для счета, для вычисления различных соотношений времени, но не для его “производства”.