Причина времени - Аксенов Геннадий Петрович - Страница 22

Исследователи архива Гюйгенса установили, что он пришел к тем же законам движения, что и Ньютон, значительно раньше него, но не смог решить проблему отличия абсолютного движения и относительного, которая легко решается только в случае прямолинейного и равномерного движения, когда человеку нетрудно вообразить себя рядом с движущимся телом и отсчитывать все от себя. Но уже в случае кругового или орбитального движения это сделать затруднительно и нужно каждый случай оговаривать. Не случайно для решения центробежного движения Гюйгенс помещал своего наблюдателя в точку начала движения тела по касательной к окружности. Он не смог завершить законы движения, потому что считал все движения относительными, а из такого полного релятивизма никаких правил вывести было нельзя. Вскоре после выхода в свет “Начал” Ньютона Гюйгенс писал Лейбницу: “Скажу Вам только, что в Ваших заметках. относительно Декарта я нашел, что Вы считаете “нелепым, чтобы не имелось истинного движения, но существовали бы лишь относительные”. Но это как раз то, что я считаю вполне установленным: меня не останавливают ни рассуждения, ни эксперименты Ньютона в его “Началах философии”, я знаю, что он ошибается, и мне хочется посмотреть, не отречется ли он в новом издании этой книги”. (17). Гюйгенс не думал специально об относительности и абсолютности времени, также как Галилей, он считал его обыденным, т. е. физическим явлением, признаком движения и потому не поднялся до теоретических обобщений.

Но Ньютон обо всех трудностях, связанных с временем, думал. И потому отречения не произошло и остальным надо было смиряться и применять к измерениям движений систему законов с абсолютным движением и временем. Следует подчеркнуть, что в результате обработки его идей никакого искажения собственного учения Ньютона не произошло. Упростить не значит исказить, а просто взять то, что можно переварить сейчас, при данном уровне общих знаний. Просто для механики оказалось необходимо и достаточно одной длительности и одной протяженности, о которых и говорит определение Ньютона. Если в небесной механике и в теориях движения земных тел свести тела к математическим точкам, не имеющим измерений, то у них ничего более и не останется во временном смысле, кроме длительности и никакого иного движения она совершать не будет, кроме как последовательно проходя все положения своей траектории, преодолевать пространство. У точки нет внутренней жизни, что прекрасно и логично уловил Эйлер и волевым актом свел все небесные тела и все земные обычные тела в механике к точкам, с которыми удобно осуществлять любые преобразования и расчеты. Эйлер и другие механицисты XVIII века построили великолепное здание, вызывавшее зависть всех других ученых, вынужденных возиться с своим приблизительными, аморфными, выскальзывающими из рук (или из внимания) объектами. А точка – хороша в этом смысле.

И если бы наука не была связана с другими сферами человеческой личности, этим сведением сложного к простому можно было бы ограничиться. Однако хитрость разума состоит в том, что он не может обойтись без обоснований и обобщений, хотя бы и за пределами чистого знания (потому -то так неистребимы и религия, и вообще мифы, хотя религия и более сложное состояние сознания, чем миф). Разум должен генерировать другой план (абсолют), потому что человеку присуще жгучее стремление к полноте и завершенности картины мироздания, к цельности знания при любом их уровне. У большинства людей мировоззрение всегда завершено, закруглено. Истинное оно или ложное, но все промежутки между точными знаниями или собственными наблюдениями все равно заполняются мнениями и священными коллективными представлениями, обрывками всяческих учений, связываясь в один узел по неким логическим правилам. И если отброшена религиозная идея, значит, на место Бога подставляется нечто иное. В данном случае – материя.

Что произошло? Механика объединила для своих построений абсолютное и относительное. Так удобнее и механики договорились между собой считать их заодно. Но другие не знают, что так происходит только по условности, по конвенции и принимают все за чистую монету. Так чеховский мелкий чиновник был уверен, что начальство, чины, звания и ордена есть нечто естественное и безусловное, а не государственное установление, вернее, государство со всеми его атрибутами он считает явлением природы такого же свойства как море или закат. На месте духовной основы абсолютного времени Эйлер и другие подставили условно движение материального мира с его относительным временем. Это время при множественном употреблении стало чем-то абсолютным, всеобщим и естественным, хотя и непонятным. Такая именно мысль воспринята другими слоями населения из механики, из самой образцовой науки, лучшего детища человечества. Поэтому одни принимают ее спокойно и всю жизнь считают, что в космосе ничего другого кроме движущейся по законам Ньютона материи нет. Другие категорически не согласны с этим и посвящают жизнь борьбе с этим плоским учением. Но ведь ни Ньютон, ни Эйлер за него не отвечают. Просто так получилось, так развивалось знание.

В результате долгого употребления формул механики сложилось усредненное мнение: время идет в результате движения. Какого движения? А вообще движения: небесных тел, полей, атомов, молекул. Все в мире движется и создает абсолютный мировой временной фон, одновременную длительность всех тел, событий и явлений. Наряду с нею существует абсолютное, то есть самое большое мировое пространство, нечто вроде общей сцены действия. Они, как сложилось в усредненном школьном мнении, и есть “абсолютное время и абсолютное пространство”, о котором толкует этот странный Ньютон в своем странном определении.

С ним потом боролась и теория относительности и вся наука нашего века.

Но ведь мы уже увидели, что оно, учение Ньютона, не было таким примитивным. И хорошо, что нашелся мыслитель, который поддержал сложную мысль творца механики, не дал человечеству опуститься до простых решений, спас положение. Конечно, речь идет о мыслителе по имени Иммануил Кант.

Глава 6

ВОССТАНОВЛЕНИЕ СЛОЖНОСТИ

На долю человеческого разума в одном из видов его познания выпала странная судьба: его осаждают вопросы, от которых он не может уклониться, так как они навязаны ему его собственной природой; но в то же время он не может ответить на них, так как они превосходят возможности человеческого разума.

Иммануил Кант.

Критика чистого разума.

Вспомним еще раз Аристотеля и его спящих рядом с героями людей в каких-то горах Сардинии. Для них не идет время, говорит мыслитель, ибо, проснувшись, они начинают ощущать внешний мир с этого момента, пропуская то, что прошло за время их сна. Без воспринимаемого существа нет и времени, сказал тем самым Аристотель.

Но если бы не было не только ни спящих героев, ни бодрствующих остальных простых людей, ни вообще людей, шло ли время? Идет оно само по себе, без нас, или не идет?. Или оно есть только свойство нашей души, как предположил Аристотель?

Иначе вопрос можно поставить так: какой мир реален – тот, который существует помимо нашей воли и сознания или тот, в котором есть мы как сознающие существа, тот, что существует совместно с нами? Материалистическая наука воспитывает у нас твердое убеждение, что все законы мироздания и все его движения существуют и помимо нас. На такой презумпции и стоит положительное знание. Оно подразумевает ранее всех наших исследований, что в круге нашего человеческого ведения существуют реальные вещи, независимые от нас, от нашего знания и распоряжения ими. Или в других рядах рассуждений, данный вопрос смыкается со старой философской проблемой свободы воли: что происходит по природной необходимости, а что по свободной воле?

Вот тут-то и выступает на сцену знаменитое кантовское Ding an sich. Мир без нас есть Вещь-в-себе, говорит Кант. Задержимся на этой вещи. Об этой пресловутой Ding an sich написаны горы исследований и еще будут написаны, вероятно, но чем больше о ней говорят, тем больше все запутывается. О ней столько толкуют, что она представляется уже почти одушевленным и загадочным существом, которое настолько отгородилась от всего остального, настолько сосредоточилась на себе и завернулась, что потеряла всякий контакт с окружающим миром.