Добровольная зависимость - Барлоу Елена - Страница 12

– Как будто я теперь не в клетке оказалась, – прошептала я, и он, к счастью, меня не услышал.

– Знаешь, один французский философ, Пьер Абеляр, писал: «праведника не опечалит ничто с ним случившееся!» Но сейчас даже я начинаю задумываться над тем, какого чёрта я пытаюсь быть таким любезным и терпеливым с тобой!

Он устало покачал головой, словно заново отчитал упрямое дитя за шалость, и это меня разозлило. К тому же, я прекрасно знала, кем был Абеляр. Подождав, пока мой нахмурившийся супруг осушит свой бокал, я саркастично произнесла:

– Как символично, что вы вспомнили именно эту цитату. Видимо, вы желали намекнуть мне на моё положение, а также на полное отсутствие веры в самое лучшее. Чтоб вы знали, моя вера не касается никого, кроме меня! И, к вашему сведению, Абеляр соблазнил и похитил Элоизу, свою ученицу, что вовсе не характеризует его, как пример для цитирования.

Готье выждал, пока я успокоилась и сложила руки перед собой, затем едва заметно улыбнулся и задумчиво сказал:

– Говорят, что это была любовь. И Элоиза была не так уж против этого своеобразного соблазнения и похищения.

– Мне всё равно, – я отвела глаза в сторону, поёжившись. – Я вам не Элоиза.

– Логика отвратила от меня целый мир.

Я понятия не имела, что он хотел этим сказать, но ещё больше меня злило то, что я не представляла, откуда он взял эту цитату. Если он стремился разбрасываться философскими изречениями весь вечер, таким образом, доказывая своё интеллектуальное превосходство, то мне бы пришлось признать – он меня попросту принижал и выигрывал в нашей словесной перепалке.

Ощущение усталости вдруг захватило меня с новой силой, к тому же, покачивание вагона и размеренный стук колёс успокаивали и склоняли ко сну лучше каких-либо препаратов.

В конце концов, отложив приборы и утерев чистой салфеткой губы, Готье поднялся и бесстрастно сказал:

– Если с твоей стороны более не последуют никакие язвительные замечания в отношении моих познаний жизни французских философов, предлагаю на сегодня закончить. Пора ложиться спать, нам предстоит ранний подъём…

– А зачем вы меня поцеловали там, на станции?

Он не удостоил меня и коротким взглядом. Возможно, он обиделся. Возможно, надолго. Ведь, в конце концов, он позаботился о том, чтобы я чувствовала себя комфортно после того, как потеряла сознание. А затем и ужином накормил.

Моя пробудившаяся совесть дала о себе знать слишком поздно: Готье молча вышел из вагона-ресторана, и я даже не успела ничего сказать. Уже позже, сидя на готовом для сна ложе и глядя в мелькающую за окном ночь, я размышляла о нашем разговоре, и, наконец, пришла к выводу, что таких разговоров впереди меня ждёт немало. Стоило быть готовой к любой заумной фразе с его стороны.

Койка напротив моей была неразобрана и пуста. Я знала, что муж расположился в купе по соседству, поэтому не боялась, что он придёт ко мне с требованиями исполнения супружеских обязанностей. Я была уверена, что ни один мужчина в здравом уме не станет посещать жену в их первую брачную ночь в трясущемся на ходу поезде.

А если он обиделся настолько, что и вовсе не захотел бы делить со мной постель? Просто станет игнорировать меня. А ведь я даже понятия не имела, хочет ли он детей. Наследника всех его богатств, наконец!

Я убедила себя не думать об этом. Мне не нужна была эта близость, более того, я её боялась, как боится любая девственница. И возможно, здесь наши с супругом интересы тоже совпадали. Скорее всего, он не тронет меня, пока не окажется вынужден сделать это.

И я не была Коллет. А Коллет – самая красивая молодая женщина Глиннета, и никто бы не стал спорить с этим. Несомненно, с ней Готье хотел бы и детей, и любви в жаркие летние ночи. Сестра смогла бы сделать его счастливым, если бы любила его, как своего мистера Рэтмора… Я снова ощущала себя несчастной…

Я не могла заснуть ещё очень долго; то болтала ногами, сидя на краю жёсткой койки, то просто смотрела в окно, то распутывала волосы, пытаясь их расчесать и освободить пряди от шпилек. Сон как рукой сняло, к тому же, в белой сорочке из батиста, которую я обнаружила всё в той же дорожной сумке, было довольно жарко. Если бы у меня были при себе собственные вещи, я бы ни за что не стала спать в одежде, купленной Готье. Я и так чувствовала себя обязанной, но теперь мне приходилось одеваться так, как задумывал он. В этом было что-то неправильное.

Было уже далеко за полночь; поезд сбавил ход, и какое-то время ехал тише, мимо маленьких деревушек и болот. Не успела я погасить лампу над своей постелью, как услышала за спиной звук открывающейся двери. Ахнув от неожиданности, я обернулась и едва не натолкнулась на своего мужа.

Одет он был всё так же, только вместо сюртука поверх рубашки набросил тёмно-синий халат. В руках он держал аккуратно сложенный плед, а на его бледном лице я успела заметить тень растерянности.

– Я решил, что ты уже спишь, – сказал он недовольным тоном. – Ночью может быть прохладнее, так что лучше возьми это и… в этих купе не всем достаются тёплые вещи…

Будто кролик перед готовящейся к нападению змеёй я стояла перед ним, смущаясь и краснея. Я всё ждала, когда он отдаст мне плед, даже руку протянула, но с ним определённо произошло что-то странное, потому что Готье не шевелился и попросту разглядывал меня. Осмелев, я проследила за его взглядом и поняла, что он смотрит гораздо ниже моей шеи… А я и забыла, что батист достаточно прозрачен, так что мою грудь не трудно было рассмотреть, особенно при плохом освещении.

Бросившись на защиту своей невинности, я выхватила из его рук этот чёртов плед и прижала к своей груди, тут же ощутив себя в десять раз защищённей. Волнение и страх уступили место нетерпению, потому что супруг всё глазел на меня, и, признаться честно, никто и никогда ещё так не пялился на меня.

– Спасибо, сэр, – буркнула я раздражённо, ожидая, что он вот-вот уйдёт.

– Утром я зайду, чтобы разбудить тебя. Мы выйдем в… хм… Что ж, увидимся утром. Доброй ночи.

Он кивнул и, к моему глубочайшему облегчению, поспешил покинуть купе. Я даже догадалась повернуть задвижку на двери. Только позже я поняла, что Готье едва ли не заикался на последних словах. Возможно, он не ожидал увидеть меня такой… Возможно, он представил на моём месте Коллет…

То были неприятные мысли, и я решила просто попытаться заснуть.

Через четыре часа отвратительного сна, когда я то и дело ворочалась, поправляя подол ночной сорочки, кто-то настойчиво и громко постучал в моё купе, а затем просто ушёл. В окне, отодвинув штору, я увидела безлюдную станцию города Хардингстон, утопающую в оранжевом свете восхода.

Примечание к части

[1] «Король Лир», акт второй, сцена четвёртая.

Глава 8. Бантингфорд

За все девятнадцать лет, прожитые в Глиннете бок о бок с бесконечными лугами и историями о лесных созданиях, подстерегающих путников на узких тропах, я не испытывала ничего подобного, как в тот единственный день в совершенно чужом городе.

Это были живые чистые улочки с рынками и разнообразными прилавками; это были звонкие голоса местных жителей, которые всегда искренне улыбались друг другу; это были свежие цветы невиданной красоты на каждом шагу – и весь город походил на распустившийся поутру цветок.

Не стоит даже упоминать о том, что гостиница, в которой мы остановились в ожидании следующего поезда, была приятным местом для отдыха. Уютные комнаты со старой мебелью и запахом чистоты, корзинки с цветами на белоснежных подоконниках и даже роскошные ванные и уборные – всё воспринималось мною, как очередное маленькое чудо. Время от времени я даже успевала забыть, что была несчастна. Я не должна была так воодушевляться, но ничего не могла с собою поделать.

А вот моего супруга уже, видимо, ничто не впечатляло. После ночного визита в моё купе он весь день молчал, изредка давая мне короткие, незначительные указания. Так прошёл и завтрак в небольшом кафе при гостинице, и несколько часов до следующего поезда.