Красный Петушок - Сэблетт М. - Страница 29

• Предыдущая
• 29/42
• Следующая

Мы уже четыре дня двигались не спеша вверх по реке. За это время к Марии, не устававшей от ходьбы, возвратились силы, как и ко всем нам. Она очень интересовалась всем, что встречалось нам на реке, с любопытством наблюдая окружавшую нас природу.

На пятый день мы спрятали нашу лодку в безопасном месте и пошли в лес на восток, но из-за болот вынуждены были через несколько часов направиться на юг. Дорога была трудная, я помогал Марии в особенно тяжелых местах, с бьющимся сердцем переносил ее через лужи и ручейки, преграждавшие нам дорогу; облегчал ей, насколько было возможно, дорогу в почти непроходимых джунглях. Временами было очень трудно прорубать себе проход сквозь спутанную, сухую растительность, которая окружала нас со всех сторон. За три дня мы никого и ничего неприятного не встретили. На третий вечер мы подошли к заливу, вдававшемуся на значительное расстояние в глубь страны; мы находились в нескольких лье от морского берега, куда мы на следующее утро направили свой путь.

Около полудня мы подошли к большому мысу, который был покрыт лесом и скрывал от нас море. Олень, шедший впереди, предупредил нас знаком, чтобы мы молчали. В наступившей тишине слышны были голоса и бряцание оружия — действительно, нельзя было ошибиться, что это шум, производимый большим отрядом вооруженных людей. Мы с Мартином обменялись взглядами и, не говоря ни слова, поползли в густую чащу и, выглянув оттуда, увидели картину, которая нас изумила и испугала.

Прямо перед нами у самого края воды стоял отряд непринужденно разговаривавших друг с другом испанских солдат; с одной стороны находился небольшой кружок офицеров, а на некотором расстоянии от них, со шпагой в руке, стоял испанский командир, мрачно рассматривавший противоположный берег. Это был тот самый Педро Менендэс, которого я видел недавно на палубе галиона, в тех же богатых доспехах, с тем же надменным видом и суровым лицом, холодным и жестоким, как будто из мрамора.

В морском рукаве стоял на якоре испанский галион. На другом берегу находился второй отряд, слушавший, что говорил им один из их среды. Говоривший был Жан Рибо, остальные — матросы и солдаты французского флота. Оборванные, худые, изможденные, они уныло, с потупленными глазами, слушали своего командира. Через некоторое время с противоположного берега от них быстро направилась лодка; в ней находились два гребца и третий с белым флагом в руке. Говор в рядах испанцев прекратился, и посланец высадился на берег при полном молчании.

Он направился прямо к командиру, который ждал его — суровый, бесстрастный, в блестящих доспехах.

— Адмирал Рибо хотел бы знать, на каких условиях мы можем сложить оружие? — спросил посланец громким голосом, остановившись в нескольких шагах от Менендэса. Его слова ясно донеслись к нам в тихом воздухе.

— Никаких условий для еретиков и неверующих, — грубо по-французски закричал испанец.

— Обещаете ли вы не лишать нас жизни, как потерпевших кораблекрушение французских моряков? Как военнопленных? — спрашивал француз.

— Никаких споров с французами у меня нет, — ответил Менендэс спокойно. — Обещаю милосердие, какое Господь внушит мне!

— Скажи лучше — черт! — прошептал Мартин, когда посланец вернулся к лодке. — Я знаю школу, в которой эта черная собака была обучена. Да и его учителей, учивших хитрости, уверткам, лжи и лицемерию, которые верили, что цель оправдывает все средства для . ее достижения. Видите вы милосердие в этом лице? Жан Рибо должен был бы сражаться до конца, но не вверяться этим убийцам.

— Что, по-вашему, он намерен сделать? — спросил я.

— Наблюдайте, и вы увидите великое преступление, которое совершится именем Бога. — Голос Мартина был странный и хриплый.

С возвращением лодки на другой берег между французами началось совещание. Затем между ними произошло какое-то волнение; часть их собралась у самого берега, а большинство удалилось и наблюдало за ходом событий. Снова лодка пересекла пролив, везя сообщение, что Жан Рибо и часть его команды согласны сдаться, но более трехсот человек, не доверяя слову испанца, отказались. Менендэс немедленно подозвал молодого офицера и тихо поговорил с ним, после чего офицер громким голосом отдал распоряжение капитану галеона. Через короткое время лодки стали перевозить пленных; когда они высаживались, те из них, которые имели оружие, сдавали его, и руки их связывались веревками. В последней лодке прибыл Жан Рибо и его лейтенант Ортез. Их сейчас же отвели к ожидавшему их Менендэсу. Молча Рибо обнажил шпагу и передал ее испанцу, который тоже молча взял ее; затем он повернулся и обратился к первым пленникам, в то время как два солдата связывали руки Рибо и Ортезу, как они это делали другим.

— Если между вами есть верующие в истинную веру, пусть выйдут и заявят об этом.

Двенадцать бретонских солдат вышли из толпы французов; их отвели в другую сторону под насмешки товарищей.

Жан Рибо, по-видимому, прочел свой приговор в глазах Менендэса. Он повернулся лицом к остальным пленным.

— Мы, должно быть, готовы к смерти, — сказал он ясным, спокойным голосом.

В это время огромного роста француз с растрепанной копной темных волос, блестевших на солнце, вырвался из рядов пленных, сильным напряжением разорвал свои узы и, будучи совершенно безоружным, побежал прямо на испанский отряд. Это так изумило испанцев, что они сразу ничего не предприняли; затем последовал залп из нескольких мушкетов. На мгновение француз остановился в нерешительности, но потом опять побежал и очутился среди испанцев, яростно размахивая своими длинными руками с сжатыми кулаками. Вот было дело! Испанцы послабее кружились и качались вокруг него, когда он двигался среди них, проникая все глубже и глубже в их ряды, пока, наконец, не свалился. Блестящая, темная голова исчезла под направленным на него оружием, чтобы уже больше не подниматься.

— Боже мой! Там умирает человек! — шептал Мартин с возбужденными глазами. — Смотрите, они рассматривают свои ушибы, а вот один свалился.

Мария тихо плакала. Олень, лежавший на земле возле нас, не сводил глаз с происходившей сцены.

— Я к вашим услугам, — раздался спокойный голос Жана Рибо, повернувшегося лицом к Менендэсу.

Испанец в течение нескольких секунд рассматривал стоявшего перед ним человека. Затем он отвернулся и махнул рукой стоявшим возле него офицерам. Этот жест означал смерть для Жана Рибо.

Испанский офицер выступил вперед и глубоко вонзил свою шпагу в бок Рибо, в то время как второй нанес ему смертельный удар в горло.

Это как будто послужило сигналом — началась поголовная резня. Раздался залп из мушкетов испанских солдат. На другом берегу оставшиеся французы с ужасом глядели на это избиение.

Я схватился за свою шпагу и сделал шаг вперед, но стальные пальцы Мартина впились мне в плечо.

— Вы с ума сошли? — спросил он резким шепотом.

— Умрем вместе с ними, Мартин!

— Нет, будем жить, чтобы мстить им, — сказал он более мягким тоном.

Так стояли мы с мрачными лицами и наблюдали, как убивали наших соотечественников. Вся эта варварская сцена навеки запечатлелась в моей памяти. У наших ног лежала Мария и рыдала, закрыв лицо руками, разбитая кровавым ужасом, свидетельницей которого она была. Меллон сидел молча с почерневшим от гнева лицом. Олень, обладая твердостью своей расы, ничего не высказывал.

Только Мартин нарушил молчание, заговорив странным, хриплым голосом, так что я с трудом понял его.

— Смотрите на них, — воскликнул он, — на этих кровожадных испанских рыцарей-интриганов! Знайте, Блэз, что будет благим делом убивать этих гадов без милосердия. Милосердие! Если только я буду жив, я расскажу о милосердии Педро Менендэса, и имя его будет произноситься с презрением всеми честными людьми всего мира.

Все было закончено. Солдаты по приказанию офицеров потащили трупы к воде и стали их туда бросать.

• Предыдущая
• 29/42
• Следующая