Призрак Сьерры - Гарт Фрэнсис Брет - Страница 1

• 1/2
• Следующая

В благоуханном сосновом лесу, где каждый звук поглощался сухим прахом опавшей коры и свалявшимся мхом, царила бесконечная тишина. Лежа на спинах, мы глядели в высоту, где только после ста футов пустого пространства начинали протягиваться первые ветви, образующие над нами плоский полог. Там и сям свирепое солнце, от чьего назойливого преследования мы только что спаслись, искало нас, но его острое лезвие затупливали и отводили в сторону горизонтальные ветви, а его сияние растворялось в облачной дымке под сводами, венчающими темно-бурые колоннады вокруг нас. Мы находились в другой атмосфере, под другим небом, да и в другом мире, не похожем на тот, ослепительный, только что покинутый нами. Суровая тишина до такой степени казалась неотъемлемой частью благодатной прохлады, что некоторое время мы не решались заговорить — так и лежали, безмолвно растянувшись на ковре из сосновых игл. Наконец молчание нарушил голос:

— Спросите старика Майора; он все знает об этом!

Под носителем этого воинского чина подразумевался я. Вряд ли нужно объяснять какому-нибудь калифорнийцу, что из этого никоим образом не следовало, будто я был «майор», или будто я был «старик», или будто я знал что-нибудь об «этом», и даже что за «это» имелось в виду. Фраза являлась одним из традиционных зачинов беседы, разновидностью светской преамбулы, обычной для бесед на старательском жаргоне. Но так как меня всегда называли Майором — вероятно, не с большими основаниями, чем говорящего, старого журналиста, называли Доктором, — я отодвинул ногой седло, чтобы видеть лицо говорящего на одном уровне с моим, но ничего не сказал.

— О призраках! — продолжал Доктор после паузы, которую никто не нарушил (чего он, впрочем, и не ждал). — О призраках, сударь вы мой! Вот что нам интересно. Раз уж мы торчим здесь, в унылом склепе округа Калаверас, почему бы не попытаться о них разузнать, а?

Никто ничего не ответил.

— Взять, например, дом с привидениями в Кейв-Сити. Не больше мили-другой отсюда. Он стоял у самой дороги.

Гробовое молчание.

Доктор (обращаясь в пространство):

— Да, сударь вы мой, странная была история.

Все то же невозмутимое равнодушие. Мы все знали, что Доктор — мастер рассказывать, знали, что сейчас последует рассказ, и знали, что стоит перебить Доктора — и он замолчит. Вновь и вновь во время наших поисков золота, одно слово вежливой просьбы продолжать, сильно выраженное любопытство, даже молчание, сопровождаемое слишком нетерпеливой позой, заставляло Доктора сразу же заговорить о другом. Вновь и вновь мы наблюдали, как несмышленый новичок, изумленный нашим равнодушием, спешил подбодрить Доктора и никак не мог понять, почему интересное повествование неожиданно обрывалось. И мы ничего не сказали. Судья — еще один пример произвольного титулования — сделал вид, что уснул. Джек начал скручивать папиросу. Торнтон задумчиво обкусывал кончики сосновых игл.

— Да, сударь вы мой, — продолжал Доктор, спокойно закидывая руки за голову, — довольно-таки любопытно все это, было. Все, кроме убийства. Это-то меня и удивляет, потому что в самом убийстве не было ничего нового, ничего необычного, трогательного, загадочного. Так, банальщина, материал для заметки петитом. Банальный старатель пробавляется черствым хлебом да бобами и наскребает достаточно денег, чтобы съездить повидаться с родней. Банальный убийца натачивает банальный нож, заряжает банальные кремневые пистолеты с медной отделкой и в одну темную ночь является к банальному старателю, отправляет его к родне на несколько поколений назад и забирает деньжата. Уж тут-то ничего загадочного нет; раскрывать нечего, дальнейших открытий в деле нет и быть не может. Призраку беспокоиться не следовало бы — во всяком случае солидному призраку! Мало того, в Калаверасе каждый год происходит больше сорока таких вот банальных убийств, без каких-либо юбилейных визитов с того света, без каких-либо посягательств на мир и спокойствие тех, кто остался в живых. Знаете, братцы, за одно это я склонен осуждать призрака из Кэйв-Сити. Плохой прецедент, сударь вы мой. Если так и впредь будет продолжаться, то все дороги окажутся забитыми разными субчиками, которых некогда укокошили мексиканцы да разбойники; этого-то добра в любом лагере, в любой лавчонке вдоволь найдется — а кто тогда поручится за безопасность ныне здравствующих и их имущества? Что вы, Судья, скажете по этому поводу, как беспристрастный законовед?

Ответа, разумеется, не последовало. Но Доктор любил изводить слушателей, в подобные моменты пускаясь в длительные рассуждения, надеясь, что его перебьют, и некоторое время продолжал распространяться о том, что того и гляди наступит пора, когда джентльмену нельзя будет свести счеты с недругом, не опасаясь впоследствии неудобств спиритического характера. Но это отступление, казалось, никто и не слушал.

— Так вот, после убийства хижина долгое время стояла пустая, от нее старались держаться подальше. В один прекрасный день в лагерь явился в поисках жилья и свободного участка ободранный старатель, одичалый от тяжелого труда и еще более тяжелого невезения. Ребята посмотрели на него и решили, что он человек бывалый и призраком больше, призраком меньше для него ничего не значит. И послали его в хижину, где было нечисто. При нем находился большой рыжий пес, почти такой же страховидный и свирепый, как он сам; и наши молодцы гордились своей практичностью: и кров этому старому бродяге предоставили и всякой нечисти насолили, как положено добрым христианам. На старикана-то они мало надеялись, а всю ставку делали на пса. Тут-то они и просчитались. Дом стоял почти в трехстах футах от ближайшей пещеры, в лощине, и темными ночами было там так же одиноко, как на вершине Шасты. Доведись вам увидеть то место в пору, когда луна едва освещает кустики чапараля, похожие на чьи-то согнутые тела, а осколки кварца поблескивают, как черепа, вы бы поняли, что взял на себя этот малый со своим псом. Они вступили во владение под вечер, и старый горемыка принялся готовить ужин. Поужинал, сел у догорающего очага и закурил трубку, а пес разлегся у его ног. Вдруг «тук! тук!» — в дверь постучали. «Войдите», — пробурчал старик. Снова «тук!». «Да входи же, черт тебя дери!» — говорит старик; вставать и отворять дверь ему не хотелось. Но никто не ответил, и тут — бац! — разбивается единственное целое стекло в единственном окне. Горемыка увидел это и осатанел; встает, хватает револьвер и идет к двери, а пес ощерился — и за ним. Старик распахивает дверь — никого! А пес, на что уж свирепый, съеживается и начинает пятиться шаг за шагом, дрожит и трясется и, наконец, забивается в угол очага, а на хозяина и не посмотрит. А тот захлопывает дверь, и снова — бац! На этот раз внутри. И только когда он огляделся и увидел, что в хижине никого нет, он, ни слова не говоря, выскакивает наружу и давай бегать вокруг хижины, но и там ничего не находит — все темно и тихо. Тогда, ругаясь, он возвращается под крышу и кличет пса. А эта громадная рыжая тварь, на которую ребята готовы были все свои деньги поставить, забилась под койку, и пришлось ее оттуда вытаскивать, как енота из дупла. Лежит, ощетинившись, глаза выпучила, каждая жилка трясется от страха. Позвал хозяин пса к двери. Тот пополз, остановился, принюхался и дальше ни с места. Хозяин его обругал, замахнулся на него. И, знаете, что пес тогда сделал? Он бочком пополз в сторону и, прижимаясь к койке, сплющился, совсем как лезвие ножа. Потом останавливается на полдороге. Потом этот поганый пес очень-очень осторожно встает и идет, подымая по очереди одну лапу за другой, и все дрожит, и все дрожит. Опять остановился. Пригнулся к полу. А потом как прыгнет — не вперед, а вверх дюймов на шесть от пола, как будто...

— Как будто он через что-то перепрыгнул, — неосторожно перебил Судья, приподнимаясь на локте.

Доктор моментально умолк.

— Хуан, — хладнокровно сказал он одному из мексиканцев-погонщиков, — брось ты возиться с этой риатой. Выдернешь колышек, и мул сбежит. Поди-ка лучше сюда!

• 1/2
• Следующая